1904 Fio ergo non sum[7] Жизнь – истома и метанье, Жизнь – витанье Тени бедной Над плитой забытых рун; В глубине ночных лагун Отблеск бледный, Трепетанье Бликов белых, Струйных лун; Жизнь – полночное роптанье, Жизнь – шептанье Онемелых, чутких струн… Погребенного восстанье Кто содеет Ясным зовом? Кто владеет Властным словом? Где я? Где я? По себе я Возалкал! Я – на дне своих зеркал. Я – пред ликом чародея Ряд встающих двойников, Бег предлунных облаков. 1904
Ты – море Ты – море. Лоб твой напухает, Как вал крутой, и пепл огней С высот грозящих отряхает, Как вал косматый – пыль гребней. И светлых глаз темна мятежность Вольнолюбивой глубиной, И шеи непокорной нежность Упругой клонится волной. Ты вся – стремленье, трепет страстный, Певучий плеск, глубинный звон, Восторга вихорь самовластный, Порыва полоненный стон. Вся волит глубь твоя незримо, Вся бьет несменно в берег свой, Одним всецелым умирима И безусловной синевой. 1904 Таежник Стих связанный, порывистый и трудный, Как первый взлет дерзающих орлят, Как сердца стук под тяжестию лат, Как пленный ключ, как пламенник подспудный; Мятежный пыл; рассудок безрассудный; Усталый лик; тревожно-дикий взгляд; Надменье дум, что жадный мозг палят, И голод тайн и вольности безлюдной… Беглец в тайге, безнорый зверь пустынь, Безумный жрец, приникший бредным слухом К Земле живой и к немоте святынь, В полуночи зажженных страшным Духом! — Таким в тебе, поэт, я полюбил Огонь глухой и буйство скрытых сил. 1904 Taedium phaenomeni[8] Кто познал тоску земных явлений, Тот познал явлений красоту. В буйном вихре вожделений, Жизнь хватая на лету, Слепы мы на красоту явлений. Кто познал явлений красоту, Тот познал мечту гиперборея: Тишину и полноту В сердце сладостно лелея, Он зовет лазурь и пустоту. Вспоминая долгие эоны, Долгих нег блаженство и полон, — Улыбаясь, слышит звоны Теплых и прозрачных лон, — И нисходит на живые лона. Андрей белый Священные дни Посвящается П.А. Флоренскому Ибо в те дни будет такая скорбь, какой не было от начала творения. Марк XIII, 19 Бескровные губы лепечут заклятья. В рыданье поднять не могу головы я. Тоска. О, внимайте тоске, мои братья. Священна она в эти дни роковые. В окне дерева то грустят о разлуке на фоне небес неизменно свинцовом, то ревмя ревут о Пришествии Новом, простерши свои суховатые руки. Порывы метели суровы и резки Ужасная тайна в душе шевелится. Задерни, мой брат, у окна занавески: а то будто Вечность в окошко глядится. О, спой мне, товарищ! Гитара рыдает. Прекрасны напевы мелодии страстной. Я песне внимаю в надежде напрасной… А там… за стеной… тот же голос взывает. Не раз занавеска в ночи колыхалась. Я снова охвачен напевом суровым, Напевом веков о Пришествии Новом… И Вечность в окошко грозой застучалась. Куда нам девать свою немощь, о братья? Куда нас порывы влекут буревые? Бескровные губы лепечут заклятья. Священна тоска в эти дни роковые. 1901 Мои слова Мои слова – жемчужный водомёт, средь лунных снов, бесцельный, но вспененный, — капризной птицы лёт, туманом занесенный. Мои мечты – вздыхающий обман, ледник застывших слез, зарей горящий, — безумный великан, на карликов свистящий. Моя любовь – призывно-грустный звон, что зазвучит и улетит куда-то, — неясно-милый сон, уж виданный когда-то. 1901
На горах Горы в брачных венцах. Я в восторге, я молод. У меня на горах очистительный холод. Вот ко мне на утес притащился горбун седовласый. Мне в подарок принес из подземных теплиц ананасы. Он в малиново-ярком плясал, прославляя лазурь. Бородою взметал вихрь метельно-серебряных бурь. Голосил низким басом. В небеса запустил ананасом. И, дугу описав, озаряя окрестность, ананас ниспадал, просияв, в неизвестность, золотую росу излучая столбами червонца. Говорили внизу: «Это – диск пламезарного солнца…» Низвергались, звеня, омывали утесы золотые фонтаны огня — хрусталя заалевшего росы. Я в бокалы вина нацедил и, подкравшися боком, горбуна окатил светопенным потоком. вернуться Становлюсь, значит, не есмь (лат.). вернуться Taedium phaenomeni – тоска явлений (лат.). |
