Первым мы позвонили Тимке. Но у него оказалось занято. Тогда Клим набрал номер Будченко.

— Сейчас я ему задам! Алло, Будка? Они нашлись.

Я сидела рядом, и до меня донеслись бурные Митькины ликования. Клим послушал, затем сурово изрек:

— Я, конечно, все понимаю, но зачем было трепаться? Тебя ведь предупредили, что это секрет.

Клим отнял от уха трубку, чтобы я могла слушать ответные Будкины вопли:

— А я и не трепался. Наоборот, под большим секретом сообщил Тимуру. Он ведь близкий друг и должен быть в курсе. А еще я Адаскиной рассказал.

— И на фига тебе было звонить Адаскиной? — взревел Клим.

— Очень нужно мне ей звонить! — проорал в ответ Будка. — Она сама позвонила.

У меня сделались квадратные глаза. Бред какой-то. Чтобы Зойка сама позвонила Будке...

— Клим, — одними губами проговорила я. — Спроси скорей, зачем она звонила ему.

— Зачем тебе, дурень такой, звонила Адаскина? — с охотой повторил Клим.

— А она это... узнавала, как я себя чувствую, — отвечал Будка.

Судя по его тону, Зойкин звонок совершенно не озадачил его. Про меня этого сказать было нельзя. Что-то моя хитрая подруга опять задумала. Но что? И почему ее так живо интересует состояние Будки?

Клим тем временем начал допытываться у Будки, откуда, в таком случае, о пропаже близнецов узнал почти весь восьмой «Б». Митька принялся изо всех сил уверять, что и сам очень этому удивлен.

— И Винокуру ты ничего не говорил? — сурово осведомился Климентий.

— Винокуру как раз сказал, — со святой простотой изрек Будка. — У него дядя детектив. Вот я и подумал: «Вдруг поможет найти?»

— Ну, спасибо тебе, Собачья Будка, — угрожающе прошипел Клим.

— Да я же хотел как лучше, — защищался Митька.

— А я тебе сказал, чтобы не трепался, — напомнил Клим.

— Не гони волну, — добродушно произнес Будка. — Главное, что все кончилось хорошо.

— Это тебе сильно повезло, — сказал Клим и положил трубку.

Чуть помолчав, он сказал мне:

— Ты знаешь, Агата, я сейчас вдруг представил, а что, если бы Мишку с Гришкой не нашли?

Я молча смотрела на него. Мне было даже страшно о таком подумать.

Зойка оказалась права в одном: Будкиных и Тимкиных предков в результате в школу так и не вызвали. Как доложила разведка в лице Климовой сестры Женьки, которая с самого первого класса дружит с дочерью нашей библиотекарши тети Нонны, Нинкой, директор, выяснив, как серьезно болен Тимур, сказал:

— Ладно. Не будем усугублять тревоги родителей. А вот если поведение Сидорова не исправится, тогда уж поставим вопрос ребром.

Таким образом и Будка избежал неприятностей. Не вызывать же в школу только его родителей.

Тимку после болезни как подменили. Он стал жутко мрачным и замкнутым. От Клима я узнала, что после полного медицинского обследования врачи поставили ему какой-то очень сложный диагноз. По их словам, жить со всеми этими болезнями было можно, но очень осторожно. В результате Сидорову запретили не только бокс, но и ролики, и футбол, и все остальное. Выслушав это, Тимка, который не мыслил себя без постоянного движения и разнообразных спортивных игр: зимой — в хоккей, летом — в футбол и на велосипеде, а круглый год — бокс, — резонно заметил:

— Зачем вообще жить, если нельзя все, что любишь?

Клим старался изо всех сил утешить его, однако на главный вопрос у него ответа не находилось.

— Ты понимаешь, Агата, — делился он со мной. — Наверное, я бы тоже не смог жить, если бы стало неинтересно.

Я, честно говоря, не понимала, почему все интересное в жизни должно быть связано только со спортом.

— Клим, — говорила я. — Как же Тимка может утверждать, что ему не для чего жить, когда вокруг столько всего интересного. Можно кучей вещей заняться.

— Например? — спросил Клим.

— Ну, не знаю, например, книжки читать, — ответила я.

— Ты ведь прекрасно знаешь, — сказал Клим. — Читать он не любит. Ему скучно.

— Пусть про спорт свой любимый читает, — посоветовала я.

— Это идея, — обрадовался Клим. — Мне как-то самому в голову не пришло.

— А потом, — на ходу сочиняла я, — можно заняться спортивной фотографией. У Тимки же есть фотоаппарат.

— Точно! — воскликнул Клим. — Гениальная мысль. Надо ему сказать.

— А если подумать, наверняка еще какие-нибудь интересные занятия найдутся, — продолжала я, — и даже виды спорта, в которых по голове не стучат.

— Ага, — хмыкнул Клим. — Шашки и шахматы. Но Тимке это не нравится. А насчет спорта врачи сказали: «В ближайшие полгода можно ходить только на лечебную физкультуру». Тимка пошел. Ох, он потом и ругался. Представь: группа из семи человек. Самый старший — Тимур. А остальные — детский сад и первоклассники. В общем, полный отстой. Тимка заявил: «Лучше я сразу умру, чем так позориться».

Тогда мать нашла ему другую лечебную группу. На «Динамо». Для взрослых.

— Ну и? — поинтересовалась я.

— Еще хуже, — усмехнулся Клим. — Десять старушек от семидесяти до восьмидесяти и один дедуля. Ему девяносто лет. Он морж и глухой.

— Как это морж? — не поняла я.

— Очень просто, всю зиму в проруби плавает, — объяснил Клим. — А остальную часть года ходит в эту самую группу и к бабкам клеится. В общем, Тимка еще сильнее ругался. Единственное, по его словам, положительное отличие стариковской группы от малышовой — это то, что бабки после тренировки устраивают чаепитие, и каждая притаскивает из дома что-нибудь вкусненькое собственного изготовления. В общем, Тимку вместе с моржом закормили до отвала домашними пирогами. Но ему все равно больше туда идти не хочется.

— Ясно, — вздохнула я. — Бедный Тимка. Не повезло.

— Это уж точно, — с грустью проговорил Клим. — Понимаешь, с ним стало так трудно общаться. Что ни скажешь, а он в ответ: «Тебе легко говорить. Ты здоровый».

— Нда-а, — протянула я.

А про себя подумала: «Если бы мы не затеяли всю эту историю с симуляцией, Тимка бы до сих пор считался совершенно здоровым и ходил бы с удовольствием на свой любимый бокс. Правда, неизвестно, чем все это в результате бы кончилось. Однако и сейчас получилось совсем нехорошо. И вообще, кто знает, что нам хорошо и что плохо».

— Тимкина мать тут встретила мою бабку, — отвлек меня от дальнейших философских размышлений Клим. — И рассказала, что ей посоветовали Тимура к психологу отвести. Мол, у него сейчас переходный возраст, и всякое может произойти.

— Что значит всякое? — переспросила я.

— Вплоть до суицида, — мрачно изрек Клим.

— Ты хочешь сказать, Тимка способен покончить с собой? — не на шутку перепугалась я.

— Это не я хочу сказать. Тимкиной маме так объяснили, — внес ясность Клим. — Я как раз тоже сомневался. Тимка, по-моему, другой человек. У него ведь характер. Но бабка говорит, что такое не исключено. Вот у нее, когда она еще преподавала в Вагановском училище, была одна очень талантливая ученица. Только о балете и думала. А потом в автомобильной катастрофе ей раздробило ногу. Ходить-то она смогла, а вот на балете пришлось крест поставить. И когда она об этом узнала, то сиганула из окна. Насмерть.

— Кошмар! — воскликнула я.

— А бабка говорит: у той девочки тоже характер был, — добавил Клим. — В общем, она считает, Тимуром надо всерьез заняться.

— Ну, и водили его к психологу? — осведомилась я.

— Откуда мне знать, — откликнулся Клим. — Бабушка больше с тех пор его мать не встречала. А Тимка, естественно, такого не скажет.

— Почему? — удивилась я.

— А тебе бы хотелось, чтобы тебя потом психом дразнили?

— Но ведь к психологу ходят совсем не психи, — сказала я.

— Каждому ведь объяснять не будешь, — резонно заметил Клим. — А ты наш народ знаешь. Сама бы стала об этом рассказывать?

— Нет, — чуть подумав, откликнулась я.

— А Тимка тем более не станет, — подвел итог Клим.