— У тебя есть другие варианты? — внимательно посмотрел на него Круглый. — Тогда предлагай. Если ты думаешь, мне больше твоего улыбается кукарекать, то совершенно не прав.

— Есть у меня один вариант, — с каким-то мечтательным видом изрек Тимур. — Подкараулить где-нибудь в укромном месте Филиппа и коллективно набить ему морду.

— Да ты что! — заорал я. — Это же вызов всему одиннадцатому классу. С одним Филиппом мы втроем уж как-нибудь справимся. Но после нам не жить. Мужики из одиннадцатого нас в порошок сотрут.

— И вообще, — подхватил Клим, — неизвестно, он ли это. Если не он, вообще выйдет полный бред. И от Доброжелателя не избавимся, и одиннадцатым классам войну объявим. А у меня вообще возникнет куча проблем. Забыли, что Филипп с моей Женькой учится в одном классе?

— Тогда придется кукарекать, — вздохнул Тимка.

— Может, на этом все кончится? — с надеждой спросил я.

— Дурак ты, Будка, — крутанул пальцем у виска Тимур. — Все как раз только начинается. Идя у него на поводу, ты соглашаешься на сотрудничество. А что он нас дальше заставит делать...

И, не договорив, Сидор умолк. Да я и сам не хуже его понимал, сколь плохи наши дела. Может, уже завтра нам это кукареканье покажется детским лепетом на лужайке. Но пока остается лишь подчиниться и ждать.

Хотя и ждать-то особенно было нечего. Жизнь у нас троих пошла бесперспективная, как сказал однажды мой предок, когда одной работы лишился, а другую еще не нашел. Он тогда все бродил по квартире и повторял: «Позади уже ничего, а впереди сплошной туман». Но мне кажется, туман — это все же лучше, чем когда тебя просто из школы выпрут.

Дождались мы первой большой перемены и сразу после звонка намылились в столовую. Во-первых, чтобы оглядеться, прежде чем кукарекать. А во-вторых, перед кукареканьем и поесть не мешало. Потому как я сильно сомневался, что нам это удастся после.

На лестнице ситуация осложнилась. Нас нагнали Агата и Зойка:

— Ребята, вы в столовую?

Круглый, вместо того чтобы ответить «нет», кивнул.

— Тогда мы с вами, — сказала Агата.

А Зойка на нас посмотрела и спрашивает:

— Мальчишки, чего это вы такие невеселые?

Сидора прямо всего перекосило, но что тут ответишь?

А Круглый кисло так улыбнулся.

— Нет, — говорит, — у нас все нормально.

— Тогда шевелитесь, — скомандовала Адаскина. — А то очередь слишком большая скопится, и все вкусное расхватают.

В общем, мы крупно попали. Это теперь что же, придется кукарекать при девчонках? А ведь без вариантов будем вынуждены. Главное, мы с Климом и Тимкой не успели договориться, вместе кукарекать или по очереди? Ладно, сориентируемся по ходу дела. Главное — не опоздать.

В столовой Агата, конечно, распорядилась:

— Мы место займем, а вы встаньте в очередь.

Но это было даже нам на руку. Мы хоть от них смогли на время отделаться и договориться. И, немного обсудив дело, пришли к такому решению: на стулья вспрыгиваем одновременно, а вот кукарекать будем один за другим. Иначе этот Доброжелатель потом заявит, что кого-нибудь из нас не расслышал и все надо повторить сначала.

Чтобы не выбиться из графика, мы пристроились к Винокуру, который стоял в очереди один из первых, и под негодующие вопли стоящих сзади — не понимаю, отчего люди всегда так нервничают, когда кто-нибудь впереди них затоваривается, минутное ведь дело, а нервные клетки, между прочим, не восстанавливаются! — взяли на всех еды.

Вернувшись к Адаскиной и Дольниковой, мы принялись в темпе рубать. Времени на заправку у нас оставалось совсем мало. А кукарекать, да еще громко, с набитым ртом — это, сами понимаете, очень много технических трудностей, и крошки из наших ртов во все стороны полетят.

Мы, главное, жуем, как автоматы, а девчонки, наоборот, не переставая тарахтят, и нас все время отвлекают. Мол, чего вы такие молчаливые, не отвечаете? Чего, чего! Мы на часы, не отрываясь, смотрим. У нас судьба, можно сказать, сейчас решается, а им все хаханьки да хаханьки. Я даже вообще не врубился, о чем они там трещат. Тимка тоже. И даже Клим, по-моему, Агату совсем не слушал.

И вот пошла самая последняя минута. Мы с Климом уставились на Тимку, а тот на часы. Затем он поднял голову и беззвучно, одними губами, скомандовал:

— Пора.

Мы взвились на стулья. Я случайно глянул на девчонок. Они варежки разинули и ничего не понимают.

— Ку-ка-ре-ку! — перекрыв гул столовой, грянул Тимка. — Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку!

А девчонки, как назло, столик выбрали в самом центре столовой. Поэтому мы оказались словно звери на манеже цирка. В столовой воцарилась гробовая тишина. И все, абсолютно все, смотрели на нас. Я вдруг почувствовал себя полным идиотом. После Сидора кукарекал Круглый. На втором «Ку-ка-ре» голос у него сорвался. Как говорят певцы, наш Клим «дал петуха». Все вокруг начали бурно хохотать. Со стороны, наверное, это выглядело и впрямь смешно. У тетки за стойкой даже колпак с головы упал, и не просто, а прямо в компот. Но мне лично было совсем не до веселья.

Вдруг смотрю на Агату, а у нее глаза в пол-лица сделались, и она в сторону двери смотрит. Я голову повернул — мать честная! В столовую входит наш Макарка В.В., а с ним вместе какой-то важный дяденька и не менее важная тетенька. И, главное, моя очередь кукарекать настала. Я даже рот уже открыл, однако при виде директора мой голос будто сел. Я рот разеваю, но ничего не получается. А Сидор стоял спиной к двери и ни фига не видел. Вытаращился на меня зверем и шепчет: «Ну ты, сволочь, давай скорей. Иначе мы из-за тебя попухнем».

Директор смотрит на нас, а я на него. Собрал я всю свою волю в кулак, зажмурился и как заору:

— Ку-ку! Ре-ре! В общем, это самое, ку-ка-ре-ку!

В столовой уже все просто валялись. А Макарка В.В. стал прямо весь багровый. Только не от смеха, а от злости. Тимка с Климом, так и не заметив его, спрыгнули со стульев. А на меня снова ступор напал. Башкой-то понимаю: давно пора тоже спрыгнуть, а лучше вообще куда-нибудь спрятаться, но ничего не могу с собой поделать. Ноги точно приросли к стулу, и на директора смотрю, как кролик на удава. Глаз отвести не могу.

А важная тетенька улыбается и громко так у Макарки В.В. спрашивает:

— Это что у вас тут за представление?

— Р-репетиция театральной студии, — заикаясь, выдавил из себя он.

А тетенька:

— Ха-ха-ха! У вас, значит, даже за едой репетируют?

Макарка В.В. еще больше покраснел:

— Ребята, знаете ли, очень увлечены подготовкой к новому спектаклю.

А я продолжаю на стуле стоять и думаю: «Во врет! Правда, при этом краснеет». Тут меня Тимка с Климом насильно на землю стащили и шепчут в оба уха:

— Ты совсем дурак? Макарка В.В. пришел.

Открыли Америку! А то я сам не вижу.

— Скажите, пожалуйста, Виктор Владимирович, какой положительный опыт! — похвалил его важный дяденька.

— Стараемся, — вытер платком пот со лба наш директор.

— Говорю же вам, Николай Платонович, — обратилась важная тетенька к важному дяденьке, — у Виктора Владимировича лучшая школа в Центральном округе.

Дядька проворковал:

— Похвально, похвально.

И Макарка В.В. повел их к прилавку. Рисковый он у нас мужик. Учитывая недавнее тараканье нашествие, я бы, наверное, не отважился. Посетители-то, видно, какие-то важные.

Мы с Тимкой и Климом поторопились улизнуть. Впрочем, девчонки тоже.

— Вы чего, мальчишки, совсем? — уже на лестнице пристала к нам Адаскина.

Правда, любой бы, наверное, на ее месте удивился.

— Какая муха вас укусила? — осведомилась Дольникова.

— Просто поспорили, — ответил за всех Тимур.

«Ну, молодец, Тимка, — пронеслось у меня в голове. — Четко отмазался. И сразу снял все вопросы». У нас постоянно кто-нибудь на что-нибудь спорит. Например, этой зимой Винокур на спор прыгал из окна второго этажа. Правда, Серега хитрый. Он сперва сугроб внизу углядел, а потом уж поспорил. И, естественно, выиграл у Лешки Ключникова. А спорили они на плакат с личным автографом какого-то известного американского баскетболиста. Откуда он взялся у Лехи, не знаю. Но Винокур как увидел, прямо с ума сходить начал, до того ему это получить захотелось. Правда, потом нам признался, что летом даже из-за такого классного плаката не стал бы прыгать. Ему, Сереге, еще жить охота. А зимой, если надо, пожалуйста. Лехе с плакатом пришлось расстаться. А у Винокурова он теперь дома в рамке под стеклом висит. И он никого близко к своей реликвии не подпускает. Опасается, что сопрут.