И тут я вспомнил. Прошлой осенью к нам приезжал на два дня папин троюродный брат дядя Петя. Он офицер и служит так далеко от Москвы, что я даже забыл где. Вот он и привез нам в подарок какой-то специальный военный стиральный порошок. Килограмма три, наверное. В пластиковом мешке. На вид не скажешь, что это военный порошок. Выглядит вполне обычно. Белый с какими-то крапинками. Но дядя Петя сказал: «Если у вас, братцы, чего-нибудь сильно запачкается, лучше средства не придумаешь. Даже в холодной воде любую грязь отъедает. Не порошок, а зверь». Вот я и подумал: «Мне с моей курткой это военное средство просто доктор прописал».

Дяди Петин мешок я обнаружил в самом дальнем углу шкафчика под ванной. Открыл, засыпал в лоточек стиральной машины и запустил ее. Ну, все и пошло как обычно. Я спокойно себе отправился на кухню поесть. В этом и смысл автоматических стиральных машин. Она работает, а ты в это время делай что хочешь. А у меня после футбола аппетит разыгрался, и я как следует навернул.

Наворачиваю и думаю: «Конечно, завтра я предкам ничего не скажу про куртку. Просто мать посмотрит, а она висит себе чистая». Тут я вдруг заволновался. А не заподозрит ли она чего-нибудь, если куртка будет слишком чистая? Все-таки светлая вещь, а погода плохая. Да и я не то чтобы всегда аккуратно одежду ношу. Скорей даже наоборот. Во всяком случае, мать именно так считает. А тут висит куртка, как будто я в ней и не жил. Хотя завтра-то утром я наверняка на улицу выйду. Тогда она хоть немного запачкается, и будет нормально.

Совсем успокоившись, я еще немного поел и направился смотреть телик. Какой смысл вечером начинать заниматься? Нет уж. Сегодня отдохну, а вот завтра с утра посмотрим.

Наконец машина остановилась. Я приготовил плечики, чтобы, когда вытащу куртку из барабана, повесить ее по всем правилам сушиться. Только вот... Но давайте я вам расскажу по порядку. Начал я вытаскивать из барабана куртку, и тут неожиданно оказалось, что там лежит еще какая-то вещь. Ну, думаю, мать, растяпа, забыла вынуть. А я, значит, вместе со своей курткой еще раз это простирал. Однако, как говорит в таких случаях наш обэжэшник и одновременно учитель труда Петр Тарасович Горбанюк, «кашу маслом не испортишь». Значит, ничего страшного. То, что мать там случайно забыла, теперь только чище будет.

Начал я куртку развешивать, но оказалось, это уже вообще совсем почти не куртка. Так, лохмотья какие-то. Даже бомжу не подаришь — стыдно будет. Я смотрю и глазам не верю. Всего каких-то полтора часа назад была нормальная, даже, можно сказать, красивая куртка. То есть, конечно, грязная, зато целая. А теперь... Уж лучше бы я не стирал ее.

Тут я с ужасом вспомнил, что ведь в барабане осталось еще что-то материно. Неужели и оно испортилось? Я извлек на свет невразумительного цвета тряпку и с некоторым облегчением убедился: это не мамино, а подкладка от все той же куртки. Каким образом она оказалась совершенно отдельно от остального, неясно, но факт налицо. Иными словами, вместо прежней одной целой, но грязной куртки, оказалось две, может, и чистых, но очень рваных вещи, и я ломал голову, пытаясь сообразить, что теперь делать с этими лохмотьями.

Первым моим желанием было просто все это скорее выкинуть — с глаз долой, из сердца вон. А матери совру, что куртку украли. Только вот где у меня ее могли увести? Если в школе, так мать тут же туда отправится качать права. На улице сняли? Тоже плохо. Предки заявят в милицию. На футболе? Еще хуже. Тогда мигом всплывет, что я их обманул и никакой домашкой не занимался. Я схватился за голову: прямо заколдованный круг. И куртки нету, и сказать нечего. Как же мне теперь быть? А вдруг это еще можно назад приделать?

Подумав так, я сообразил: ведь Зойка Адаскина у нас классно шьет. Все костюмы для наших школьных спектаклей делает. Что ей какая-то летняя куртка? И я позвонил Адаскиной. Там подошла ее мама, тетя Лида. Голос у нее почему-то был очень недовольный.

— Тебе Зою? Ладно. Сейчас позову.

Вообще-то нельзя сказать, что у меня с Адаскиной хорошие отношения. У нас в восьмом «Б» к ней, кроме ее закадычной подруги Агаты Дольниковой, вообще никто хорошо не относится. Адаскина жутко вредная. Мы с Тимкой вообще терпим ее только из-за Клима, потому что он ходит с Агатой. Сами понимаете, если бы не куртка, в жизни не стал бы ей звонить. Но положение-то безвыходное. В общем, я честно ввел Зойку в курс дела. А она недовольно спросила:

— Я-то при чем?

— Ну, ты ведь шить умеешь, — ответил я. — Может, попытаешься?

— Делать мне больше нечего, — фыркнула Адаскина. — С какой это такой большой радости я, Митенька, куртку должна тебе шить?

Вопрос был поставлен ребром, и я не знал, что могу возразить. Ей и впрямь вроде ни к чему заниматься моей курткой. Однако мне-то от этого не легче. И я продолжал:

— Зойка, ну, пожалуйста.

— А что мне за это будет? — поинтересовалась она.

— Ну-у... — Я замялся. Однако пути к отступлению не было, и я брякнул: — Проси все, что хочешь.

— Даже так, — похоже, обрадовалась она. — Тогда, Будченко, мы с тобой вот как договоримся. Пока мне от тебя ничего не надо. Но когда понадобится, ты сделаешь все, что я попрошу. Согласен?

Я долго молчал. Зная Зойку, легко было догадаться, что ничего хорошего она у меня не попросит. Мало ли какая ей гадость в башку взбредет? Например, завтра потребует, чтобы я с крыши собственного дома спрыгнул. Так на фига мне тогда вообще эта куртка сдалась? Я уже на том свете буду, где курток не носят и предки не ругают, если они от военного порошка разваливаются на две части.

— Ты, Будка, согласен или не согласен? — поторопила Адаскина. — Учти: мне слишком долго сейчас болтать некогда.

Ну, я и сказал, что согласен. Другого пути у меня не было.

— Ладно, Адаскина, жми скорее ко мне.

— До завтра потерпишь, — сказала она. — Во-первых, куртка у тебя пока мокрая. Ты до утра посуши ее как следует. А вот завтра утречком я приду и посмотрю, что можно сделать.

— Только давай пораньше! — взмолился я. — А то вдруг предки не вечером, а к обеду приедут.

— За меня не волнуйся. Приду к десяти, — пообещала Зойка. — Только такому, как ты, Будка, все равно от предков за что-нибудь да влетит.

Вот язва, а! Я растерялся:

— Да у меня, кроме куртки, вроде бы все нормально.

— Это тебе только так кажется, — хмыкнула Зойка. — Ладно. До завтра.

И она бросила трубку. Я еще раз изучил свою потрошеную куртку и с горя отправился опять смотреть ящик. Все равно уроками после такого облома заниматься нельзя. Это ж какие нервы нужно иметь! Я ведь не Джордано Бруно. Правда, меня пока на костре никто сжигать не собирается, но, если предки про куртку узнают, возможно, мне предстоит что-нибудь даже хуже костра.

Посмотрел я фильм. Потом звякнул Климу. Он подошел, но был какой-то очень мрачный. И сразу объявил, что говорить со мной не может. Я, естественно, спрашиваю почему. А он отвечает: близнецы вылили папину новую тушь бабушке на кровать. А я спрашиваю:

— И как бабушка?

Он отвечает:

— Пока никак. Она вместе с предками в театре. Ладно, Будка. Больше не могу. Пошел убираться. Привет.

Ну, а я решил лечь спать. Как говорится в сказках, утро вечера мудренее.

Разбудила меня Адаскина. Я в темпе что-то спросонья на себя нацепил и открыл ей.

— Спишь? — спросила она. — Ну, и нервы у тебя — прямо железные.

— Наоборот, — возразил я. — Это у меня был просто такой нервный сон. И вообще пошли скорей куртку смотреть.

Зойка вошла в ванную, глянула и начала ржать.

— Ты, — говорит, — Будка, уверен, что именно стирал ее?

— Странный вопрос, — отозвался я. — По-моему, отстиралась она как раз хорошо.

А Зойка прямо от смеха заходится:

— Она у тебя, Митенька, не отстиралась, а состиралась. И почему подкладка отдельно?

Я разозлился:

— Нужна бы ты мне была, если бы подкладка не отделилась!

А эта мигом надулась.

— Не нравится, могу и уйти.