Она почти улыбается. Почти. — Знаешь, во многих отношениях вы двое очень похожи.

Я поднимаю брови. — Я думал, ты сегодня не в настроении драться?

Она ухмыляется. — Я не пытаюсь тебя оскорбить…

— Слишком поздно. Я совсем не похож на этого придурка.

— Он твой двоюродный брат.

— Мы не можем выбирать, с кем мы связаны.

— Нет, но ты можешь поладить с ним.

— Звучит как куча психиатрической чуши.

— А кто сейчас оскорбляет? — шутит она. — Можешь ли ты перестать защищаться и выслушать меня в течение пяти секунд?

— Нет.

— Исаак.

— Как часто ты разговариваешь с родителями? — спрашиваю я, меняя ситуацию.

Она тут же сужает глаза. — Ты мудак.

Я смеюсь. — Добавьте его в список. Ответь на вопрос.

Она стискивает зубы. — Хорошо, отлично. Признаюсь, у меня не самые близкие отношения с родителями. Но и у меня с ними не плохие отношения. Мы просто… не сходимся во взглядах.

— Звучит знакомо.

— Это не одно и то же.

— Я согласен, это не так. Ты понимаешь, что речь идет не о философских различиях во мнениях? Он считает, что мой отец убил его. И в отместку он убил моего.

Она кусает губу. — Это совершенно другой уровень, — признается она, выглядя крайне неловко. — Но ты должен признать, что твои реакции были точно такими же. Глаз за глаз.

— Отец за отца, — болезненно повторяю я.

Я знаю, что лгу, утверждая, что Максим только думает, что мой отец убил его.

Когда на самом деле, теперь я знаю, что он прав. Но признаться в этом вслух — даже Ками — кажется предательством.

И черт его за это. Этот хитрый ублюдок позаботился о том, чтобы внушить мне верность так глубоко, что я не могу остановиться, даже когда знаю, что он этого не заслуживает.

— Какую историю он тебе рассказал? — спрашиваю я, главным образом, чтобы отвлечься. — Максим, я имею в виду. О себе.

— Он сказал мне, что он бизнесмен.

— Технически верно, я полагаю.

— Он сказал мне, что унаследовал несколько предприятий от своего отца и расширил их с тех пор, как вступил во владение. Он сказал, что у него есть недвижимость по всему миру. Он играл на бирже. Он был богат, он был могущественным, бла, бла, бла. У меня не было оснований полагать, что он не тот, за кого себя выдает. Думаю, я идиотка.

— Откуда ты могла знать?

— Когда я вступила в программу защиты свидетелей, Эрик сказал мне быть осторожной.

Он сказал, что Братва опасна, а их методы нетрадиционны. Тогда я не знала, что он имел в виду.

— Значит, вы с Эриком сблизились?

Она кивает. — В каком-то смысле он был для меня фигурой отца. В тот первый год я просто безостановочно плакала у него на плече.

— Почему?

Она немного вздрагивает, как будто мой вопрос напомнил ей о чем-то.

— Просто… травма от того, что мне пришлось оставить свою жизнь в Штатах. Оставив сестру и ее семью. В первый год я чувствовала себя очень изолированной. Я имею в виду, я никогда не переставала чувствовать себя изолированной. Я просто привыкла к этому.

— Думаю, ты созрела, когда появился Максим.

Ее глаза метнулись ко мне и обратно, в них вспыхнуло легкое неповиновение. — Я не фрукт. Я ни к чему не созрела.

Мне приходится очень стараться, чтобы подавить улыбку. — Если ты так говоришь.

— Я просто… Он был таким настойчивым и в чем-то… напомнил мне тебя.

Сразу же после того, как слова сорвались с ее губ, я знаю, что она сожалеет о них.

Черт, я не думаю, что она даже думала об этом до того, как это вышло. Она выглядит такой же шокированной, как и я.

— Ты дала ему шанс, потому что он напомнил тебе обо мне? — Я нажимаю.

Она выглядит совершенно убитой. — Нет, нет, нет, я… это… я не это имела в виду.

— Значит, оговорка по Фрейду?

Она смотрит на меня. — Забудь, что я это сказала.

— Вряд ли.

Она стонет и закрывает лицо руками. Я же, наоборот, ухмыляюсь от уха до уха. Маленькая kiska провела каждый вздох с тех пор, как я снова застал ее, отрицающую, что наша совместная ночь шесть лет назад что-то для нее значила.

Но теперь это чертовски ясно: я сгорел в ее воспоминаниях, в ее уме, в ее сердце. Она не может избавиться от меня, как бы она ни старалась.

— Сотри это самодовольное выражение со своего лица. Я просто имела в виду, что он тоже был уверенным и настойчивым, — говорит она. — Все это означает, что вы оба привилегированные белые люди, которые не привыкли слышать слово «нет».

— Мне сказать ему это в следующий раз, когда мы поговорим?

— Исаак… — предупреждает она.

Мой член напрягается в штанах. Если бы она только знала, как сильно она меня раздражает своими сверкающими зелеными глазами. Как львица на охоте.

— Ладно, — усмехаюсь я. — Мы будем придерживаться повестки дня.

— Так ты собираешься на встречу?

— Да. Мы уже определились со временем и местом.

— Подожди, когда это происходит?

— Этим вечером.

— Этим вечером? Это… быстро.

— Ни один из нас не хочет давать другому возможность планировать.

— И ты идешь один?

— Как и он.

Она смотрит вперед, на пруд с карпами, окаймленный пышными раскидистыми лозами плюща.

— Могу ли я попросить тебя об одолжении?

— Конечно.

— Могу я пойти с тобой?

Я замираю. — Что?

— Я хочу пойти с тобой, когда ты встретишься с Максимом сегодня вечером.

— Почему?

— Я… мне нужно его увидеть. Поговорить с ним.

И именно так я чувствую, как существующий мир между нами рушится. Она работала над этой просьбой всю эту чёртову беседу?

Я вспоминаю, прочесывая каждое предложение, каждый ответ. Это была часовая манипуляция. И я попался на крючок, леску и грузило, как чертов дурак.

— Исаак?

Я взрываюсь с места и вскакиваю на ноги. Ками просто моргает, явно пораженная моей реакцией. Я бросаю грязную рубашку на землю и поворачиваюсь к ней лицом.

— Послушай, — говорит она, — я знаю, как ты к нему относишься, но…

— Но что? — Я требую. — Но что, Ками? Тебе нужно поговорить с ним? Тебе нужно быть с ним?

Она отшатывается. — Ты понимаешь, что с тех пор, как ты рассказал мне, кто он на самом деле, я не сказала ему ни слова? Он мне ни слова не сказал?

— Как давно ты планировала спросить меня об этом?

Ее брови сведены вместе. — Планировалщ? Я не…

— Не ври мне, черт возьми, — рычу я. — Ты и так на тонком льду.

— Не говори со мной, как с ребенком.

— Ты ребенок, если думаешь, что разговор с Максимом что-то решит.

— И ты придурок, если считаешь, что мне не нужно закрытие.

— Закрытие? — Повторяю, ошеломленный. — Это то, о чем ты утверждаешь? Черт возьми, по крайней мере, приложи немного усилий к своей лжи.

Я подталкиваю ее к спору, которого она хотела избежать, но мне плевать. У нас это сейчас выходит. Однажды и на всегда.

— Я утверждаю это, потому что это правда. Не то чтобы я должна тебе объяснять.

— Почему бы мне не поверить, что это просто предлог, чтобы воссоединиться с ним?

— Что, если это так? — требует она. Она вскакивает на ноги. — Что, если ты злодей, а он хороший парень, а? Что, если ты тот, кто полон дерьма, а он был честен с самого начала?

— Что, если и в самом деле, — бормочу я опасно. Я сужаю глаза. — Скажи мне: весь тот спектакль, который ты только что устроила… было ли это просто способом манипулировать мной?

Она хмурится в замешательстве. — Какой спектакль?

— О, ты знаешь, — протягиваю я. — Перемотай на пятнадцать минут назад, когда ты умоляла меня трахнуть тебя, пока ты не кончила на мой член.

Ее глаза расширяются от шока. Но это быстро сменяется гневом. Горячий, жгучий гнев, такой глубокий, что костяшки пальцев белеют, когда она сжимает руки в кулаки.

— Ты засранец, — выплевывает она, ее эмоции превращают слова в рыдание. — Ты чертов мудак.

— О, повзрослей, Камила, — говорю я, вонзая нож. — Теперь все это имеет смысл.

Ее гнев корчится на ее лице. Я жду пощечины. Я готов к этому. Но вместо этого я получаю… Слезы?