— Да.

— Так зачем рассказывать нам сейчас?

Богдан напрягается и вместе со мной смотрит на мать. Ее седые волосы отливают серебром в свете костра. Она выглядит старше, чем я когда-либо видел ее раньше.

— Потому что… я больше не могла хранить секреты, — признается она. — У меня их слишком много.

— Значит, теперь это наше бремя, да? — Я щелкаю. — Теперь это моя гребаная проблема?

Ее глаза становятся холодными, когда она смотрит на меня. — Ты не можешь себе представить, как это было для меня. Держу секреты твоего отца близко к сердцу. Чувствую себя обязанной быть верной мужчине, который никогда не проявлял ко мне ни минуты любви. Но что мне было делать? Он держал меня в своем рабстве с того дня, как мы поженились. Даже когда я восстала против него, мне пришлось делать это в тени, чтобы он никогда не узнал.

— Как ты взбунтовалась? — Я спрашиваю.

Ее тело мгновенно напрягается. — В маленьких, тонких способах, которыми женщина может бунтовать, — неопределенно говорит она. — И я сохраню эти секреты».

Поморщившись, я поворачиваюсь и сметаю все папки со стола с ревом: — БЛЯДЬ!

Я снова поворачиваюсь к ней лицом, моя грудь тяжело вздымается. — Ты знаешь, что это за хрень значит, женщина?

— Исаак…

— Заявление Максима о том, что я украл у него все, правда, — рычу я.

— Нет, это не так, — говорит мама, делая шаг вперед. — Ты настоящий дон. У тебя есть темперамент и талант к этому. Поверь мне, Исаак.

— Доверять тебе? — Я усмехаюсь. — Сомневаюсь, что когда-нибудь снова смогу тебе доверять.

— Эй, брат…

— Нет, — говорю, перебивая Богдана на перевале. — Нет. Я отказываюсь стоять здесь и слушать эту гребаную чепуху. Все, чему он когда-либо учил нас, было гребаной ложью.

Я протискиваюсь мимо них обоих и выбегаю из офиса.

Я слышу, как они окликают меня, но мне неинтересно торчать здесь и слушать, что скажет мама. Она сказала свое дело, и теперь ей приходится иметь дело с гребаными последствиями хранения своих чертовых секретов.

Это что-то меняет? Это как минимум меняет мою точку зрения.

Но что касается остального? Нет. Я не могу просто отдать ключи от Воробьевой Братвы обратно Максиму. Его уже не взять. И я не оставлю своих людей под его контролем.

Эта информация пришла слишком поздно. Я чертов дон, и я ни от чего не отказываюсь.

Но это не меняет того факта, что я чувствую, будто иду по зыбкой земле. Потому что основа того, кто я и откуда я пришел? Она рушится.

Кто я без нее?

Верность. Это был один абсолют, одна константа, которая руководила каждым моментом, каждым жизненным уроком, каждой тренировкой с моим отцом. Вот из чего он меня построил.

Он построил меня на лжи.

Я понятия не имею, куда именно я иду. Мне просто нужно было уйти отсюда. Мне нужен свежий воздух, простор для дыхания. Мыслей.

Тут я ее замечаю.

Камила спускается по мощеным ступеням, ведущим в сад. Ее голова наклонена вниз, и я инстинктивно знаю, что она глубоко задумалась.

Даже не думая об этом, я следую за ней. Она стоит у пруда с карпами, когда я догоняю ее. Она не слышит, как я приближаюсь, пока я не оказываюсь рядом с ней.

— Иисус! — задыхается она, отпрыгивая назад. — Откуда ты телепортировался?

Я игнорирую это. — Что-то у тебя на уме?

Она хмурится. — Все время.

Мы смотрим друг на друга. Бой кажется далеким, забытым. На его месте что-то другое. Что-то я пока не знаю, как описать.

— Поговори со мной, — мягко говорю я ей. — Это может помочь.

Она кусает губу, как будто обдумывая это. Затем она поднимает голову и встречается со мной взглядом. — Ты поговоришь со мной?

— О чем?

— О том, что привело тебя сюда, выглядишь так, будто весь мир только что лег на твои плечи.

— Значит, теперь тебя волнует, что меня беспокоит? — Я насмехаюсь.

— Что, если я это сделаю?

Я поднимаю брови. Она демонстративно прерывает зрительный контакт. — О, забудь, — рявкает она. — Не надо говорить ни слова. Может быть, так лучше.

Ками обхватывает руками свое тело, словно пытаясь удержаться вместе. Ее светлые волосы развеваются на ее лице, но она не пытается откинуть их назад.

Так я и делаю.

Она отдергивается от моего прикосновения, но я игнорирую это и заправляю выбившиеся пряди волос ей за уши. Я должен немедленно отстраниться, уважать ее личное пространство.

Но вместо этого я балую себя. Я позволяю своей руке задерживаться на ее щеке, пока не провожу по мягкой коже вдоль ее подбородка. Она напряжена, но позволяет это, все время глядя мне в лицо.

Я восхищаюсь мягким изгибом ее губ. Они сами по себе произведение искусства.

У нее такое лицо, которое заставляет меня поверить в высшую силу.

Потому что только божество способно создать что-то настолько чертовски красивое, как она.

— Я никогда не хотел причинить тебе боль, Камила.

— Ты не опасен для меня, — шепчет она.

— Что?

Она качает головой. — Той ночью, ночью, когда мы встретились… Я спросила, опасен ли ты. А ты сказал…

— «Не тебе», — бормочу я, повторяя свои слова шестилетней давности. — Ты единственный человек в мире, который может так сказать.

Она дарит мне мягкую улыбку. Улыбка, которая может спровоцировать мужчину на безумные, иррациональные, чертовски глупые поступки. Улыбка, которая заставляет мужчину чувствовать себя сосредоточенным, сильным, могущественным.

Собой настоящим.

— Ты помнишь, — говорит она.

— Конечно, я помню. Я помню все о той ночи.

— Осторожно, — говорит она. — Или я могу обвинить тебя в сентиментальности.

И несмотря на черную пустоту внутри меня, я смеюсь. Потому что каким-то образом она сделала эту пустоту немного меньше. Чуточку слабее.

И все это она делала улыбкой.

— Скажи мне, что тебя беспокоит.

— Ты не поймешь, — говорю я Исааку. Я отчаянно нуждаюсь в его тепле и в то же время боюсь, что слишком сильно на него полагаюсь.

— Испытай меня.

Он стоит рядом со мной. Даже не осознавая этого, мы притянулись друг к другу так, что оказались всего в нескольких дюймах друг от друга. Я должна чувствовать себя некомфортно, верно? Я должна хотеть охранять свое личное пространство, как охраняю свои секреты.

Но он так приятно пахнет. И он выглядит таким солидным.

Он полная противоположность тому, что я чувствую в данный момент. Которая слаба, уязвима и совершенно не уверена, как я оказалась в таком положении.

— Я хотела быть Джо Марч, — слышу я свой собственный голос. — И каким-то образом я оказалась Ребеккой.

Он моргает.

— Я же говорила тебе, — говорю я со вздохом, — ты не поймешь.

— Чего я не понимаю, так это почему ты думаешь, что ты хоть немного похожа на Ребекку. Когда ты Джо Марч насквозь.

Я хмурюсь, ожидая кульминации, изучая выражение его лица, чтобы определить, смеется ли он надо мной.

Это не приходит. В его глазах нет ничего, кроме чистой искренности. Это сбивает с толку, не говоря уже о разоружении.

— Что ты знаешь о Джо Марч? — Я заикаюсь.

Он ухмыляется. — Думаю, примерно столько же, сколько и ты, учитывая, что я тоже читал книгу.

Мой рот открывается. Я смотрю на него с недоверием. — Ты не имеешь ввиду. Ты не упомянул об этом тогда. Я сказала, что это моя любимая, а ты сказал…

— Потому что я не читал его тогда. Я прочитал ее после.

Моя челюсть все еще отвисла. — Ты читал это для меня?

Он пожимает плечами. — Я хотел посмотреть, из-за чего весь этот шум.

— И?

— Хорошая книга, — соглашается он.

— Серьезный вопрос: когда Бет умерла, ты плакал?

Он закатывает глаза. — Я никогда в жизни не плакал.

— Даже в младенчестве?

Он бросает на меня нетерпеливый взгляд. Я не могу не смеяться. Дело в том, что я не могу представить Исаака младенцем. Я даже не могу представить его маленьким мальчиком. Он из тех людей, которые чувствуют себя так, будто спустились с неба, полностью выросли и полностью владеют собой в любое время.