В самом деле, в начале II века христианский прозелитизм[751] достиг таких заметных успехов, что это не могло не встревожить его противников. И начались гонения на христиан, не прекращавшиеся вплоть до восхождения на престол императора Константина. Особенно свирепствовали противники христиан после выхода римского указа от 257 года, когда было конфисковано общинное имущество и начались репрессии христианского духовенства и рядовых верующих на всей территории империи. В соответствии с указом смертной казнью карались верующие, придерживавшиеся христианских обрядов.
Используя в своих речах и проповедях религиозные термины и цитируя высказывания греко-римских философов, первые греческие христианские прозелиты, такие как, например, знакомый нам Клемент Александрийский, использовали так называемое греческое толкование (interpretatio Graeca), что не предполагало введения новых местных богов, а, напротив, позволяло сохранить существующие божества, но под другими именами и в обновленном виде. Именно этой традицией и можно объяснить тот факт, что греческие или греко-римские боги — и это кажется особенно удивительным в наши дни — были приняты народами, ранее поклонявшимися совсем другим божествам; так, в одной римской провинции Зевса отождествляли с Юпитером, а в другой — с Ваалом, богом-громовержцем и дамаскским водным божеством, или же Геракл назывался Нергалом, а Гера превращалась в Астарту[752]. Местным божествам давали греческие или римские имена, и наоборот, воспринятые населением греческие и римские боги приобретали черты и получали имена местных божеств.
Для понимания причин столь быстрого распространения христианства в провинциях следует не упускать из виду того обстоятельства, что греки и римляне называли чужих богов именами небожителей, которых они почитали до возникновения христианства. Именно об этом забывают ученые при изучении античных религий. В самом деле, народы, жившие в конце старой и в начале новой эры, были убеждены в том, что все божества выполняют одни и те же функции и только именами, и какими-то второстепенными чертами отличаются друг от друга. Повсюду чужих богов принимали за своих, как, например, в Риме, где египетская богиня Исида стала, бесспорно, самой любимой из всех чужеземных богинь. Считавшуюся богиней супружеской верности, материнства и плодородия, ее отождествляли с Деметрой, Афродитой, Артемидой, Персефоной, Афиной, фригийской Семелой, критской Артемидой[753]. И случилось так, что Иисус отождествлялся не только с Гераклом, но и с Аполлоном и Дионисом. Одним из самых известных памятников подобного синкретизма является статуя III века, выставленная в музее Ватикана. Она изображает Иисуса в обличье безбородого доброго пастыря Аполлона с ягненком на плечах.
Эллинистское население тем легче воспринимало христианство, чем больше оно опиралось на местные традиции и проходило под знаком interpretatio Graeca и сопровождалось обращением к грекоримской религиозной практике, представляя новую религию продолжением и кульминацией греческой религиозной философии. Однако путь страстных проповедников Евангелия отнюдь не был усыпан розами, ибо их деятельность распространялась на довольно обширную территорию — от Геркулесовых Столпов до Понта, где издавна обосновалась греческая диаспора, которой, как нам известно, была чужда концепция дьявола.
Это обстоятельство затруднило создание какой-либо стройной теории о дьяволе. По мере того как христианские проповедники разворачивали свою деятельность, они встречались все с большими трудностями. В самом деле, к концу III века все население Малой Азии и большинство жителей таких провинций, как Армения, Вифиния, Фригия, Писидия, а также древнего Карфагена были обращены в христианство. В Греции и почти по всей Италии, а также в Дакии, Паннонии и Норике поклонялись Иисусу Христу. Христианство уже проникло в Бельгию, Германию и достигло отдельных территорий Англии.
Другими словами, миссионеры пришли с Евангелием в руках к кельтским народам, которые также не воспринимали концепцию дьявола (см. гл. 7). Распространение идей Иисуса было, возможно, делом нелегким и даже часто опасным, однако вероучение оказалось притягательным для широких народных масс, ибо отвечало их чаяниям, о чем свидетельствовала динамика распространения христианства. Однако, когда речь заходила о дьяволе, проповедники сразу же попадали впросак.
Кроме того, христианские миссионеры наталкивались, в особенности на востоке Римской империи, на утвердившийся здесь еще в VI веке до н.э. митраизм[754], ибо культ бога Митры необычайно походил на христианство и грозил уничтожить в самом зародыше зарождавшееся христианство, ибо митраистский дуализм лег в основу философского течения, пустившего глубокие корни у евреев, и в частности, у эссенов, который известен христианам как гностицизм.
И опасность представлял вовсе не митраизм как таковой, по крайней мере в греко-римском варианте[755]; культ Митры, хотя и распространился на довольно обширной территории империи, никак не мог конкурировать с христианством, ибо практиковался одними только мужчинами, большей частью солдатами. Такое близкое к христианству религиозное течение, как гностицизм, тем не менее значительно отличалось от него. Следует отметить, что эта довольно сложная доктрина[756] включала понятие Зла, материально воплощенного в действительности[757]. Зло, а следовательно, Сатана — категории предвечные: в начале были «Свет и Тьма, а посреди них Дух».
Такое толкование Зла и дьявола по многим причинам не устраивало правоверных христиан, ибо, согласно этой доктрине, воплощающему Добро божественному началу, то есть Господу Богу, отводилась второстепенная роль. Коме того, представляя материальный мир как сферу деятельности Сатаны, гностицизм[758] принижал или же отвергал миф о воплощении Сына Господнего в образе Иисуса. Явившись на землю в человеческом образе, Иисус попадал непосредственно в империю Зла. И та и другая концепции казались христианам совершенно неприемлемыми. И самое главное, дьявол оставался в выигрыше до самого конца Света, ибо все человечество оказывалось его заложником.
Необходимо отметить, что некоторые апологеты христианской религии, такие как уже известный нам святой отец Тациан, внесли свой вклад в доктрину гностицизма[759]. Возможно, это было его ошибкой, которую повторили другие философы, но, что еще хуже, некоторые Евангелия (в те времена их насчитывалось больше четырех, ибо еще не был принят декрет Геласия[760], например, Евангелие от Иоанна включало чисто гностические сентенции. Именно на его страницах можно прочитать такие слова Иисуса: «Я не буду с вами больше говорить, ибо приближается повелитель этого мира». Это означало, что Иисус признавал верховенство Сатаны над нашим миром и все, что утверждали гностики, было правдой! Как известно, Евангелие от Иоанна едва ли избежало цензуры папы Геласия.
Так, наиболее известный и, безусловно, самый типичный из гностиков философ-еретик Маркион[761] выдвинул во II веке идею о том, что истинного воплощения Иисуса в земном существе вовсе не было, и, следовательно, он не был распят на кресте и не принял мученическую смерть, а вместо него казнили кого-то другого. На страницах нашей книги невозможно изложить основополагающие принципы гностицизма ввиду их сложности и большого числа вариантов, предлагаемых разными философами. Среди авторов можно назвать таких теологов, как Карпократ, Василид, Валентин. Каждый из них имел свою философскую школу, и чтобы привести перечень основанных гностиками сект и перечислить выдвинутые ими идеи и теории, не хватило бы и целой энциклопедии. Однако мы все же должны обратить внимание на один неопровержимый факт: очень скоро последователи Павла усмотрели в гностицизме еще более опасного врага, чем «язычество», ибо он зародился в том же чреве, что и христианство.
