Второй характерной особенностью зарождавшихся империй был двор, живший по закону государства в государстве с центром в Пекине, под названием «Запретный город». Вплоть до падения последнего императора он был местом для избранных, где процветала утонченная культура и регламентировался едва ли не полет бабочек. Именно здесь жил и творил основоположник даосизма Лао-Цзы. Вначале его учениками были только аристократы, затем, при императоре Хань Хсяо Вью Ди (царствовавшем с 141 по 87 гг. до н.э.), учение утратило политическую окраску, и министры, более склонные к мистике, чем к политике, пытались воплотить свои взгляды в идеальном правительстве[90].
Конечно, систематизация даосизма в последующие столетия не могла не стать причиной появления начал демонизма: правило всегда порождает исключение. Однако время было упущено, и, хотя некоторые нечистые и просочились в народную культуру, но дьявол так и не получил права на жительство на китайской земле, во всяком случае в тех местах, где проживали последователи даосизма.
Бесспорно, прописаться дьяволу здесь помешал прежде всего даосизм, но существовала и другая школа философской мысли, оказавшая глубокое влияние на всю азиатскую культуру, — конфуцианство. Это учение также предлагает свои этические нормы и правила поведения человека в обществе и дает свое толкование мира. Религия ли это? Как и в случае с даосизмом и буддизмом, мнения разделились. Мы, европейцы, привыкшие к тому, что религия всегда обращается к сверхъестественным силам, скорее принимаем конфуцианство за философию. И мы не ошибаемся, так как азиаты, будь то буддисты, последователи даосизма или христиане, исповедуют это учение. Можно быть одновременно буддистом и учеником Конфуция, так же как в Европе можно быть (или думать, что так есть на самом деле) христианином и последователем Гегеля. Но, скажите на милость, какая философия не является отражением религии, если даже допустить, что в своей основе она не имеет ничего общего с религией?
Во всяком случае, сам Конфуций был религиозным человеком, ибо он молился, постился, присутствовал на религиозных церемониях, приносил жертвоприношения и клялся небом. И все же это не помешало ему отказаться от религии своей эпохи, анимизма, завещанного династией Инь, и описанных выше архаических культур, превратившихся со временем в магию и колдовство. Конфуций поступил так же, как и Лао-Цзы: он отказался от нее. Ничего удивительного в этом нет, ибо Чжуан-цзы[91] привел в своем философском трактате разговор, произошедший между ним и более старшим по возрасту Лао-Цзы, в котором Конфуций предстает сбитым с толку мудростью учителя. Но так как трактат составлен знаменитым учеником Лао-Цзы и назван по его имени, беседа (существует семь версий) протекала, возможно, несколько в ином русле.
Родившийся в 551 году до н.э.[92], то есть на семь лет раньше Будды, — о! счастливая эпоха — в обедневшей семье важного сановника Кун Фу-Цзы или Конфуция (на латинский манер) был реальным лицом. Известно, что он рано осиротел, и у него было трудное детство. Юноша рано начал зарабатывать себе на жизнь, берясь за самые низкие для аристократа работы. Талантливый самоучка, он, как известно, стал одним из самых образованных людей своего времени. Возможно, в этом есть и некоторое преувеличение, но этот человек обладал действительно исключительными способностями.
Ключ к пониманию его характера кроется в реакции китайского философа на голод и нищету из-за войн, которые непрерывно вели феодалы, на каторжный труд простого народа. Желая хоть чем-то помочь, Конфуций стал просвещать молодых людей, причем не навязывая своих догм, а стремясь развивать способности каждого и требуя быть с ним правдивым. «Любовь к людям — наивысшая добродетель, а умение их понять — наивысшая мудрость», — писал он в «Суждениях и беседах». И еще: «За четырьмя морями все люди — братья». Понятно, что христиане так же, как и, впрочем, сторонники других вероисповеданий, пополняли ряды сторонников Конфуция. Однако мы не найдем явных следов метафизики в проповедях учителя, который ее не признавал так же, как и логику, считая, что не с помощью слов следует постигать реальность.
Не отрицая даосизма, Конфуций отвергал мистические учения и магические формулы. Возможно, мудрец предчувствовал последствия:
«Учитель изрек: «Представьте человека, знающего наизусть триста поэм, которому доверили возглавить правительство, но он оказался не на высоте положения; тогда его послали послом за тридевять земель, но он не смог поддержать простой разговор. Так к чему ему знания?»[93]
И еще:
«Учитель произнес: «Святые? Однако мне ни разу не удалось увидеть хотя бы одного из них. Я был бы просто счастлив, если бы повстречал одного порядочного человека»[94].
Очевидно, Чжуан-Цзы понял намек и поспешил очернить превозносимых идеологами конфуцианства героев вместе с мудрецами, навязывавших обществу свою мораль и нормы поведения:
«Дао и его добродетели оказались недолговечными потому, что проповедовали стремление к гуманности и справедливости».
Невозможно более прямо высказать негативное отношение к конфуцианству с его претензиями на подчинение всех и вся воле разума, что порой напоминает заповеди Жозефа Прюдона.
Тем не менее конфуцианство было возведено в ранг официальной философии и имело большое число последователей. Одним из двух наиболее выдающихся учеников основателя религиозной философии был Мэн-Цзы, живший в период между 371 и 289 годами до н.э., то есть на сто лет позже Конфуция. Он не подводил теоретической базы под небесные или темные силы. «Небеса видят так же, как и люди. Небеса слышат так же, как и люди», — писал он. Другими словами, Небо знает не больше, чем простые смертные, живущие на Земле. Точно так же он высказался о вездесущности высших сил. Небесные силы, судя по всему, мало интересовали Мэн-Цзы. Как и его учитель Конфуций, он был больше занят тем, чтобы делать людей счастливыми при жизни, помогая им на пути самоусовершенствования. Ибо он верил в существование природной основы чжи, которую каждому человеку необходимо в себе развивать. Когда человек наполнен жизненной силой, его небесная и земная природа неразличимы. «В нас присутствует не одна тысяча самых разных живых составляющих»[95]. В том числе и дьявол, если бы он был.
Другой последователь конфуцианства, Зен-цзы, живший в III веке н.э., писал: «Человеку изначально свойственно зло. Мудрость и доброта приобретаются с большим трудом». Можно подумать, что его учение отражало семитские идеи о первородном грехе, вселенской ошибке. Ничего подобного. Кто был свидетелем этой ошибки? Во всяком случае, Небо исключалось, ибо не приходило на помощь к тому, кто помогал себе сам. Оно не могло быть, по его мнению, местопребыванием единого и вечного Бога, меньше всего походившего на человека, что, несомненно, отражало неодобрительное отношение Зен-цзы к христианству. Человеку не следует ничего ждать от Неба. Ибо оно живет своей жизнью. В отказе от метафизики, похоже, слышатся слова Пиндара[96]: «О, моя душа, не надейся на вечную жизнь, но используй все возможности!» Есть ли демоны на свете? Конечно, нет, ибо Зен-цзы не верил ни в чародейство, ни в магию, ни в пророчества и прочие суеверия. Он также отрицательно относился ко всякому обращению к сверхъестественным силам, которых, по его мнению, нет в природе и поэтому не может быть в религии. Предметом его философского учения стала земная жизнь. Он без конца призывал учеников к покорности и смирению, к обузданию своей мятежной натуры с целью самоусовершенствования, что в конце концов позволит обходиться без царствующих особ. «Когда каждый индивидуум, подчиняясь воле другого человека или же выполняя свой долг, найдет себе достойное место в жизни, никому не будет нужен император, восседающий на троне, словно навозная куча».
