— Бессонница проклятая замучила. Не выгоните — посижу с вами.

Знает он нас как облупленных. И от этого немного не по себе. Не обращая внимания на выражение наших лиц, тренер втягивает нас в разговор. Вернее, он говорит сам, безостановочно, нанизывая историю на историю. Мы оживаем от его баек. В его повествовании спортсмены послевоенных лет обретают плоть и кровь. В институтских аудиториях, позабыв школьную премудрость, они оказывались беспомощными рядом со своими сокурсниками, не нюхавшими пороху. За одной партой оказывались соседями командир разведроты и безусый юнец, лишь двумя месяцами раньше получивший аттестат зрелости. На первых порах казусы случалась один за другим. «Назовите тех классиков, к которым вы питаете особую привязанность», — просит Толю Анисимова профессор, читавший курс русской литературы. Не сразу собравшись с духом, Толя вспоминает борцов классического стиля, с кем ему доводилось встречаться или о которых он слышал. «Швед Бертил Антонсон, наш Александр Мазур, грузин Арсен Мекокишвили. Правда, он больше по вольной выступает». «Вы о чем это, милейший?» — кхекает деликатно профессор. «Как о чем? Вы же о классиках спрашиваете?» — «Литературы, литературы классиков, а не о ваших борбистов».

Аудитория покатывается с хохоту. Анисимов смущен.

— Было всякое, — потягиваясь, продолжает Сергей Андреевич. Он смотрит на часы — Половина пятого. Уже утро. Вот не прогнали меня, а склероз дает себя знать, старею, заговорился я тут, а вам отдохнуть надо бы. Завтра по последнему разу на ковер.

— Да какое там завтра, Сергей Андреевич! — возражает Медведь. — Сегодня.

— Правильно, сегодня. Спите. Двое вас осталось. Остальные только на «бронзу» или «серебро» могут рассчитывать.

Он уходит, сохранив нам несколько часов. Пока говорил, вспоминал, мы отключились мысленно от борьбы. Теперь снова думы о ней. Вот они, встречи Олимпиады. Вроде все обычно, как на первенстве мира. А счет на медали особый.

…Мой выход на ковер затягивается. Не нахожу себе места. Любой звук бьет по нервам. Они превратились в паутинки, вот-вот порвутся. Комментатор Советского радио Нина Еремина, завидев меня, спешно подходит с магнитофоном.

— Скажите, что вы думаете перед решающей встречей?

— Нина! — Я буквально рычу на нее. — Сама ведь была капитаном сборной СССР по баскетболу!.. Не понимаешь, что ли!.. Хочется добавить словцо покрепче.

Впопыхах упаковав магнитофон, она ретируется. Ее оттирает дальше Сергей Андреевич.

— Ничего нового? — спрашиваю у него.

— Нет. Перерыл ворох телеграмм, ответа нет. Пойдем отсюда в раздевалку, — говорит Сергей Андреевич.

В раздевалке все разбросано. Неряшливость, свойственная временным помещениям, раздражает сейчас особенно. Любопытные просовываются в щель, досаждают. В зале грохот аплодисментов: музыка победы для одного и стена отчуждения для другого. Что ждет меня?

Не выдерживаю. Начинаю ходить по крохотной комнате из угла в угол. Она для меня, словно камера, но в ней лучше, чем в зале.

Сергей Андреевич становится спиной к двери, закрывает ее словно амбразуру. Кто-то еще рвется.

— Вы что там, с ума посходили? — доносится голос. — Телеграмма ему.

Я выхватываю долгожданное послание.

— Ничего не понимаю, Сергей Андреевич, может быть вы разберете… «Не беспокойся родами все в порядке. Мама. Ленинград». Что не беспокойся? Родила, не родила? Сын, дочь? Может, сама в безнадежном состоянии, может, ребенок?.. Вы мне можете растолковать? Глупее текст нельзя придумать. Четвертый день жена в роддоме, а они — не беспокойся.

— Тише. Если «не беспокойся», — еще рожает, — пытается унять меня тренер.

— Четвертые-то сутки?

— Вот они где! — Появляется целая процессия. Впереди начальник команды, за ним целая делегация.

— Всем сейчас же… отсюда… до одного, — Сергей Андреевич не говорит, он словно всаживает каждое слово в вошедших. Побледневший, он движется на них, закрывая, словно наседка, меня собою. — Всем. И вам, товарищ руководитель.

— Мы, кажется, не вовремя, — находит тот выход из положения. — Будем на трибуне.

— На трибуне — пожалуйста, — смягчается тренер. Не решись Сергей Андреевич на такое, взорвался бы я. Меня и так уже трясет. Это могло стать последней каплей. Проклятое ожидание. Недаром утверждают, что самое трудное — ждать и догонять.

Лишь на ковре прихожу в себя. Вот оно — настоящее дело. Была рубка. Откровенная. Но без желания исподтишка сунуть локтем под ребро так, чтобы не встать. Но жесткая, силовая борьба по всему фронту. Под конец Лютви сумел меня зацепить так, что после его «швунга» пячусь от одной кромки ковра до другой. Мало что помню о поединке, давшем мне желанную ничью.

Месяц спустя, приглашенный рассказать о выступлении на Олимпиаде в Московский Дом кино, я смотрел этот поединок, отснятый на кинопленку. Пальцы хрустели, сжимая ручки кресла, рубашка стала мокрой от пота. И это месяц спустя, месяц после того, как все это осталось позади.

Для Александра Медведя финал сложился не слаще. Неожиданно на первых минутах он проиграл два очка дебютанту турнира турку Айику. Саша выложился до предела, но все же сумел сквитать очки. Таким образом, в сборной по вольной борьбе лишь двое сумели взойти на высшую ступеньку олимпийского пьедестала почета. Завоевав на первенствах мира три, а на последнем — в Софии — четыре высшие награды, мы не были довольны результатами выступлений нашей команды. Особенно переживали за Али Алиева. За глаза мы называли его Кремень. Упорный, умеющий терпеть, он изнурял себя сгонкой веса. На мировых первенствах, он становится чемпионом пять раз, а вот на олимпиадах его всякий раз подкарауливала неудача. Осечка в Риме, оплошность в Токио, затем неудача в Мехико оставили его без самой ценной награды спорта.

Олимпиада кончилась для нас — Олимпиада продолжается. На чемпионов спрос повышенный. Нас приглашают. И, желая поближе познакомиться с Японией, мы охотно откликаемся. На сей раз едем в гости к членам общества «Поющие голоса Японии». Наверное, в Стране восходящего солнца любителей вокала больше, чем в Италии, прославленной тенорами. Общество «Поющие голоса Японии» насчитывает три миллиона активных членов. Об этом узнаем в автобусе от сопровождающих нас лиц. Добираемся долго. Сначала автобус мчит нас улицами, наводненными рекламными огнями. Затем они остаются позади, начинаем плутать по переулкам. Мы уже успели убедиться, что в Токио даже самый опытный шофер не рискнет отправиться в рейс, не захватив с собою карту города. Вот и водитель наш тормозит, рассматривает план, сверяя его у полицейского. Наконец автобус останавливается. Добираемся пешком. Найти клуб оказалось делом нетрудным. Проводником служит доносящийся до нас знакомый мотив. Силимся припомнить, что же это может быть. Только очутившись в самом клубе, увидев улыбающиеся лица, узнаем нашу «Катюшу».

Небольшая комната — она же зал — полна. Сцена чуть приподнята. На ней ряд низких столиков. Вступительное слово произносит руководительница хора Акико Сэки. Чувствуем, что она не готовила речь заранее, и, может быть, именно поэтому в ее словах так много искренности и человеческой теплоты. На столике, на малюсеньком пьедестале почета, на самой верхней его ступени — кукла в национальной японской одежде. В ручонках у нее флажки — белый с красным солнцем и наш — советский. Акико Сэки поясняет:

— Это Галя Прозуменщикова. Да, да, именно она, а не кто-либо другой. Мы все рады ее золотому финишу. Жаль, что Галя не приехала с вами. Но все равно, передайте ей эту куклу в подарок от нас. И добавляет: — Знайте, для нас большая радость видеть, как вы выигрываете. Побеждайте, пожалуйста, чаще.