С тем и расстались. Кубат до сих пор, наверное, думает, что я хотел обвести его вокруг пальца.

С моим уходом из спорта прием перестал существовать. Может, плохо пропагандировали, прятали от других? Да нет, за нами этого не водилось. И потом разве можно было хотя бы месяц его не отрабатывать? Если сборная команда СССР вызывалась на совместный сбор, то нельзя было оставить «блиц» в Москве и лишь четыре недели спустя «вспомнить» о нем на состязаниях. Кроме того, Сергей Андреевич считал, что не следует делать особых секретов из технических новинок. Процесс их освоения достаточно долог, требуется полгода на постижение всех нюансов движения. За это время противная сторона должна пойти дальше, изобрести нечто принципиально новое в его применении. Держать «патенты» за пазухой — себя обманывать. Так, может, лучше не скрывать секретов? И поэтому, когда тренера просили, он предлагал мне продемонстрировать прием. А когда сами почувствовали, что не прививается, — пытались навязывать. Но он не прижился даже в борцовской секции ЦСКА, где Преображенский работал тренером.

Быть может, «блиц» на какое-то мгновение опередил развитие вольной борьбы. Сегодня в спорте все решает скорость. Сила как бы отступает на второй план. В борьбе же такой взгляд и сейчас считается парадоксальным. Как так, чем же побеждать, если не налитостью бицепсов? Тогда, выходит, лучше заниматься с такими, как Борзов. Но ведь их Алексеевым на один зубок. Сграбастают, и кричи караул. В том-то и дело, что не сграбастают, не сумеют опередить.

С особой очевидностью это проявилось в соперничестве самбистов с дзюдоистами. До 1972 года в нашей стране дзю-до не занимались. А выводили мы на татами наших самбистов, одетых в кимоно. Наши доморощенные дзюдоисты выступали довольно успешно, но не всегда. Проигрывали не из-за различной методики подготовки, отсутствия талантов или разницы в техническом вооружении. Нет. Самбо и дзю-до исповедовали различные подходы к проведению приемов. Если в самбо считалось неважным, как обыграть соперника — провести бросок за секунду или делать его минуту подряд, то в дзю-до засчитывался только скоростной вариант. Резкость, внезапность— вот что характерно для этой японской борьбы в одежде. Только необычайно подвижные атлеты добивались успеха на татами. Впрочем, речь идет о настолько незаметных величинах времени, что их способен зафиксировать лишь электронный глаз. Быть может, мои рассуждения неправомерны. Они не обсчитаны статистически, и я не подвожу под них базу больших чисел. Основа — только личный опыт. А как у других? Но опыт все же выдержал десяток лет проверки. Мне негоже хвастаться силой, по сравнению с другими «тяжами» я был слабаком. При соревновательном весе 105 кг мне удавалось толкнуть штангу 125 кг, а выжимал я 100 кг. Коллеги срамили меня своими результатами. Но для Сергея Андреевича предпочтительнее было, чтобы его ученик мог подняться по канату на одних руках, делать на перекладине и кольцах упражнения легко и свободно, то есть чтобы он легко владел своим телом. Однажды врачи проверяли лабильность нервных волокон (скорость прохождения по ним сигнала) атлетов сборной команды СССР по вольной борьбе. Опыт ставился просто. Зажигалась лампочка, и ты должен был нажать кнопку. Миллисекунды паузы становились объективными показателями нашей реакции. С удивлением я узнал, что лабильность моих нервных волокон одинакова с показателями Али Алиева— пятикратного чемпиона мира в наилегчайшем весе. Скорость реакции у борцов весом 52 кг и 105 кг таким образом оказалась равной. А ведь многие думают, что тяжеловесы заторможены. Оказалось, это не так, целый ряд показателей у меня был даже лучше, чем у «мухача». Но раз природа не наделила меня недюжинной силой, то, значит, мой козырь — скорость. Проанализировав свои приемы, я понял, что интуитивно выбирал те, которые требовали быстроты, и смертельно не хотел делать силовых. А ведь только в начальной фазе своего становления мое «секретное оружие» могло именоваться приемом. Затем, обрастая все новыми добавками, он превратился в сторукого Шиву: захватив руку, я умудрялся делать подсечку, бросать через спину, зашагивать, переводить в партер. Из одного семечка вырос целый куст. Поэтому-то моим противникам приходилось несладко. Только они найдут защиту от одной, как тут же дают мне возможность применять следующую разновидность «секретного оружия».

Путь в сборную команду СССР после ленинградского первенства страны был для меня открыт. Мы с Александром Медведем выдвинулись на первые роли. Вначале на вакантную должность тяжеловеса пригласили Сашу, в 1961 году на чемпионат мира в Японию поехал он. Провел турнир удачно, но, не сумев выиграть у богатыря из ФРГ Дитриха, завоевал лишь третье место. Золотую медаль получил В. Дитрих.

На следующий год Международная федерация ввела новую весовую категорию — 100 килограммов. Таким образом у нас с Александром появилась возможность выступать в разных, весовых категориях. Медведь весил 103 килограмма (у меня в то время было чуть больше), поэтому тренерский совет решил, что на международных турнирах Медведь будет сгонять вес и выступать в «полутяже», а я останусь «тяжем».

Но прежде меня необходимо было проверить. Турне по Японии не представляло для меня интереса: тяжеловесы Страны восходящего солнца не блистали на международной арене. Для меня в этой поездке, видимо, важнее всего было окунуться в обстановку зарубежных соревнований, прочувствовать какие-то нюансы, встретиться с другой аудиторией, осознать иную трактовку правил судьями. Тем не менее в Японии мне пришлось столкнуться с совершенно неожиданной ситуацией: не размявшись как следует перед выходом на ковер (уж больно тщедушно выглядел соперник), я, проводя прием, повредил ребро. Противника тушировать удалось, но зато на следующее утро мне вздохнуть полней грудью нельзя — больно, наклониться нельзя — больно, повернуться — тоже. Отказываться от участия в соревнованиях не хотелось: японские борцы вольного стиля, особенно в начальных весовых категориях, оказывались настолько сильными, что лишь преимущество в более тяжелых весовых категориях позволяло нам в итоге одерживать командную победу. И, выбыв из игры, я ставил товарищей по сборной команде в очень сложное положение. Так я и выходил на каждый поединок — прямой, словно телеграфный столб. Долго ловил момент — промахиваться было нельзя — и шел в атаку наверняка.

Следующая поездка — в Турцию.

Стамбул встретил нас серой сеткой дождя. Отразив первую атаку репортеров, уставшие, мы добрались до отеля. Утро пришло с гортанными криками уличных разносчиков. Из окна хорошо видно, как пожилая женщина, высунувшись наполовину из окна, опускает на веревке корзину, а бродячий «коммерсант» кладет в нее свой незатейливый товар.

После завтрака желающие отправляются осматривать город. Это как бы ритуал любого зарубежного турне.

Осмотр города принято начинать с достопримечательностей, но мне хочется уединиться. Вечером предстоит поединок с Хамидом Капланом. Надо настроиться. Иду непривычно узкими и кривыми улочками. Дома похожи на худых подростков. Они жмутся друг к другу, сбегая и снова поднимаясь уступами. Необычно много продавцов апельсинов и бананов, товар выставлен прямо на тротуар. В ожидании клиентов на корточках сидят чистильщики обуви. Их количество заставляет думать, что жители Стамбула одержимы манией чистки ботинок. На самом же деле, особенно здесь, в стороне от оживленных магистралей, клиентов маловато.

Панорама Босфора открылась за очередным поворотом неожиданно. Пролив красив даже в пасмурную погоду. Натруженными басами перекликаются буксиры. Паромы, уткнувшись в причалы, всасывают людской поток. Рыбаки, видимо, только что вернувшись с лова, тут на берегу продают рыбу. В поисках легкой наживы кружат чайки, словно хлопья снега.