Вот он — Лютви Ахметов. Впервые так близко вижу его лицо. Круглая, чуть прикрытая волосами голова. Короткая шея: впечатление такое, будто голова посажена прямо на бочонок торса. Торс, в свою очередь, слит с короткими толстыми ногами. Толстый живот, подрагивающие щеки. Но Ахметов — это не страдающий одышкой толстяк с багровым от гипертонии затылком. Он силен понастоящему. И утолщения на спине, бедрах, столь схожие с жировыми напластованиями, — на самом деле броня мышц. Ахметов — сама опытность. В меру осторожен. Выбирает момент долго. Но, прицелившись, обрушивает на соперника всю мощь своих мышц. На этом турнире я уже видел его атаки.

А сейчас он стоит на расстоянии десяти шагов от меня. Переступает с ноги на ногу. В этом какое-то беспокойство. Наверное, он себя поругивает. Шутка ли, полуфинальный поединок все-таки. У парня напротив (то есть у меня) ноль штрафных. И поди теперь гадай: случайно так получилось или действительно что-то из себя он представляет?

Он месит эти мысли ногами, и его решительность тает неотвратимо. Ох, знал, бы он про тот озноб, что бил в те секунды меня. Видеть-то Ахметова я видел. Да толку что! Все равно что судить о человеке по фотографии.

Свисток арбитра. Сходимся. По мнению сидящих на трибунах, начинается какая-то ерунда. Фехтуем руками. Лютви старается вцепиться в кисти. Для него они опора. Тогда можно навязать мне и ближний бой. На разведку — полуобхваты, ложные атаки — уходит минута. Наконец Лютви поймал мои руки и на секунду расслабился. С сознанием выполненной программы-минимум он чуть выпрямился. Этого «чуть» оказалось достаточно. Подсечку провожу по наитию, не готовя. Ахметов, словно подкошенный, рухнул на ковер. Мигом оказываюсь возле него, но сбоку. Назад зайти не успеваю, потому что болгарин, опомнившись, рвется на четвереньках за ковер. Пытаюсь оседлать его, но не могу — он стремительно вываливается за ковер. Арбитр дает свисток. Стойка. А у меня в голове пульсирует: «Веду один балл… один балл веду».

— Саша, выигрываешь очко, — это голос Преображенского.

Ахметов огорошен. Чего не ожидал, того не ожидал. Иначе не стал бы менять стойку. Ведет борьбу на дистанции и на рожон не лезет. Изредка он ныряет, пытаясь дотянуться до моих ног, но, опережая его, я ухожу от опасности.

Центр ковра свободен, мы болтаемся около кромки. Для меня это выгодно: выигрышный балл вписан в мой лицевой счет. А вот он почему занял столь миролюбивую позицию?

Петушусь, наскакиваю на своего соперника, но только для вида, иначе мне вкатят предупреждение за пассивное ведение борьбы. Его-то от этой судейской акции охраняет авторитет, а мне арбитр может дать предупреждение в профилактических целях. Поэтому провожу серию ложных атак — создаю видимость борьбы. И потом любая из них в случае удачи тоже может быть доведена до конца. Но Лютви собран в комок.

Гонг. Перерыв.

Сергей Андреевич выскакивает на ковер, обтирает меня полотенцем.

— Действуй по-прежнему, ведешь, — говорит он.

— Вы что его так настраиваете? — Оглядываемся. Раскрасневшийся руководитель делегации протиснулся к ковру. — Выигрывать надо, а вы тут вдвоем показательную ничью устраиваете. Выигрывать надо!..

Свисток. Вновь делаем вид, что боремся не на жизнь, а на смерть, но от кромки ковра ни он, ни я стараемся не уходить. А вдруг Ахметов старается меня убаюкать, усыпить, как сделал это Дитрих с Дзарасовым на Римской олимпиаде?

Лютви пару раз «швунгует» так, что все мысли о его миролюбии тотчас же улетучиваются. Ничего. Выстаиваю. И раз так, то отвечаю серией подсечек. Гонг кладет нашим мучениям конец. С сознанием выполненного долга иду на середину ковра. Рефери берет обоих за руки, ждет, что скажет главная судейская коллегия.

Стою, предвкушая тот момент, когда победителем объявят меня. И вот рефери поднимает руку Ахметова… и мою тоже. Ни-чь-я.

Вот-те раз! А куда же делось то очко? Понуро ухожу с помоста. Ведь был, был результативный бросок. Ну и посыплются теперь упреки. Чувствую, что не выложился до конца.

Сергей Андреевич успокаивает меня.

— Случается в судейской практике и не такое. Впредь умнее будем. Ахметова знают все, его авторитет перетянул. Арбитр уверен, наверное, что такому неизвестному парню, как ты, он проиграть не мог.

Тренер обхаживает меня словно младенца, а я действительно готов разрыдаться у него на груди.

— Теперь вас трое: ты, Каплан и Ахметов. Слушай внимательнее… — Он говорит сбивчиво и горячо.

— Так мне же не положить Каплана чисто.

— Попробуй. Бронза тебе обеспечена. Значит, нужно рисковать.

— А может…

— Никаких может, — перебивает тренер. — Нечего искать запасной выход. Его нет. Если ты даже по баллам выиграешь у Каплана, — не быть тебе чемпионом. Ладно, теперь иди помогай Медведю.

С Александром Медведем нас связывает многое: мы одногодки, почти одного веса и роста. Спортом начали заниматься почти одновременно. И несмотря на то что мы были соперниками, мы были друзьями. Я завидовал его звучной фамилии — Медведь. Думаю, что талантливым людям везет на фамилии. Взять хотя бы борьбу, вернее знаменитых в нашей стране тяжеловесов, чемпионов мира. Иван Поддубный — корень дуба, дерева, необычайно мощного, крепкого, долго живущего, Иван Богдан — богом данный. Александр Рощин — смотришь на него и невольно вспоминаешь рощу корабельного леса — высокую, звонкую, сосны в обхват толщиной, без единой червоточины. Не отстал от них и Александр, хотя в тот момент о его потенциальных возможностях знали не очень многие, а о его будущем, его грядущих легендарных победах догадывались и того меньше. Он и меня-то, знающего его хорошо, не переставал удивлять. В наследство можно получить много самых разных вещей: книги, дом, прозвище, характер. А Саша унаследовал от своих предков руки — широкие ладони, перевитые жгутами мышц предплечья. Такие ручищи, наверное, были у его отца, деда, прадеда…

На медосмотре, который члены сборной команды СССР в обязательном порядке проходят раз в три месяца, Александру решили измерить силу кистей. Дали ему динамометр — стальной пружинный эллипс. Саша сжал ладонь. Кисть сомкнулась, что-то хрустнуло — то ли суставы, то ли… На мгновение у меня возникла мысль, что вот сейчас он раскроет свою лапищу и высыплет на стол стальное крошево. Кисть раскрылась. Металл эллипса лежал на ладони, словно и не испытал секунду назад особых нагрузок. Только стрелка на шкале будто в страхе забилась в самый дальний угол. Такое иногда случается с приборами, не рассчитанными на большие нагрузки.

Издали я наблюдал за тем, как Саша разминается перед последним поединком. Он не любил ни наставлений, ни сантиментов. Надо было только не прозевать тот момент, когда его вызовут на ковер. Тогда ему нужна была помощь: тренировочный костюм он всегда предпочитал отдавать кому-либо одному.

— Будь рядом, — попросил Саша и, вскочив на помост, застыл в углу ковра, ожидая свистка арбитра в характерной стойке — плечо правое подано вперед, навстречу сопернику. Такое положение обычно на старте принимают стайеры.

В противоположном углу ковра появился Реза Тахти. Молва отдала знаменитому иранскому пехлевану золотую медаль заранее. Свет всех юпитеров направили на этот помост. Верещание кинокамер сопровождает каждый жест. Репортеры, клацая затворами фотоаппаратов, облепили ковер. Похоже на то, то все американцы иранского происхождения в этот день съехались сюда, чтобы увидеть своего кумира. Они уверены в его победе.

Реза производит сильное впечатление. Сложен он картинно. Неторопливо поправляет лямки борцовского трико. Перебрасывается фразами с поклонниками. Смотрите, мол, я абсолютно спокоен.

У меня к нему двойственное отношение. Великое дело молва. Она могуча. Я вижу Тахти впервые, но сколько уже слышал о нем! И слышал только доброе. Кое-что проиллюстрировал фотографиями Сергей Андреевич. Я представлял Тахти неустрашимым атлетом незаурядных физических данных, приветливым человеком, умеющим себя держать достойно не только с равными по рангу. Но ведь я хочу, чтобы именно у него выиграл мой Друг!