Сейчас мне сорок пять, и я нередко сожалею, что так и не научилась водить машину. У меня нет водительских прав, нет своего автомобиля. «Вольво» М. до сих пор стоит в гараже, и его даже спустя двадцать два года вполне можно было бы «оживить», если бы кто-то задался такой целью. Да, я сожалею, что на занятиях по вождению не проявляла больше усердия, что быстро сдалась, потому что инструкторы теряли со мной терпение или выражали страх, когда я сидела за рулем.

В молодости каждая неприятность приобретает размеры катастрофы. Кажется, если ты раздражена, все должны ходить перед тобой на цыпочках, а ты сама вправе изливать свое недовольство. С возрастом эти обиды юности начинаешь воспринимать как глупые ошибки.

Одно время, недолго, когда я еще посещала старшую школу, М. пыталась научить меня водить машину, но вскоре у нее не выдержали нервы, как и у других инструкторов.

– О, Джиджи! Ты как будто специально стараешься поцарапать папин автомобиль.

Ложь. Я это делала не специально.

Конечно, в Авроре есть такси, которое я по желанию могу вызвать, равно как и воспользоваться услугами своего молодого племянника. Папа все еще сам водит машину, но, правда, с наступлением темноты за руль не садится. Зрение начинает сдавать, хотя ум у него по-прежнему острый, ну или почти столь же острый, каким был когда-то.

После готической красоты раскинувшегося на холмах кампуса легендарного Корнеллского университета грубая урбанистическая архитектура политехнического института Рейнселера повергла меня в шок. Все минувшие годы я воображала, что Уолтер Лэнг по-прежнему работает в Корнелле.

А студентов сколько! Толпы! Я растерялась, сердце болезненно сжалось.

С небольшого расстояния я наблюдала, как из аудитории вышел профессор Лэнг – более грузный и меньше ростом, чем я его помнила, в бифокальных очках, поблескивавших на тусклом зимнем солнце.

Если б я заранее не выяснила, когда и где профессор Лэнг будет читать лекцию сегодня утром, наверно, я бы его не узнала. Куда подевались его жесткие темные волосы? Он полысел, утратил обаятельность Фреда Макмюррея. По ступенькам спускался с осторожностью стареющего человека, который должен беречь коленки и спину.

Впрочем, я тоже больше не была дерзкой молодой Кэтрин Хепберн. Нельзя меня было назвать даже дерзкой стареющей Кэтрин Хепберн.

Мы с ним так и не стали героями романтической комедии. Почему? Как знать? Наши судьбы были – жестоко, безвозвратно – предрешены сценаристами, о существовании которых мы не подозреваем. А раз нам о них ничего не известно, значит, и бросаться претензиями мы не можем.

В одной руке Лэнг нес потертый кожаный портфель, на вид тяжелый. Доброе лицо, сердитые глаза. Вне сомнения, некогда молодой Уолтер Лэнг теперь был примерным семьянином – добропорядочный муж, образцовый отец. Раз ему, по моим прикидкам, немного за пятьдесят, значит, дети у него, вероятно, уже взрослые. На ком же женился Уолтер, потеряв любовь всей своей жизни?

Его жизнь несется, как бурный поток во время весеннего паводка? Или медленно ползет, словно раненая змея? Как моя?

Ты не дал мне шанса, Уолтер. Никто не дал мне ни единого шанса.

Она стояла на пути.

Она всегда стояла поперек дороги.

Мое глупое сердце заходилось в груди. Колотилось быстро-быстро.

– Простите? Профессор Лэнг? Уолтер? Вы меня помните? – с головокружительной торопливостью обратилась я к Уолтеру Лэнгу, хмелея от собственной смелости.

Он вздрогнул, заморгал, удивленно глядя на меня, потом нерешительно улыбнулся.

– Я… не уверен… Вы были моей студенткой, в Корнелле?

«Да», – хотелось ответить мне. Польщенная, я покраснела.

– Боюсь, что нет. Я не училась в Корнелле. Я… я сестра одной женщины, которую вы некогда знали. Младшая сестра…

Уолтер Лэнг озадаченно смотрел на меня. Теперь я, конечно же, не выглядела как чья-то младшая сестра. Перед ним стояла плотная женщина средних лет в унылом коричневом пальто и ботинках, с покрасневшим от холода носом и отекшими лодыжками.

– Младшая сестра Маргариты Фулмер. Вы должны ее помнить…

Выражение лица Уолтера Лэнга изменилось. Оно напряглось, в глазах появилась настороженность, рот сморщился.

– А, ну да. Маргарита Фулмер.

Голос бесцветный. Всякое отсутствие эмоциональной реакции. Так мог бы сказать манекен, если б умел разговаривать.

– Мы с вами встречались, – поспешила продолжить я, – в ту пору, когда вы общались с Маргаритой, когда она была в Нью-Йорке. Вы приезжали к моему отцу в Аврору. Хотели… выяснить, что случилось с Маргаритой, почему она уехала, «не попрощавшись» с вами. – Запыхавшись, я на мгновение умолкла. Сердце металось в груди, в голове ощущалась неестественная легкость. Если б только Уолтер Лэнг не смотрел на меня так сурово. – Вы тогда преподавали в Корнелле. Я всегда думала, что вы в Корнелле. И очень удивилась, узнав, что вы теперь работаете здесь, в политехническом институте Ренселера.

Бестактность с моей стороны. Ну что я нервно верещу, как заводная?!

Лицо Уолтера приняло ироничное выражение, словно на него надели маску из паутины. Он насмешливо улыбнулся.

– Н-да. Много лет меня считали «причастным» к исчезновению Маргариты Фулмер. Как вам должно быть известно, если вы сестра Маргариты.

– «Причастным»?.. Нет, не может быть.

– Нет, я не был официальным подозреваемым. Меня не арестовывали, обвинений мне не предъявляли, поэтому я не мог публично оправдаться и вернуть себе доброе имя. Насколько мне известно, никого так и не арестовали. И Маргариту так и не нашли, верно?

Он не говорит: «тело Маргариты». Для него она тоже жива.

– Да. Маргариту так и не нашли.

– Значит, дело еще не закрыто?

– Да, дело все еще не закрыто.

Между нами мгновенно возникла душевная близость, мучительная для нас обоих. Я была уверена, что Уолтер Лэнг чувствует это так же остро, как я.

– Так кто вы такая, говорите? Младшая сестра?

– Джорджина. Мы познакомились…

Когда вы приехали к нам домой. Искали Маргариту, а нашли меня.

С каменным лицом, не улыбаясь, Уолтер Лэнг разглядывал меня, но как будто не узнавал. Однако я была уверена, что он точно знает, кто я такая.

– И вы приехали повидаться со мной… зачем, с какой целью?

– Я… просто я хотела… посмотреть, как вы…

– Посмотреть, как я поживаю? – с горечью рассмеялся Уолтер Лэнг. – Как видите, поживаю. Если можно так выразиться. «О нет, здесь ад, и я всегда в аду»[39]. Вы это хотели знать?

– Нет! Вовсе нет. Я… мне жаль. Просто я подумала…

Мой голос постепенно затих. Я и сама не понимала, что говорю.

Не сказать, что я постоянно думала об Уолтере, много лет я его вообще не вспоминала. В моем воображении он оставался молодым мужчиной тридцати с небольшим лет, и в то же время я представляла, что его уже нет в живых.

Так же, как моя сестра. Вроде и жива, но в живых ее нет. Уже много лет.

– Мне ведь так никто и не принес извинений за то, что они разрушили мою жизнь, – пожаловался Уолтер. – А все потому, что я имел несчастье полюбить Маргариту Фулмер и хотел жениться на ней. Смешно!

Ничего смешного я в том не видела. И слышать об этом не хотела.

– Не было оснований полагать, что я «похитил» Маргариту. Ни малейших. Я с утра до ночи работал в лаборатории, и это мог бы подтвердить кто угодно. Но неоднократно меня допрашивали и полиция округа Кайюга, и полиция штата Нью-Йорк. Вызывали на допрос в отделение полиции, закрывали на ночь в камере вместе со всякой шпаной и умалишенными, потом отпускали, снова вызывали на допрос, опять задерживали и отпускали. Пытались взять меня измором в надежде, что я «сознаюсь». Хотя «сознаваться» мне было не в чем. Допрашивали моих знакомых. Моих преподавателей в Корнелле. Моих коллег. Даже моих студентов. Допрашивали моих родителей, моих соседей! Мне пришлось нанять адвоката – и не одного. Я залез в долги. Набрал взаймы тысячи долларов. Превратился в неврастеника. Не мог сосредоточиться на работе. Не мог спать. По окончании моего трехлетнего контракта в Корнелле новый договор со мной заключать не стали. Мою жизнь накрыла тень, подобно затемнениям метастазирующей раковой опухоли на рентгеновском снимке.