Я выбегаю из ресторана словно гонимая стаей бродячих собак. Глеб курит рядом с машиной и не успевает ничего сообразить, когда я уже срываюсь с места, даже не пристегнувшись. Наплевать на все правила, на кучу машин вокруг, я хочу оказаться дома. Игнорируя красные сигналы светофора, я думаю о том, где теперь мой дом? То место, где я росла с папой в последнее время перестало им быть. Мой дом был там, где был Денис.

Я выругиваюсь, когда в зеркале заднего видения показывается Шахманов. Мчится, мигая фарами и сигналя, чтобы я остановилась. Телефон, брошенный на соседнее сиденье, разрывается от звонков.

Алине своей звони.

Он пытается меня обогнать, но я не уступаю, а потом выезжаю на проселочную дорогу, ведущую к дому, и у него не остается вариантов кроме как ехать позади.

— Стой! — кричит мне вслед Шахманов когда я уже забегаю в дом. — Ты сумасшедшая? Убиться решила? Что за истерики я не понял?

Дома царит тишина, цоканье каблуков эхом отдается от стен. Интуиция вопит о том, что что то не так, но я слишком зла чтобы на это реагировать.

А зря.

Распахиваю дверь на кухню, чтобы сообщить Марте что никакого праздника не будет, не важно что гости уже скоро должны подойти. Делаю два шага и перестаю дышать. Дальше все происходит как в замедленной съемке.

Марта лежит в луже крови, в неестественной позе, а Шашка бегает вокруг, оставляя кровавые следы маленьких лапок на белом полу.

Закрываю рот рукой, чтобы не закричать, хотя сложно издать хотя бы звук когда не можешь и вздохнуть. Разворачиваюсь обратно, чтобы предупредить Дениса, но он уже стоит в дверном проёме и, видя ужас на моем лице, автоматически тянется за пистолетом.

Бах.

До боли знакомый звук выстрела грозится разорвать барабанные перепонки, но это все отходит на задний план, потому что Шахманов вздрагивает и поднимает на меня встревоженный взгляд. Весь мир замирает в тот момент, пока мы смотрим друг другу в глаза. Замирает само время, самолеты в небе, птицы в полете, поезда. Не замирает только кровь, капающая позади Дениса и стрелки старинных напольных часов. Тик — так, так — так. Он падает на пол и мир обрушивается на меня какофонией звуков, самый громкий из которых мой крик.

Вцепляюсь в него клещом. Не покидает страх, что если вдруг отпущу- он умрет.

— Не смей умирать, Шахманов, слышишь? Не смей меня бросать, я тебе не разрешала, не смей! Ты будешь жить пока мне не надоешь. Я слишком эгоистична, чтобы отпустить тебя, слышишь? Шахманов!

Сколько проходит времени? Секунда? Минута? Впервые в жизни я не понимаю что делать. Не знаю. Оказание первой помощи, номер скорой, всё вылетает из головы. Когда что то случалось я всегда неизменно звонила ему. Но как быть, если что то случилось с ним?

— А что это именинника никто не встреча… Твою мать.

Звук разбитого стекла сопровождается отборными ругательствами.

Дальше была скорая, они пытались забрать у меня Шахманова, но нельзя было отпускать его. Рома оттащил меня в сторону, смутно помню как мне что то вкололи. Шашка, перепачканная кровью двух человек, семенила вокруг, играя. Помню объятия Маши, она что то шептала на ухо, но смысл слов до меня не доходил. Она отвезла меня вслед за скорой, пока Грановский встречал полицейских.

Потом была бесконечная ночь в больнице.

Все это воспринималось одним запутанным комком, не разобрать какое событие было за каким. Просто картинки сменялись одна за другой, пока я не оказалась перед Денисом, который крепко спал.

Только сейчас туман из головы рассеялся, я встрепенулась. Словно отмерла после долгой заморозки. Палата, мой Шахманов лежит бледный, с перемотанным туловищем, с маской на лице. Аппаратура вокруг пиликает. Почему он еще без сознания?

— Он спит. — видимо я задаю вопрос вслух, потому что Рома у окна тоже отмирает. — Ты как?

— Как все прошло?

— Были осложнения, операция затянулась. Сказали какое то время он не придет в себя, эти дни будут решающими.

— Кто это сделал? — с трудом проглатываю слюну, горло опухло и саднит.

— Я разберусь. — обычно яркий Грановский словно растерял все краски. Или это у меня после истерики какое то эмоциональное отупение? — Мне нужно ехать. Справишься сама? Глеб и еще пара ребят в коридоре.

— Да. — прочищаю горло. — Да. С днем рождения.

Поздравление неуместно, да и поздравлением не звучит. Скорее констатация факта.

— Ага. Прибавился год, а постарел как на пять, мать их.

Рома протягивает мне бутылку воды и выходит.

***

Не многие по настоящему верят в Бога. Он им не нужен, когда все идет хорошо. Люди давно сами начали играть в богов, особенно беря в руки оружие. И только когда все плохо, не остается надежды, они вспоминают Его. Вспоминают и обязательно о чем то просят. Лицемерие, правда?

Я тоже лицемерка.

Когда Шахманова ранили, когда он был в операционной на грани жизни и смерти, я впервые стала молиться. Наверное, не совсем правильно, не умело, но совершенно искренне. Мне необходимо было во что то верить. Я всегда верила в Шахманова, именно он был моей «религией». Но в тот момент мой мир пошатнулся, видеть его таким слабым оказалось действительно страшно. И вороньем в голове крутились мысли: а что если…?

Я не могла больше позволить себе истерик, слез, нужно было быть сильной, но невозможность помочь медленно убивала. Не давая спать, есть, даже сидеть на месте. Я понимала, что многое зависело от того, будет он сам бороться или нет.

Когда он стал бороться вместе с врачами, когда операция была за плечами, он второй день не приходил в сознание.

Тогда я впервые пошла в церковь.

С утра до раннего вечера я молилась, не находя в себе сил вернуться обратно в палату. Я боялась этого жужжащего монстра, к которому Шахманова подключили. Но, находясь от него на расстоянии, шарахалась от каждого звонка, опасаясь плохих новостей.

Я молилась. За него. Чтобы он смог выкарабкаться. Чтобы мне его вернули.

И мне вернули.

На следующее утро он открыл глаза.

В больнице утверждали, что шансов крайне мало и нужно готовиться к худшему. Но он жив. К счастью, он жив. Не знаю что тогда поспособствовало его выздоровлению: врачи, молитвы или его природное упрямство, но с тех пор я не снимая ношу крестик.

«Рисую пальцем линии губ на запотевшем окне,

у тебя есть рваные раны которые нравятся мне.

Дым сигарет и осенний вечер, бешено скачет пульс,

но если ты рядом, если мы вместе, я ничего не боюсь.

Звезды россыпью падают с неба, сжигая желанья людей,

мне без тебя и звезды- небыль, мне без тебя — быть беде.

Свечи задуй, вот ладонь и плечо, не ищи утешения в вине,

я поцелую каждую рану, которая нравится мне.» Карина Шахманова.

Грановский.

Если бы не он, я бы не справилась, честное слово. Он меня поддерживал, подсказывал как поступить. И, оглядываясь назад, по прежнему не уверена, смогла бы повторить то же самое еще раз.

Казалось, стоило Денису открыть глаза, я закрыла свои и находилась в свободном падении две недели.

Когда всё легло на мои плечи, пусть и не на долго, от тяжести подкашивались колени. Не знаю как папа и Шахманов всегда справлялись. Папа пытался растить меня вдали от своего мира и это стало его ошибкой. Я понимаю, что он хотел для меня другой жизни. Но, в сложившейся ситуации, я оказалась совершенно неподготовленной. Как котенок, которого бросили в пруд. Хочешь жить — научишься плавать. А жить я хотела.

Папа рвался приехать. Мы с Ромой с трудом уговорили его этого не делать. Его приезд сделал бы напрасным все, через что мы прошли в последнее время. Я не хотела больше смертей, отчаянно не хотела. Похороны Сергея и Марты все еще были слишком свежи в памяти. Марту мы хоронили с боем, можно сказать. Из за уголовного дела и каких то бумажек нам отказывались быстро выдавать тело. Пришлось воспользоваться связями, хотя бы этим меня папа обеспечил сполна. Связи и деньги, вот что решает проблемы. Не добро и справедливость имеют вес, не честность и человечность. Я знала это, давно знала. Просто еще раз убедилась в этом, сполна.