— Вали отсюда, а то охрану позову!

Пальцы разжались, я подхватил деньги в полете и побрел прочь, мужик топал следом и канючил:

— А может, по две тысячи за рубль?

— Тихо! — буркнул я, проходя мимо двух крепышей, глядящих на нас заинтересованно — возможно, это и есть охрана, и, если начну менять деньги прямо тут, мне не поздоровится.

Топал я, пока быки не исчезли из поля зрения, мужик плелся следом, как бездомный пес, и не думал о том, что я, возможно, заманиваю его в ловушку, где уже ждут здоровенные лбы, готовые отнять честно заработанное. И ведь менты не станут ничего расследовать, не до того им сейчас.

Оглядевшись по сторонам, я остановился на открытом пространстве возле скамейки, еще раз посмотрел на мужчину.

— По две? — жалобно попросил он.

— Я ведь тоже рискую. Вдруг это ваши деньги фальшивые? Их-то мы не проверили. И рискую, если меняла окажется права, и начнется война.

Поджав губы, мужчина безропотно отсчитал деньги, протянул мне. Пересчитывать пришлось долго, купюры были разными: и сотенные, и пятисотки, и пятитысячные, почти все изрядно помятые. В пачке оказалось на три тысячи больше, я вернул излишек и отдал доллары, напутствуя этого несчастного:

— Никогда больше так не делайте. Вас могут обмануть и избить.

— Но ты же… школьник! — округлил глаза мужчина, его губы затряслись.

— Я мог быть приманкой. Мог завести вас в подворотню, где ждут подельники, а валютчица с нами заодно.

Ненадолго задумавшись, он сказал, вытирая вспотевший лоб:

— Но ведь и я — мог!

— Потому я и говорю, что рискую.

— Спасибо, —уронил он и, шаркая ботинками, пошел прочь.

Я спрятал деньги, огляделся, подхватил сумку, пакеты, и пошел к метро, не переставая озираться. Деньги будто жгли нагрудный карман, так и казалось, что все знают о моих накоплениях. Подумать только, пятьдесят штук — просто из воздуха! Вчера весь день торговал, таскал тяжести, и меньше вышло. Еще же есть с собой семьдесят баксов. Рискнуть?

Сердце снова заколотилось. Наверное, ну его, во второй раз может не повезти.

В метро толкучки не было. К двенадцати я прибыл домой, сбросил балласт, положил деньги в книгу — еле влезли. Оставил десятку, рассчитывая, что добираться придется на такси, да и хотелось к приезду деда накупить вкусного, порадовать его. Взгляд остановился на телефоне, и вспомнился Каналья. Как он пережил мамин отказ? Вдруг запил?

Желание это узнать победило необходимость ехать к деду, тем более срочности никакой не было. и я набрал бабушку, но никто не подошел к телефону — видимо, она в летней кухне слушала радио или работала в огороде.

По пути к станции Перово я заглянул в гастроном.

В магазине, по-столичному просторном, было малолюдно, только две согбенные старушки в шапках и зимних пальто медленно двигались вдоль пустых прилавков. Я рассчитывал купить сыра, молочку, творога, печенья и, если повезет, колбасу. Какой там! На полках стояли лишь сухари для панировки, трехлитровые банки с консервированными помидорами, зелеными, как головки утопленников, да резиновые плавленые сырки. Весной на даче я уронил половинку такого сырка на землю и положил на муравейник, но муравьи попробовали угощение и есть не стали. Никто — ни птицы, ни слизняки — не прельстились плавленым сырком, он там недели две валялся и, наверное, до сих пор лежит. Может, все не все сырки одинаково резиновые, но проверять не хочется.

Молодец дед, что запасся продуктами!

Горожане заходили в магазин и удалялись, видя тотальное опустошение — кто молча, кто с руганью. Ничего, есть тушенка и крупы, на десерт вскрою печенье.

К отделению неврологии я добрался без десяти двенадцать, приемное время не началось, и меня не пустили. Я ждал на лестничной клетке под дверью, слушая разговор двух женщин. У одной мужа привезли с ушибом мозга — просто шел по улице, где вчера люди собирались на митинг, и получил дубиной по голове от омоновца. У второй сын подрался, не в тот район зашел.

Наконец дверь открылась, выглянула незнакомая медсестра, и я спросил:

— Джемалдинова когда на выписку?

Пропуская женщин, она глянула поверх моей головы и ответила:

— А взрослые есть? Уже можно забирать.

Дед ждал меня на диване в зоне для отдыха, выставив вперед загипсованную ногу, рядом с двумя потерпевшими с перебинтованными головами, возмущался беспределом, который устроил Ельцин и его шакалы. Наверное, придется покупать костыли, иначе как ему по квартире перемещаться?

Увидев меня, дед смолк, поднялся, и, опершись о меня, поскакал к выходу.

— Что там на улице? — спросил он.

— Тепло, почти лето, — отчитался я, но, встретившись с недоуменным взглядом деда, понял, что он имеет в виду уличные беспорядки: — В нашем районе спокойно все. Словно ничего не происходит.

Дед держался молодцом, скакал, как кузнечик, ни голова не болела у него, ни травмированная нога. Мы выбрались из здания больницы. Я оставил его на скамейке радоваться солнышку, а сам побежал к парковке искать таксиста и торговаться. Еле сторговался за тысячу, и деда забрала белая «Волга».

Едва уселся на переднем сиденье, обо мне дед забыл и зацепился языком с таксистом, пропагандируя коммунистические ценности, тот слушал и кивал.

Я смотрел в окно и думал о том, успею ли на Черкизон за трусами, носками и колготками, которыми торговали девчонки. Насколько помню, рынок работал с девяти и до вечера. Еще и куртку себе купить надо: скоро совсем похолодает, да и вырос я из той, что осталась дома. А еще свербела мысль, что надо обменять доллары, их мне передали триста пятьдесят, полтинник я обменял, пятьдесят тысяч заработал. А можно еще триста тысяч из воздуха достать! Нет, не триста, чуть меньше: на рынках-то рублями не берут, на тридцать баксов куплю товар.

Триста тысяч! Триста баксов — из ничего! Это участок в дачном кооперативе! Или — акций винзавода накупить. Или обеспечить деталями мастерскую на месяц вперед.

Безопаснее всего менять по полтиннику или двадцатке, используя ту же схему, что сегодня. На рынке, где много свидетелей, лучше не рисковать. Выбирать нужно одиночные обменники возле станций метро. Но — могут кинуть. Могут дать по голове и ограбить. А может и получиться, в конце концов, сейчас не «Фоллаут», где на тебя из-за каждого угла гули кидаются, большинство людей законопослушных.

Дома дед сразу же бросился к телевизору, даже есть не стал и тем более — спрашивать, как у меня дела. Идея полностью поглотила его. Представляю, как ему тяжело будет наблюдать расстрел Белого Дома.

— Дедушка, тебе что-то нужно? Надо отлучиться, сгонять на рынок за товаром для ребят.

В спальне заработал телевизор, донеслось дедово бормотание. Я открыл книгу, полную денег и засомневался. Жаба насмерть сцепилась с осторожностью. А вдруг запчасти срочно понадобятся, и никто не захочет их продавать за рубли? Я вытащил пятьдесят баксов, представил, что их можно удвоить, взял еще полтинник. Захлопнул книгу. Вспомнил, что нужны деньги на товар, отсчитал их, соблазнился и все-таки взял еще пятьдесят долларов.

Рискну!

Возле нашего метро тоже был обменник. Я остановился на безопасном расстоянии понаблюдать. К нему то и дело подбегали люди, склонялись над окошком, вертя головой по сторонам. Потом кто-то с руганью уходил, кто-то все-таки менял деньги.

Главное, ни гопников, ни охраны поблизости не наблюдалось.

Заприметив необъятную женщину, устремившуюся к ларьку, я пошел за ней. Она спросила, есть ли доллары, ей ответили. Что — я не расслышал, вплотную подходить было нельзя.

— Четыре тысячи? Вы совсем охренели? — густым басом проорала тетка, пнула ларек и поковыляла прочь.

— Какой курс? — спросил я, догнав ее.

Тяжело дыша, она поравнялась со мной и остановилась. Смерила меня взглядом. Не женщина, а скорее бабушка, на губе — самые настоящие черные усы.

— Кровопийцы! — Она погрозила кулаком ларьку и пожаловалась мне, думая, что нашла свободные уши: — Покупают за тысячу, продают за три. А вот черта им пухлого! — Толстуха показала дулю ларьку, к которому подошел молодой человек в спортивках.