— Молодежи на площади много. Революция — будет, — настаивал дед.

В его глазах разгорался фанатичный блеск, и я понял: беседу надо заканчивать. Сам увидит, чем все закончится. Сейчас он не согласится с правдой.

Наклонившись, я прошептал:

— Где у тебя деньги? Ну, тайник? Работать-то надо.

— Книга Шмелева. Бачок унитаза.

Под неразборчивое бормотание инсультника я вышел в коридор. Позвал медсестру. Дед подтвердил, что я — его внук, велел отдать мне ключи от квартиры.

Меня отвели в ординаторскую, где лечащий врач на бумажке написал список лекарств, которых не хватает для лечения — все-таки Москва не бедствовала так, как регионы, хотя слышал, что некоторые москвичи голодали в девяностые. Самые необходимые лекарства были, помереть не дадут, а вот дорогие ноотропы и витамины придется покупать самому.

Снова заглянув к деду, я побежал сперва звонить Илье и бабушке — ставить ее перед фактом, предположил, что из переговорного пункта будет быстрее, чем от деда. Орать будет, да, но никуда не денется, успокоится.

Эйфория схлынула, как вода при отливе, оставив, будто морские звезды на берегу, проблемы. И решать их предстояло мне. Деду недели три нельзя ходить, надрыв ахиллова сухожилия — серьезное повреждение, и за дедом потребуется уход. Это раз. Два — торговля встанет. Потому что на нем все держится. Автомагазин тоже закроется, а так все хорошо пошло! Никак нельзя бросать торговлю, потому что скоро проснутся потенциальные конкуренты и начнут копать, где Каналья что берет. Так что мне придется зависнуть тут как минимум на месяц, а может, и дольше.

Выбежав на улицу, я понял, что проблемки начинаются уже сейчас: так просто домой не позвонишь, нужен переговорный пункт, а где он? Нужно у кого-нибудь спросить. Я завертел головой и увидел шагающего ко мне Вадима с дорожной сумкой, перекинутой через плечо. Парень улыбнулся и вскинул руку, вот только глаза у него были грустные, как у бездомного пса.

— Ты как, орел? — по возможности бодро спросил он.

— Да нормально. У деда не инсульт, сотрясение — гопники напали. И разрыв сухожилия, он в гипсе, и за ним потребуется уход. А ты чего пришел?

— Да переживал за тебя. Интересно, чем дело кончилось. Ну все, — он поднес два пальца к виску. — Бывай.

Я чуть слюной не подавился. Он серьезно переживал за незнакомого мальчишку? Да так, что приехал проконтролировать, все ли в порядке?

— Стой! — окликнул его я. — Где тут переговорный пункт? Домой позвонить надо.

Парень почесал в затылке. Вынул карту, разложил на коленке, махнул за спину, на юг.

— Там есть. На Вишняковского. И на Новогиреево. Лучше второй, там большое отделение, наверняка что-то будет.

— Спасибо, — кивнул я, посмотрел на его тощую сумку. — Тебя что, из дома выгнали?

— Фигня.

— Так выгнали?

— К жене бывшей попрошусь, — проворчал он. — Работать грузчиком пойду.

И тут я кое-что придумал.

— Слушай, предлагаю продавцом на овощи, две тысячи в день. Это место деда, а он, как понимаешь, выбыл. Я торговать не смогу, мне мотаться надо будет.

— Что те две тысячи, — скривился Влад. — У меня ж нет ничего. Вещи нужны на зиму, жилье. Придется напрячься, а за предложение спасибо.

Домой к деду, где лежат деньги, пускать его было непредусмотрительно. Я написал номер телефона на клочке бумаги и протянул ему.

— Если не заладится, звони. Может, еще какая работа найдется.

— Спасибо, — кивнул он, сунул бумажку в карман старой рубахи в клетку и зашагал прочь, чуть косолапя и загребая асфальт правой ногой.

Я ощутил себя одиноким воином на вражеском поле. Ходить по чужим спальным районам было опасно, тут свои подростки отлавливали чужих и избивали. Самый разумный вариант был — поступить, как собака, которой нужно преодолеть чужую территорию: прибиться к безопасному взрослому…

Ну нет, утром четверга все дети в школе, мне ничего не грозит, так что — вперед! Я побежал.

К почте добрался минут за десять, вошел внутрь, покрутился там и понял, что вход в переговорный пункт отдельно.

В зале находился оператор за стеклом, к нему тянулась очередь из пяти человек; отделенные друг от друга деревянные кабинки с номерами, восемь штук, обшарпанный стол в центре зала, рядок стульев, как в кинотеатре; все места были заняты.

Захотел, как быстрее, н-да, но раз уж я здесь, надо пройти этот путь.

Я встал в очередь, не понимая, что делать дальше и как оно работает. На помощь пришла память взрослого. Я гостил у друга в Пензенской области летом — лишь бы домой не ехать. И уже перед отправлением на учебу, помню, идем мы с рыбалки, а на остановке девушка стоит… Почему-то мне подумалось, что родители должны были ее назвать Оксаной.

Образ южной красавицы всплыл из-под наносов памяти: высокая, спортивная, в белой юбке, ноги от ушей, волосы до бедер, брови черные, вразлет. Я на нее пялюсь, она на меня. И вдруг — ее автобус. Я понял, что она сейчас уедет, и я никогда ее не увижу, даже имени не узнаю, и как рванул за автобусом! Иван, друг мой, понял, что случилось, много позже.

Я заскочил на заднюю площадку автобуса и — к девушке. Ее звали Наташей. У нас завязался роман. Какие письма мы друг другу писали! А по воскресеньям я звонил ей в Курск, она там училась в педучилище. Звонил из такого же переговорного пункта: говоришь оператору город и номер, оставляешь аванс, потом ждешь, и тебя приглашают, называя город и номер кабинки.

Вот только денег, блин, не осталось! Я принялся шарить по карманам. Наскреб пятьдесят рублей мелочью, да в рюкзаке завалялось сто рублей. Ага, вот еще тридцать пять. На пару минут разговора хватит.

Накатили мои-чужие воспоминания, и вместо того, чтобы ворчать, как долго ждать, и злиться, я ощутил повеявшее из прошлого тепло. Словно я сейчас стою в очереди, чтобы услышать голос, от которого поднимается не только настроение. Как же я ее хотел, и она платила мне тем же.

Но до лета Наташа не дотерпела, видимо, закрутила с кем-то любовь и исчезла с радаров.

Заказав звонок нервной рыжей женщине с черными кругами под глазами, я привалился к стене у входа рядом с заморенной китайской розой в обшарпанном горшке.

В ближней кабинке №8 кричал мужчина:

— Катя! Котенок!!! Ты меня слышишь? Алё? Что? Повтори!

В седьмой кабинке ругалась женщина, визжала циркулярной пилой, не стесняясь выражений.

Я чуть сместился, чтобы видеть посетителей: кто-то выходил довольный, кто-то — злющий и требовал деньги назад у второго оператора. Прошло минут пятнадцать, прежде чем объявили мой город и третью кабинку.

Я вошел. Уселся на стул, прочел инструкцию и принялся крутить диск оранжевого телефона, стоящего на тумбе.

Бабушка ответила сразу, будто ждала звонка.

— Алло, Шевкет, это ты?

— Ба, это Павел. Я в Москве, времени мало. Молчи. Выпорешь меня потом. Дед в больнице с сотрясением мозга, его жизнь вне опасности. Позвони Каретниковым, пиши номер, — я продиктовал телефон Ильи, — скажи Илье, что Павел долетел благополучно. Все хорошо. Приеду к деду, позвоню оттуда, расскажу подробнее…

Из трубки донесся треск, что говорила бабушка, я не разобрал, да не особо и хотел — орала, ругалась. Пусть остынет и все обдумает, а я как раз поменяю доллары на рубли, куплю лекарства по списку…

Или не стоит рисковать? Вот, пятьдесят рублей вернули, на метро хватит. Поеду к деду, распотрошу заначку, уж тысяч двадцать в рублях должно быть. Да, так и сделаю. Оттуда же отзвонюсь бабушке, Илье бесполезно, он сейчас в школе, ему — только вечером.

К дедовой квартире я добрался минут за двадцать. Без труда нашел его пятиэтажку, поднялся на второй этаж, отпер дверь. Чистота у деда стояла идеальная, вообще не как у пожилого холостяка. Разувшись, я прошел в спальню. Нашел на книжной полке темно-зеленый том Шмелева, стоящий рядом с «Белой гвардией» Булгакова, пролистал. Страницы книги в середине были вырезаны, чтобы туда вмещалась пухлая стопка купюр, но сейчас выпало лишь пять двадцатидолларовых бумажек и двенадцать тысяч рублями.