Что — там? Память взрослого, ау!

Обзвонить морги… Несметное количество моргов, Москва-то большая. Потом — больницы, которых тоже очень много. Еще — милицейские участки. Ни одного телефона я не знаю. Есть справочная служба, но нужно просить телефон конкретного учреждения, а я не знаю, что и где находится.

Взрослый я узнал бы все в волшебном Интернете, а так у кого выяснять? Голова кругом. И уговорить себя, что на месте разберусь, не получалось — меня все больше захлестывала паника.

Внизу проплывали светящиеся кляксы ночных городов — я видел это впервые, и картинка казалась новой, безумно-яркой и прекрасной. Завороженный, я забыл о своих проблемах.

Что это за город внизу? Не замечая того, я завалился на набыченную тетку, чтобы лучше видеть землю в иллюминатор.

Она шевельнула кустистыми бровями и оттолкнула меня, как плешивого щенка.

— Извините, — уронил я, — первый раз лечу, засмотрелся — так красиво!

С теткой что-то произошло. Недовольство сменилось удивлением, она посмотрела на меня другими глазами и проговорила виновато:

— Хочешь на мое место?

Я радостно закивал, мы поменялись местами, и я прилип к стеклу, разинув рот. Все-таки память взрослого — не то. Вот они, мои настоящие впечатления и чувства! И это ни с чем не сравнимо.

Тетка перестала быть злобной, она наблюдала за мной украдкой и умилялась. Может, вспоминала свой первый полет.

Вскоре ничего не стало видно — под нами распласталась туча.

— Огромное вам спасибо! — улыбнулся я, предложил пересесть, но тетка отказалась.

Понемногу проступили проблемы, прорезалась тревога — в Москве-то буду новый я! Не потеряюсь ли? Не откажет ли мой-чужой опыт?

Поздно. Я уже лечу. Кроме меня, помочь деду некому.

Вскоре объявили, что самолет идет на снижение, попросили пристегнуть ремни, и мы нырнули в плотное облако. И только сейчас до меня дошло, что это другой климатический пояс, тут моя ветровка не согреет, и, возможно, по утрам уже заморозки.

Когда самолет вынырнул из облака, мы были уже низко-низко, по стеклам хлестал дождь.

И зонт не взял, вот же дурак! Буду надеяться, что автобусная остановка тут рядом. А может, к утру дождь закончится: в Москве погода переменчивая… Но не осенью.

Толчок приземления. Понятные только русским овации в салоне. Напуганный немец тоже похлопал, слабо понимая зачем. Видимо, ради безопасности решил чтить традиции.

Полагая, что мало кто знает английский, ну проснувшийся бык так точно, я посоветовал немцу быть осторожным, спрятать фотоаппарат и не ходить ночью по улицам в одиночку.

Немец покивал и рассыпался в благодарностях на ломаном английском. Обидно стало от мысли о том, что он у себя дома расскажет о стране, которая победила нацизм и которую он наверняка считал великой.

Все изменится, и совсем немного времени пройдет. Откуда, спрашивается, берется все это рыгающее, пьющее из горла бычье? В Союзе ведь все же казались приличными, интеллигентными. Самая читающая нация как-никак.

Народ зашевелился, засобирался на выход — злой, перекошенный и сонный. Торговцы поволокли сумки, освобождая проход. Кровожадные тетки, которых Голлум лишил места, обиду ему не простили и последовали за ним, чтобы вцепиться ему в глотку.

Мне спешить было некуда, я решил выйти последним и наблюдал, как стюардесса Яна пытается добудиться небритого мужчину в кожанке.

Давай, Пашка! Учись превозмогать, это здорово сдвигает время на таймере.

Вышел я последним, вскочил в приехавший за нами автобус, стряхнул капли дождя — волосы были такими густыми, что не промокали.

Холодно! Совсем холодно, градусов десять — не заболеть бы. Вот почему не подумал об этом? Хоть полотенце взял, сделаю накидку Бэтмена, хоть немного согреюсь.

Толпа отправилась в багажное отделение, некоторые пассажиры, грохоча тележками устремились к выходу, а я — в зал ожидания. Бомжей тут, слава богу не было. Были вездесущие челноки, занявшие все сиденья. Те, кому они не достались, спали прямо на сумках, напарники их охраняли, потому что в таких местах всегда шныряли желающие пощупать чужие карманы.

Стайка беспризорников спала прямо на картоне у стены, укрывшись газетами.

Сидений мне не досталось, я обмотался полотенцем, привалился к стене и сполз на корточки, подложив под зад рюкзак. В зале ожидания пахло потом, носками и трудной человеческой судьбой. Манил огнями ресторан и дьютик, где столько интересного и вкусного.

Живот заурчал. Прости, друг, придется тебе потерпеть.

С улицы вошли два мента, один молодой и длинный, а второй — дядечка лет пятидесяти, с седыми усами и хитрым прищуром.

Кто-то словно шепнул: воспользуйся своим преимуществом! Рука нащупала в кармане купюры. Одна, вторая, третья — три тысячи.

Менты все знают лучше всех, у них везде свои люди и сеть осведомителей. Если деда задержали на митинге, кому как не ментам знать это. Если он в больнице, им будет гораздо проще, чем мне, выяснить, так ли это.

Или — если его тело в морге.

При последней мысли меня передернуло. Превозмогая нежелание надоедать незнакомым людям, тем более — ментам, которые ищут, кем бы поживиться, я встал, сфокусировался на пожилом и двинулся к нему.

Желудок возмущенно завыл, кишки скрутило в узел.

Хочу ли я? Могу ли я? Могу! У этого дядьки наверняка есть дети, а может, и внуки имеются, причем ненамного младше меня. Вдруг удастся разжалобить его, воззвать к его отцовским чувствам? Вон, в самолете даже суровая тетка оттаяла, когда на грубость я ответил по-человечески, и место мне уступила.

— Товарищ сержант, — проговорил я, едва мы с ментами поравнялись.

Дядечка посмотрел без зла, с интересом. вскинул седую бровь, похожую на пучок иссушенной возрастом травы.

— Помогите, пожалуйста! — Я сделал самое жалобное лицо из всех, которые способен был изобразить. — Совсем пропаду, если не поможете.

Молодой мент кивнул коллеге, тот так же кивком отпустил его и устало спросил:

— Ну, чего тебе? Украли что? Потерялся?

— Я знаю, милиция может многое, вы все знаете. У меня дедушка пропал. Я из другого города, вот, только прилетел, он тут совсем один, а вдруг с ним беда случилась? Телефон он не берет, соседи ничего не знают. Вдруг он умер? Помогите! Я вообще тут ничего не знаю, где искать, не знаю, куда звонить — тоже. — Трясущимися руками я вытащил три тысячи. — Пожалуйста! Я понимаю, найти кого-то — тоже труд, тем более вы занимаетесь другим. Понимаю, денег мало, но это все, что есть. Помогите мне найти деда!

Усач склонил голову набок.

— Мне не к кому обратиться! — продолжил натиск я. — Очень за него волнуюсь, вдруг он в больнице прямо сейчас умирает?

— А родители где? — спросил милиционер строгим тоном.

Я сказал правду: остались в городе, работают.

— Ого! — удивился милиционер. — Как же ты на самолет попал? Один? И не побоялся переться в такую даль! Пороть тебя некому!

И снова я сказал правду:

— Попросился на борт. Взяли.

— А родители как тебя отпустили?

— Никак, — пожал плечами я. — Но они не могут лететь вот так сразу, а каждая минута на счету — вдруг дед в больнице? Я его очень люблю. Да, потом накажут, но прежде я найду его.

Сержант брезгливо отодвинул руку с деньгами, отвел взгляд.

— Ну ты отчаянный парень. Идем.

Неужели мне удалось всколыхнуть в нем человеческое? Или это и есть честный мент, которому не наплевать на беды других, и он хорошо выполняет свою работу?

И если я способен менять мир, может, и каждый человек способен? Прямо сейчас, помогая мне совершенно бескорыстно, пожилой милиционер прибавляет реальности пару часов или даже дней.

— Замерз? — спросил сержант на ходу — у него болели колени, и он шагал вразвалочку, как утка.

— У нас на юге почти лето. Торопился и куртку не взял, — признался я.

— Меня Иваном Васильевичем зовут, — сказал сопровождающий.

«Прямо как в фильме», — подумал я и тоже представился.

Мы вошли в каморку с продавленным диваном и единственным столом, где стоял алюминиевый электрочайник, заварник и баночка варенья.