— Чего спряталась, лебедышка моя? — тихо прозвучал его голос прямо надо мной. Одним махом сорвав мою последнюю защиту, Горан уперся руками поверх моих плеч. — С добрым утром, тебя, девица. Чего изволишь покушать: зайчатину аль куропатку?

Я слегка поморщилась от его тона. Игриво-властного. И тихо шепнула интересующий меня вопрос.

— Долго меня здесь держать будешь?

— А тебя скука одолела? — приподнял он смолинную бровь. — Непорядок.

Цокнул языком и опустился коленом промеж моих ног, заставив их слегка раздвинуть. Ой, а вот это уже не к добру.

— Плохо я, значит, тебя развлекаю.

Он нагнулся ниже, губами проведя по виску, и я дернулась в сторону.

— Горан, не надо! Не трожь, у меня жених есть!

С языка слетела, как воробышек, уже не вернуть. Да только волкодлак застыл надо мной, красивые черты лица посуровели. И он вмиг помрачнел, словно грозовая туча.

— Жених, говоришь…

Шепнул ядовито и резко встал с меня. Я вмиг задышала полной грудью и облегченно закатила глаза. Ну вот, а всего-то надо было это сказать.

— Ну ничего, с войны вернется, найдет себе другую.

Спокойно молвил Горан, стянув простынь, тем самым бесстыдно обнажив подтянутый зад. И принялся надевать штаны. Я от услышанного подпрыгнула, словно ужаленная пчелой.

— Ты чего говоришь? Обещана я ему, слышишь?

Аж вперед подалась, дабы донести до него свои слова, оттого и нос к носу мы оказались, когда он резко развернулся.

— Ты мне обещана богами! — сказал как отрезал он. — А людское слово против божьего — ничто!

Мои уста онемели от услышанного, а вот мужские губы потянулись вперед. Присосавшись к моему рту, Горан жестоко меня целовал. Он властвовал в моем рту, словно захватчик. Оттянул нижнюю губу и пососал, словно младенец. А потом языком прошелся по небу и моему язычку.

От напора волкодака, раньше не целованная, я просто замерла. И лишь мгновение спустя уперла руки в стальной живот, пытаясь оттолкнуть воина.

Но он не шелохнулся с места. Лишь когда вдоволь насладился моими устами, отпустил. Тяжело задышав, я мигом отползла задом назад, насколько было возможно.

Жар забурлил в животе, а страх — в груди. Что он со мной творит-то⁈

Крепкая грудь тяжело вздымалась, прогоняя воздух через легкие мужчины. Мазнув по мне взглядом, он подарил мне на прощание дерзкую улыбку и, подхватив рубаху, покинул шатер. Даже сапоги не взял.

Занавеска с тихим шипением отошла в сторону. Вацлав бросил на меня изучающий взгляд, под которым я сжалась от страха, и неодобрительно покачал головой.

— Мой тебе совет, Снежинка, не перечь зверю. Хуже сделаешь.

Вацлав ушел, оставив меня одну. Чуть погодя в шатер один волкодаков, чье имя я не знала, принес мне похлебку и ножку куропатки, поджаренную на костре.

Есть не хотелось совсем. И я слегка поклевала, а поднос убрала в сторону. Весь день я практически просидела в шатре. Никто не заходил. И это немного пугало.

Зачем я Горану?

Утеха на ночь? Так смог бы снасильничать еще прошлой ночью? Он как будто играет! И этот странный разговор с воеводой. Он поддержал мою ложь и прикинулся больным. Хоть и здоров как бык!

Они ждут князя? Ведь об этом Горан говорил Вацлаву? Правосудье произойдет от рук князя. И про выгоду еще что-то.

Арррррррр.

Жуткий сон тоже не давал покоя, я чуяла беду. И в этот раз она по мою душу идет. Но от кого ждать удара в спину? Воевода? Горан? Князь?

К вечеру меня сморил сон. Устроившись поудобнее на лежаке, я уснула. Сквозь марево небытья чуя, как крепкие руки снимают с меня одежду, лоскуток за лоскутом.

— Упрямица какая, снова эти обноски одела. Ну ничего, ничего. Мне не лень тебя вновь раздеть.

Голос Горана меня даже во сне настиг. Повернувшись на бок, я тихо пробурчала на грани яви:

— Плохой ты и вредный…

— Нет, сладкая. — хмыкнул мой сон голосом волкодака. — Врединка у меня ты, но мне это даже нравится. Зверя моего не боишься. Сильная. Хороший плод понесешь. Свирепее даже меня.

— Ты уверен, брат?

Мелькнул голос Вацлава.

— Мой зверь еще никогда так сильно не хотел оплодовить самку. А она ведь еще не течет. Когда время настигнет и утроба созреет, окончательно контроль потеряю. — хрипло молвил черноволосый. — И так сил терпеть нет. Одно останавливает: человек она. Не выдержит всей страсти разом. Приучать надо.

— Я впервой ее за белую волчицу принял. Еще и диву давался, что они самку на войну пустили.

— И меня такие думы терзали, — согласился Горан. — Да только сколько ни звал ее зверя, глухо. Выходит, что человек она. Но не беда, раз богами присланная понесет мне и дитя, и лаской одарит в постели.

— Совет будет недоволен, брат.

Мрачно заметил Вацлав, на что второй оборотень недовольно гаркнул:

— В бездну совет с их поучениями. И так мало нас осталось. Начистили, суки, кровь. А мне с братом расхлебывать! Как белые захотели, чтобы пару голов осталось и всё?

— Не бузи, друг. Я на твоей стороне, ты же знаешь. Но и ей трудно придется, волкодаки не люди. Как бы не сбежала.

— С круглым животиком далеко не сбежит. А я уж позабочусь, чтобы мое семя в ней расцвело в ближайшую луну.

— Так уверен, что понесет?

— Чую это.

На этот раз жуткие сноведения не будоражили мое сознание, а на утро я проснулась одна. Хоть и подушка рядом оказалась примятой.

Привстала и, отыскав свою одежду, мигом облачилась в потное платье. Кое-как расчесала волосы пальцами и заплела косу.

Вокруг было ни души. За плотными стенками шатра тоже не было слышно привычного гула мужиков. Куда это все подевались?

Сладковатый запах крови защекотал ноздри. Это было странным ощущением. Много крови мне довелось повидать, да окрасило мои руки. И в деревне, когда жила, а когда призвали на фронт, тем паче!

Я знала запах крови, но никогда не ощущала такой бешеной скачки собственного сердца в груди от одного только аромата. Не знаю откуда, но я знала, что кровь свежая.

Чуяла это всем нутром, и предвкушение разливалось по сосудам, словно терпкое вино, пьяня.

Ведомая странным ароматом и предвкушением чего-то так сильно желанного, я зашагала по тропинке, пробитой солдатами по густой траве.

Чем ближе я приближалась, тем сильнее нарастал гул и давил странный страх и ощущение чего-то тяжелого. Сильного. Неумолимого.

Прошмыгнув мышонком за крайним шатром, я замерла нерешительно, оглядев ораву солдат, что замерли на месте. Они тихо перешептывались и косились на странных всадников. Их плащи алели в рассветных лучах солнца, кольчуги были черными, а половину лица прикрывал темный шарф, отчего узреть можно было холодные, как стужа, глаза.

Внезапно гул затих, и все мужики, будто по приказу, упали на колени, понуро опустив головы. Тем самым открыв моему взору целую гору трупов других солдат. Их было около двух дюжин, и возле этой кучки на коленях, словно младенец, плакал воевода.

— Пощади, князь… Пощади, князюшка! Бесы попутали! Злые духи голову скружили! Пощади, молю тебя!

Воеводу было не узнать в одной ночной рубашке да подштанниках. Босой. Измазанный кровью умерших. Недавно зарезанных, судя по стекающей ручейком крови с горы упокоенных.

Он выглядел жалко, и даже мое сердечко дрогнуло от увиденного. Ползая на коленях, воевода схватился за ноги высокой мужской фигуры, укутанной в черный плащ.

— Богами молю, князюшка! Пощади! Пощади моих детей, не губи их батьку!

Так это князь? Назар Лютый?

Скинув черный плащ, черноволосый мужчина медленно осел на корточки перед воеводой.

— Твоих деток пощадить? — спросил ровно, глубоким голосом, от которого пробивала дрожь в позвонках. — А ты щадил матерей девок, которых в невольницы продал?

Выдернув грубо ногу из захвата испуганного до смерти подчиненного, князь обошел его кругом, потом замер, высматривая первую розовую зарю в дали.

— Я ведь этих девчонок из отчего дома выдернул с корнем, матерям обещал честь их беречь, домой вернуть. Чтобы вас, сучье отродье, они спасали и латали. А вы что? Чего молчишь, воевода, когда с того света вертали, хорошо тебе было, а? Стоило самоволку получить, так они товаром в твоих глазах стали⁈ Скольких ты продал? Отвечай, тварь!