— Вчера опять у Рябинки братскую могилу рыли.

— И много положило?

— Говорят, больше сотни. Все ещё зелёные мальчишки в первом строю были. Вот печенеги шаманов выпустили, и те детей высушили.

— О Земля, прими их тела… — словно шуршание доносился скрипучий, старческий голос. — И чем думает князь? Народу, поди, вдвое полегло на эти земли. А они с Южным всё одну бабу поделить не могут, а за это мальчишки, как мухи, гибнут. Тьфу на стерву! Чтоб ей житья не было!

— Мелко метишь, Февроний. Мелко… Царевна Ульрика всего-то повод да пыль в глазах таким дуракам, как мы с тобой. Князюшка наш, говорят, с молодости на Южного зубы точит. Да и сам слышал, что торговцы кумекали. Мол, внизу под рекой Озар рубиновые рудники. Вот они и цапаются за то, чья это территория.

— Дураки они оба, Ульзар. Как есть дурачье. Что наш князь расфуфыренный, что южный павлин. Неправильно это, то, как они с простым людом промышляют. Не по законам Высших.

— А ты, Февроний, чего хотел-то? Может, царские хоромы и слуг в придачу?

— Тьфу на тебя, Ульзар. Дураком двести лет прожил, дураком и помрешь. Я о другом тебе, старая морда, кумекаю. Вот помнишь, как при деде нынешнего князя было? Ну, при Давиславе III-м?

— Тоже мне сравнил дворняжку и волка. Князюшка Давислав таким правителем был, что все княжество слезами обливалось, когда он к предкам на упокой отошёл.

— Во-о-от, а я тебе, старый козёл, о чем говорю? — довольно тянет второй голос. — Я тогда ещё мальцом был, но, честное тебе слово, лучшей жизни ещё не видал. Папка мой, пусть предки примут его душу, десятерых детишек на ноги поднял. Ему княжеским указом двадцать восьмин земли дали, за каждого ребёнка по два. Вот батька их пахал и голодные рты кормил. Сколько лечебниц да школ открылось-то. А сейчас-то от силы одного или двух детишек прокормишь. Кого хворь унесёт, кого война, кого голод… А князю всё нипочём.

— Да, это ты правильно говоришь. Сам помню, после того как сиротками остались, староста нас сразу разбросал, благо, было куда. Старший братец в плотники ушёл. Средние вроде в стражники подались, а меня, самого меньшого, на подхват у сапожника. Зато человеком вырос. Потом свою лавку открыл, как сейчас помню. Пареньков собирали и отправляли к ремесленникам учиться, те, дураки, не хотели. Бежали… А потом помер наш князюшка, я тогда аккурат с моей Настасей в храме Расвета помолвился. Эх, знали мы тогда, что за напасть на наши головы придет?

— А наша вина-то где? — удивился первый. — Они, господа, сами и решили, кого на трон ставить. Всё по законам и обычаям.

— Брось мне сказки петь, Февроний. Чай, не вчера родился я. У Давислава было трое сыновей, так какого беса они поставили корону на голову самого немощного младшего? А? Или твоя пустая башка только овец считать может?

— Так старшие сгинули вроде. — неуверенно тянет старик, задумчиво расчесывая пальцами свою густую бороду с рыжиной. — Говорили, что княжич Урсан на болотах утонул, а среднего мечюры зарезали.

— Утонул он, ага. Ты где, Февроний, видел, чтобы чародея леса болота на свое дно тащили? Княжич Урсан лесным был, в мать свою пошёл.

— Так это что выходит, бояре его и убили… — и столько тихого возмущения в этом сухом голосе старика. — Вот уж душегубы, как можно носителю крови самого Лучезара дни отобрать. Постой, это чего выходит-то? Что княжича Станислава тоже безбожники погубили.

Делает вывод старик с рыжеватой бородой, отмахиваясь от испуганного взгляда рядом с ним сидящей женщины с поседевшей косой.

— Тише, Февроний. Кто же бояр безбожниками называет? Услышат ведь… — хватает она его за рукав поношеной рубахи. Пока палуба деревянной шхуны качается туда-сюда. А все пассажиры навострили уши на разговор двух стариков.

— Тыц, Аника! Не влезай в мужской разговор. Чего они мне сделают на старости лет-то?

Его вопрос адресован всем осуждающим взглядом, что следят за вольным мужиком. Жена старика прикрывает испуганно рот рукой, а маленький мальчишка сбоку вылезает из-под материнской пазухи и тихонько говорит: «Так на солёных рудниках пошлют, оттуда не вертишься, дядька».

— Солью они мне задницу припылят, — ядко отвечает болтун, зубоскаля на всех. Но тут же возвращается к своему собеседнику. Пока возле кучки зевак раздается любопытное: «Неужто и вправду княжича Станислава убили, чтобы младшего на трон поставить?»

— Не думаю. — щурит мутно-голубые глаза первый дед. — Можно они и пытались его отправить к предкам, только больно хорошим воеводой был княжич Станислав. Да и дружина его любила. Не сдался бы он без боя.

— Говорят, старшие сыновья Давислава Мудрого были красавцами писанными. — Щепотка отошла из угла, где жались друг к другу юные девицы, накручивая предки своих кос на пальцы.

Робкие слова вызвали смех у одного из матросов, который потянул за канаты, и широкий пласт паруса тут же был подхвачен попутным ветром.

— Ещё какими! Чего же ты хотела, лялька, от сыновей князя с кровью Высших и дочери клана Преданных? — он подмигнул стайке девиц, шлепая босыми ногами по деревянной палубе. — Весь терем вздыхал по юным наследникам. Один высок, как дуб, с волевыми плечами и золотистой гривой волос, как у самого Лучезара, не иначе. Отравили князя Урсана. Дочь одного из бояр полюбовницей к нему попасть хотела.

— Олег! — жестоко крикнул капитан шхуны с бортика. — Тебе, парень, десять лет каторги совсем мозги отбили? Прикусь язык, если не хочешь рыб кормить на дне морском. У бояр уши повсюду.

Последнее грузный мужичек со смешными изогнутыми усиками прошептал себе под нос. Но косматый парень со шрамом над виском лишь весело рассмеялся.

— Брось, Дукан. Меня дном морским пугать — это все равно что огненного червя попытаться сжечь. — В подтверждение своих слов черноволосый направил руку вперед, и из водной глади брызнула вода, бросая в его раскрытую ладонь нежно-розовую раковину.

Хищно улыбнувшись, он подбросил дар моря в воздух, а потом точным броском бросил его на колени одной девицы с большими, словно у совы, голубыми глазами.

— Держи, красавица. — Нежный румянец коснулся её бледных щёк, и девчонка смущённо промямлила: «Спасибо», сжимая до посинения пальцев неожиданный подарок.

— Хм, — показательно прочистили горло оба старика, призывая к порядку, на правах самых старших пассажиров, да и ещё мужиков. — Так что ты там говорил, милый человек, о княжичах?

Их любопытство разделяли не все, и ещё один из матросов лишь покачал головой.

— Договоришься ты, Олег. Видимо, и в правду разум потерял в соленых пещерах.

Слова своего товарища по ремеслу тот самый матрос, коим оказался еще и чародеем воды, пропустил мимо ушей. А лишь присел на корточки, продолжая собирать в причудливые узлы толстые веревки.

— А говорил я, дед… О том, что Урсана отравили и бросили в болотах. Княжича Станислава пытались заманить в засаду, оставляя на растерзание мечюров. Только дулю им, а не нашего князя! Станислав всех этих собак как капусту порубал. Хрясь! И нету больше этих тварей. В дворец прибежал, а там траур. Не успело тело князя Давислава остыть в могиле, как старшего наследника убили. Ой и лютовал тогда княжич, половину бояр заживо сжег.

На миг глаза парня со шрамом застыли над веревками, поддаваясь непрошеным воспоминаниям.

— Видимо, чуял княжич, что и ему могилу уже вырыли. Поэтому отправил он свою жену и сына к двуликим, в Северные леса. Да только по дороге их и ждала погибель. Станислав бросился за ними, но было поздно уже. Избранницу его зарезали, а князю пустил стрелу в спину его же товарищ по оружию, сын боярина Крашмы. Потом на престол посадили шестнадцатилетнего Родиона. Сына князя Давислава от второй жены. А бояре стали регентами, раз мальченок постоянно болел. Вот так-то.

Грустно закончил свою историю моряк, даже не замечая, как сильно сжимал рукой верёвки.