— В новой обстановке учиться полегче, — коротко кивнула Адалин, поднимая на бабушку глаза и слабо улыбаясь. — Правда… от внимания никуда не деться даже там.

— Ну, мы такие люди, что нам стоит привыкать к вниманию, — Женевьева приподняла чашку, тут же припадая губами к кромке фарфора и делая один небольшой глоток. — Ещё одно испытание для тебя, дорогая. Ты ешь обязательно. Смотреть на тебя больно, дорогая Велия. Осунулась вся, похудела, — Женевьева вдруг спохватилась, пододвигая к внучке поближе всевозможные блюдца со свежим печеньем, пирожными и макаронсами. — Я боюсь, что ещё пару недель твоей диеты, и ты станешь как твоя матушка. Злобная бывшая балерина, которой словно кожу на кости натянули. Ах, ещё та, которая боится улыбнуться, иначе появится лишняя морщинка!

Теперь Адалин не может сдержать искренней улыбки и практически сорвавшегося смешка. Пряча её за кромкой чашки, когда делает глоток, Ада следует совету своей бабушки и тут же подхватывает одно из печений с вкраплениями шоколадной крошки.

— Ты же знаешь, у меня очень плотное расписание. Если я не успела поесть в машине от университета до работы, то ждать мне до самого ужина, — протягивает Адалин.

— Ох, до твоего пустоголового отца явно не дойдёт мысль, что здоровье детей куда важнее мнимой работы и этого глупого бизнеса. Не говорить же ему, что большая часть денег, благодаря которому его отец избежал банкротства, это моё приданное, — глаза Женевьевы хитро блестят в свете торшера. — Это бы стало потрясением для его гордости.

— Ты так жестока, бабушка.

— Я умна. А это качество куда ценнее жестокости. Пока у тебя есть информация, ты можешь распоряжаться ей так, как тебе угодно. Но чтобы не прослыть глупышкой, тебе следует продумывать свои действия на несколько ходов вперёд, дорогая, — Женевьева слабо отсалютовала ей чашкой, тут же делая глоток.

Адалин задумчиво поджала губы, кладя надкусанное печенье на край тарелки, в которой стояла её кружка. А потом поднимает глаза на бабушку.

Женевьева была умна. Настоящая француженка, немеренно богатая аристократка. Многие считали её чопорной старухой, но кто как не она может дать дельный совет, скрыть походы Адалин от отца и дать хоть какую-нибудь надежду на счастливую жизнь. Женевьеве плевать было, что про неё говорят «в народе». Свободолюбивая, поступающая так, как ей того хотелось — отец нелестно отзывался о матери за её «легкомыслие», а на деле это был самый любимый членом семьи для Адалин. И хороший пример для подражания. Ведь Женевьева просто… жила!

— Твой дед был просто невыносимым человеком. Я просто не понимаю, как меня угораздило оказаться с ним под алтарём. Ещё немного, и от его кислого лица начался бы второй ледниковый период, — вздыхает женщина. — И отец твой такой же. Думает только о своём бизнесе, и как бы вас с братом затащить в это логово лебезащих засранцев. Мне уже поздно вмешиваться в его воспитание, но я всё жду, когда жизнь покажет ему, что за пределами его кабинета тоже существует мир!

Она всё причитала, как настоящая бабушка. Засовывала в карманы Ады аккуратно сложенные купюры евро, когда она уходила. Просила сыграть на запылившимся рояле, которое стояло у неё в гостинной или спеть. Расспрашивала о Жене, с упоением наблюдая, как в такие моменты её внучка цветёт. И бесконечно ругалась на отца. Год назад, Адалин плакалась у неё на коленях, а рука Женевьевы гладила её по волосам, пока Ада не переставая извергала из себя все те ужасы, которые сделал отец и брат. И самое приятное было то, что бабушка ей верила.

— Ты же не просто так позвала меня сюда, да? — Адалин склоняет голову на бок, внимательно наблюдая за тем, как лицо Женевьевы сначала становится непонятливым, а потом эта маска трескается. — Мне нравится приезжать к тебе, ты же знаешь. Но когда ты начинаешь разговор настолько издалека, я чувствую лапшу на ушах.

— Ах, ну точно, как твой отец, — вздыхает она и оставляет чашку с чаем подальше от себя. — Ты проницательна, как и всегда, дорогая Велия. Я люблю звать тебя к себе, чтобы ты хоть немного подышала в моём огромном доме, но… на самом деле, у меня… у нас есть новости.

Адалин приподнимает брови, пока дверь чайной комнаты открывается, и на пороге появляется немного взмокший другой член их небольшой «группировки». Дядя Томас — младший брат её отца — пусть и был похож на него внешне, но вместо холодных глаз, у него были карие, и уже это делало общение с ним в разы приятнее компании отца.

— Ты опоздал, дорогой, — Женевьева оборачивается на него через плечо, но несмотря на наигранное удовольствие, тут же начинает наливать ему чай. — Выпей горячего чая. На улице такая промозглая погода, а ты весь вымок.

Томас быстро кивает — знает, что спорить с матерью себе дороже. Оставляет портфель в ножки кресла, стягивает с себя пиджак и устало падает в мягкие подушки.

— Ты говорила про новости, — напоминает Адалин, сощурив глаза, пока дядя почти залпом выпивает чай, и тут же хватается за портфель, начиная рыться в нём. — Что происходит? К чему вся эта таинственность?

— Никакой таинственности, дорогая Велия. Просто… мы кое-что обнаружили. Кое-что весьма занятное и интересное. Кое-что, что будет интересно в первую очередь тебе, — Женевьева даже не смотрит на неё, выхватывая бумаги из рук сына, всматриваясь в них так внимательно, словно вот-вот загипнотизирует чернила. — Вот оно!

Адалин думает, что вся её семья сошла с ума. Кажется, что только дядя теперь сохранял оплот благоразумия. Он усмехнулся, схватив одно из пирожных и откинулся на спинку кресла под непонимающий взгляд племянницы. Пожал плечами, как-то многословно улыбнулся и кивнул в сторону своей матери, мол «пусть лучше она расскажет, я боюсь в это вмешиваться».

— Ты же знаешь, дорогая Велия. Мой муж и твой дед был поразительно глупым человеком. Растранжирив нажитое состояние своей семьи, он практически привёл всю эту большую компанию к банкротству. А моя семья помогла ему. Я стала его женой, мы дали ему достаточное количество денег. И я почти забыла об этом! О! Как я могла забыть о таком, — Женевьева оторвала взгляд от бумаг в своих руках, и подняла на Адалин почти ликующие глаза. — В день свадьбы я сказала ему, что сорок девять процентов компании будет принадлежать наследнику через поколение. Нашей внучке или внуку. А он, увидев заветные зелёные бумажки, тут же согласился.

Адалин вздрагивает. Выпрямляется, вытягивается вперёд, пока бабушка тянет ей заветные бумажки. Ей показалось, что Женевьева разыгрывает её — не меньше. Что её слова — бред поступающей деменции. Но бабушка была в своём уме. Ада мнётся, не сразу берет жёлтую от времени бумагу. Написанные от руки текст, больше похож на расписку. Адалин приходится немного напрячься, чтобы прочитать…

«Я, Эндрю Карл Вуд, передаю в наследство от себя сорок девять процентов управления компании своей внучке или внуку, наследнику или наследнице по достижению ей или им двадцати двух лет, в обход своих детей…»

Адалин моргнула.

— Я… я не понимаю, что это значит, — тихо шепчет она, поднимая взгляд на Томаса.

— … Работа с юристами займёт какое-то время, считая, что мы хотим сделать всё тихо и без привлечения внимания твоего отца. Так же нам надо перевести все деньги твоего наследство от Энтони тебе на счёт, чтобы потом он не смог их прива…

— Я не понимаю, что это значит, — ещё твёрже произнесла Адалин, заставив Томаса запнуться. — Мне переходит сорок девять процентов компании, как только исполнится двадцать два года, но что это значит для меня? Разве мой отец не управляет всей компанией? Всеми ста процентами? И что значит «без привлечения внимания твоего отца»? Разве ему не известно, что происходит с его компанией?

Томас моргнул медленно, переводя взгляд на рядом сидящую мать — словно спрашивал у неё разрешения на что-то. А Адалин начинала медленно выходить из себя.