— Но в этом и заключается основной смысл. После этого как никогда чувствуешь себя живым.

Человек, что хоть раз побывал на грани, чувствует к жизни особенную любовь. Это признательность себе и окружению за право существовать. За возможность дышать полной грудью. Такое познают только те, кто боролся, кто знает цену, которую можно заплатить в случае поражения. Такие не сдаются.

Адалин поджимает губы, слушает его слишком внимательно, кивает, отводит глаза и думает-думает-думает. Это кажется правильным и неправильным одновременно. Она снова вдыхает, её лёгкие раскрываются, принимая в себя живительный кислород — всё тоже самое, что было с Дафной. Адалин не думает о последствиях, а просто живёт, получается удовольствие от жизни и оставляет позади себя то, что когда-то тяготило её. Редко встречались люди, которые за секунды проникали в нашу жизнь настолько глубоко и плотно, что без них ты уже перестаёшь признавать своё существовании. Так было с Дафной. Так было и с Ильёй.

Вуд вдруг ловит себя на мысли, что всегда вела себя с Илья так, как чувствовала. Не придерживалась никаких правил. С ним это почему-то было так глупо. С ним, наоборот, хотелось быть максимальной искренней в своих чувствах и действиях. Чувства дают людям приземлённости — они дают им смысл жизни, цель. Дают им саму жизнь, в то время, как так же легко могут стать причиной смерти.

Следуя этому непонятному порыву, Адалин в несколько шагов настигает Стрелецкого, обхватывая ладонями его лицо. И целует. Снова, потому что это какая-то зависимость от его тепла, от его запаха рядом. Потому что ей просто нравится касаться его кожи, скользить губами по его губам. Потому что это чувство делает её живой. Отец говорил, что любовь, влюблённость, дружба — отвлекающий от жизни фактор, но Адалин знала, насколько он был не прав. Эти чувства не отвлекают — они помогают.

— Знаешь, — Адалин чуть щурит глаза, тихо шепчет эти слова, отстраняясь от него. — Спасибо тебе. Это странно, благодарить за чувства и эмоции, но… мне кажется, я просто была обязана сказать тебе это. Последние несколько лет в моей жизни этого точно не хватало.

Она отстраняется, с неохотой расставаясь с теплом от его тела, с горьким запахом сигарет и свежести еловых веток. Но, пожалуй, довольная как никогда. Илья сам отпускается её с ленностью, последний раз скользя пальцами по ткани её толстовки на талии. Он не сводит с неё своего лукавого, блестящего пасмурным небом взгляда.

— Знаешь, обычно девушки благодарят меня не за это. Ну… или не благодарят вовсе, — с его губ срывается несдержанный смешок, но Стрелецкий тут же жмёт губы. — Пожалуй, тогда мне стоит поблагодарить тебя за то, что ты напоминаешь мне о том, почему я завязал с гонками? Но тебе стоило бы поторопиться, и побыстрее оказаться в квартире. Не хочу отвечать перед Женей за то, что украл тебя и вернул только под утро. Доброй ночи, Адалин.

Он провожает её глазами, пока хрупкий силуэт скроется там, во дворике здания, а затем снова взбирается на свой мотоцикл, чтобы тоже отправиться домой. Илья мог бы отправиться дальше, встречать рассвет на набережной или куда-нибудь ещё. Так много мест требовали его внимания, но сил не осталось. Стрелецкий впервые за долгое время ощущал, как слипаются его глаза. Приходилось сбавлять скорость, сдерживать эмоции и экономить тот слабый остаток сил, что у него ещё остался. В следующий раз. Это звучало так, будто она уже была готова вплыть в этот раз со всей своей французской очаровательностью. И это завораживало. Мерцало ещё желтеющими огоньками светофоров перед глазами.

В квартире он первым делом проверил Аню, которая развалилась на своей кровати, скрутив одеяло в жгут в своих ногах, запуталась в коротких чёрных волосах — что делало её похожей на девочку из «звонка». Сестра спала и видела десятый сон, а через пару часов он избежит расспросов, этих многозначительных взглядов и поигрываний бровями. По крайне мере, он может припугнуть её тем, что расскажет всем, что она храпит во сне.

Он заставил себя сходить в душ, сменить футболку и только тогда замертво рухнул в широкую мягкую обитель ночного царства.

И когда веки его, наконец, сомкнулись, за окном окончательно посветлело.

Декабрь, 2011.

Франция, Париж.

Адалин не верила в гадания по картам и кофейной гуще, а гадания по рукам считала полным бредом. Ада считала, что будущее человека определяли только его поступки, а не слова какой-нибудь шарлатанки. В гороскопы она тоже не верила. А вот в то, что её брат был и будет конченным дебилом вполне верила. И для этого ей не нужны были доказательства. Во-первых, он был её братом-близнецом, во вторых, она знала его с рождения, в третьих… Эдвард был невыносимым. Почувствовав вкус вседозволенности своего положения, он творил бесчинства. И даже сейчас Адалин ни капельки не верила ему.

Эдвард улыбает слишком дружелюбно, чтобы это было искренним. Адалин щурится, сжимая пальцами полотенце — вот-вот и кинет в него этот полу мокрый кусок ткани, чтобы Эдвард зашипел, как кот, и рванул отсюда куда подальше.

Всё вышло быстро и неправильно.

В преддверии Рождества Адалин, как и всегда, решила испечь имбирные печенья, а так как Ник и Тоин были чем-то заняты, компанию Аде составила только Дафна. И Вуд была искренне рада. Они так часто собирались на этой маленькой кухоньке в отдалении от общих комнат дома, что это почти превратилось в традицию. Тёплую и ожидаемую. Каждый выходные по утрам они собирались тут, пока Адалин пекла очередной кулинарный шедевр, а потом шли гулять — а если погода была совсем отвратительная, то просто смотрели какой-нибудь фильм или сериал. Это было спокойствием. А когда в спокойствие врывается хаос, единственное, что ты испытываешь, так это жгучее раздражение.

Возможно, будь Адалин к этому готова, она приложила бы все усилия, чтобы предотвратить это.

Это утро было похоже на остальные. Адалин замесила тесто для круассанов ещё до прихода Дафны, скатала круассаны, положив их на противень и подтолкнув в духовку как раз в тот момент, когда рыжие волосы замелькали в проёме дверей. Пока они болтали, обменивались новостями и громко смеялись, Адалин успела раскатать тесто на печенья, а духовка прозвенеть — намекнув на то, что круассаны пора бы достать. И Дафна вызвалась помочь.

Звук бьющегося о пол противня, шелест оставших от бумаги круассанов, которые рассыпались по всему полу. Тихий вскрик. Адалин испугалась не на шутку — Дафна могла сильно удариться о что-то или обжечься о раскаленный противень, и когда Ада увидела противень в отдалении от подруги, ей показалось, что самое страшное позади.

Но тут появился Эдвард.

Его карие глаза растерянно скользнули по выпечке, потом по Дафне — и на ней они остановились гораздо дольше. В этот момент Адалтин готова была выколоть ему глаза. Она глубоко вдохнула, поджала губы и готова была уже выступить вперёд, как голос неожиданно подал брат.

— Ты в порядке?

В этот момент, когда он обращался к Дафне, Адалин стоило бы выпроводить его из кухни вон, но она совершила самую главную ошибку в своей жизни — она замерла. Позволила ему остаться, позволила Дафне ответить. Позволила ему протянуть ей руку, помочь подняться. Она позволила им познакомиться, соприкоснуться их вселенным… и дать брату самый главный рычаг давления на неё.

Дафна морщится, когда поднимается на ноги и потирает второй рукой ушибленный о столешницу локоть. Обошлось без переломов, трещин и крови, но синяк точно останется.

Эдвард опускает руку Дафны, подходит к холодильнику, чтобы достать из нижнего отсека лед, и часть отсыпает в пакет. Заворачивает всё это полотенцем и протягивает Дафне. Под её непонимающий взгляд, он коротко говорит:

— Чтобы не было шишки.

Это что… только что, была забота? О её подруги? Адалин удивленно вскидывает брови.

Она не верила, что Эдвард мог бы исправиться — раскрыть глаза и с пониманием относиться к окружающим его людям, но в этот момент поверила даже она. Та сцена в коридоре вылетела из головы.