Адалин переживает смерть Дафны тихо, но каждый день давался ей с трудом.

Лёжа в постели в первом часу ночи, она часто прокручивала в голове, что привело к такому исходу. Где Адалин оступилась, где ошиблась, где вовремя не среагировала — в конце концов, что такого довело Дафну до самоубийства.

Адалин всегда помнила её лучистой и радостной. Да, бывали моменты, когда Дафна злилась или грустила, когда у неё не было настроения, но никогда это даже не приближалось к той грани, которую Адалин видела в ту ночь. Она закрывала глаза, и видела лицо Дафны так чётко, словно ей не мешал дождь и собственный испуг. Отчаяние, потерянность, одиночество — Ада видела только это. И самое страшно, в её глазах не было страха. Словно она не боялась смерти, высоты под собой и ледяной воды Сены.

Причина такого её поведения должна была быть. Не могла она в один день решить за свою жизнь так просто — по крайней мере, Адалин хотелось в это верить. У неё ведь были такие планы на жизнь! О стольком она мечтала и рассказывала Аде! Неужели, Дафна решила лишить себя всего этого? Оборвать свою жизнь из-за мимолётной прихоти или «плохого настроения»? Нет, Ада точно была уверена, что причина была; и причина это, возможно, слишком ужасная.

Адалин замирает где-то посередине лестницы, ведущей на первый этаж. Сейчас было слишком поздно, но в холле всё ещё горели светильники — на счастье Ады, ведь именно этот свет хорошо падал на гладкие ступени лестницы. Задумчивый взгляд скользнул по высокому потолку, по белым стенам, замирая на слабом свечении лампочек. После всего случившегося, Адалин смотрела на мир в притуплённых серых красках, в нечётких контурах предметах, а сейчас замирает. Дафна так часто была у них дома, что всё вокруг напоминало о ней.

Холл, через который она проходила и восхищённо выдыхала, запрокидывая голову, чтобы получше рассмотреть шикарную люстру и потолочную лепнину, потом перемещались к картинам, собранному рисунком паркету. Она так легко удивлялась, поражалась и восхищалась, что это почти всегда умиляло Аду. Дафна бродила по её дому, словно по музею, раз за разом оставляя за собой «след». Адалин заходила в гостинную, вспоминая, как здесь на диване они с Дафной играли в УНО. Столовая напоминала ей о весёлых послеобеденных посиделках, когда они делали очередной школьный домашний проект. Кухня, естественно, хранила в себе больше всего воспоминаний. Они всегда собирались тут вчетвером. Громко что-то обсуждали, располагались на стульях, устраивали настоящие кулинарные поединки. Тут всегда было шумно, а теперь…

Тишина давит на уши, когда Ада дёргает на себя ручку холодильника, поджимая губы и доставая из недр холодильника яблоко. Так непривычно пусто и холодно, что в горле тут же встаёт комок. Адалин откусывает от яблока кусок, но глотает пищу с трудом, упираясь ладонью в гладкое покрытие стола. Она не плакала, нет. Скользила взглядом по интерьеру, вспоминая, как всё начиналось здесь. Как здесь зародилась их дружба, как она здесь укреплялась. Адалин прикрывает глаза, пытается абстрагироваться, но каждый раз образ Дафны следует за ней по пятам. С её смехом, голосом, любопытством и улыбкой, её блеском глаз и рыжиной волос.

Не зная, кого винить в её смерти, Адалин каждый раз винила себя.

Это она первая познакомилась с ней.

Это она протянула ей руку.

Это она привела её в свой дом.

Это она… во всём этом виновата она.

Не подойди она к ней в тот день, Дафна была бы жива…

Глубокий вздох царапает горло. Адалин спешно убирает от лица взлохмаченные волосы. Покрепче хватает яблоко и спешит покинуть злосчастную кухню. Она бы сбежала не только из дома, желательно из страны — а ещё лучше, прямо с континента. Просто чтобы воспоминания не обвивались змеёй вокруг шеи, не сдавливали её каждый раз, когда она просыпается посреди ночи. Просто чтобы забыть всё это. Но разве могла она? Могла предать Дафну? Всё, что осталось у Ады — это обрывки воспоминаний, которые она прижимала к своей груди, как самое главное сокровище.

На самом деле, тишина дома была ей на руки. Хотя бы потому что никто её не трогал и не задавал лишних вопросов. Могли смотреть с жалостью и сожалением, могли вздыхать, но никто и никогда не трогал её — даже собственные родители. Отца, кажется, вообще не заботила смерть лучшей подруги дочери. Мать даже слова не сказала, а Эдвард… она верила в его любовь, но сейчас не видела на его лица ни капельки скорби или грусти. По правде говоря, она старалась не пересекаться с ним. В порыве гнева и глубокой дружеской любви, она и его винила в случившемся. В тот вечер Дафна должна была быть с ним.

Адалин уже собиралась свернуть в гостиную, как звуки голосов, разлетевшиеся по коридору, заставляют её остановиться. Прислушаться.

— … ты сделал всё правильно…

Обрывки фраз коснулись её ушей, слишком тихие, чтобы разобрать остальное. И Адалин приходится ступить в другую сторону от гостинной, дальше по коридору. Где находился кабинет отца. Там, сквозь приоткрытую щель двери, пробивался луч света — слишком яркий во мраке коридора.

— … иначе мы бы никак не избавились от этой бедной девочнки…

Адалин жмёт губы, прислушивается, приподнимается на носках, чтобы ступить по паркету тише, чтобы подслушать чуть больше.

— … я горжусь твоей решимостью, Эдвард…

Адалин мелко вздрогнула, с силой прикусив щёку изнутри. Эдвард разговаривал с отцом так поздно в его кабинете? Что за таинственность? Аде пришлось подобраться ещё чуть ближе, прижавшись спиной к стене, и как же ей несказанно повезло, что приоткрытая щель двери была ближе всего к ней. Она стояла так близко, что могла услышать шорох шагов.

— Ты не должен винить себя, Эдвард. Это решение было правильным и необходимым. По крайней мере, теперь, наконец, в доме будет порядок, — Адалин слышит скрип кресла, шелест бумаги на столе. — В конце концов, эта глупая девчонка раздражала меня до безумия.

Адалин сама не замечает, как задерживает дыхание.

«О какой девчонке идёт речь?»

— Если кто-нибудь узнает всю правду, — теперь голос принадлежал Эдварду. — Вся наша репутация разобьётся вдребезги. А если это просочится в сми, то впереди нас ждёт только разорение.

— Люди слишком импульсивны, когда дело касается чужих жизней, Эдвард, — механизм кресла скрипит, по всей видимости, отец откидывается на спинку. — Что мне до жизни какой-то мелкой букашки? — он цокает, а у Ады всё проваливается внутри. — Я купил нашу репутацию, не переживай. Никто и никогда не узнает о том, на что нам пришлось пойти.

— Ты хотел сказать, на что мне пришлось пойти? Что сделал я , когда ты попросил, — в голосе Эдварда скользит обида, граничащая с подступающей злостью. — Ты сказал мне сблизится с ней, влюбить её себя, водить на эти свидания, хотя я не хотел этого. Ты сказал мне сделать… это…

— И ты сделал это, не поколебавшись, не задумавшись о последствиях, верно? — она слышит в голосе отца насмешку. — И я знаю зачем, дорогой Эдвард. Ты надеялся заслужить моё одобрение, моё внимание. Ты надеялся, что сделай ты то, о чём я попросил тебя, я переключу своё внимание с твоей сестры на тебя, верно?

Адалин едва сводит брови к переносице склоняясь поближе к свету из приоткрытой двери.

— Нет, мой дорогой Эдвард. Ты всегда останешься вторым, а Адалин будет первой. Она всегда будет моей наследницей, а ты лишь её тенью.

— Я запятнал свои руки!

— Тихо.

Одним словом отец в момент усмирил разбушевавшегося брата. Эдвард зафырках, но тут же замолк.

— Ты обрёл Дафну, любящую тебя так сильно, что она не замечала твоих очевидных недостатков. И ты обрёл сестру, которая, возможно, впервые дала тебе шанс. И даже несмотря на это, ты пошёл на этот поступок, лишь ради моего… внимания. Ты думаешь, я могу передать компанию такому человеку?

— Ты сказал, что если я избавлюсь от неё, меня ждёт вознаграждение.