Карл не мог так безответственно относиться к своему труду. Работа с документами требовала аккуратности и дисциплины от чиновника, и Карл был очень аккуратным и очень ответственным человеком, воспринимая службу в администрации не столько как возможность прокормить семью, сколько как священный долг патриота перед отечеством. Конечно, его очень печалил уход соотечественников из Бельгии.

Четыре года назад Карл перебрался сюда вместе с женой и сыном-подростком. Четыре года он плодотворно работал, чтобы в Антверпене, как и в других городах Бельгии, запустить в действие механизм медицинского страхования населения, создать пенсионный фонд, профсоюзы и ввести социальные пособия. И вот теперь, когда пришла пора «сбора урожая», непобедимый Рейх позорно пал на радость своего врага. Такого итога для своих трудов Карл никак не мог ожидать. Кто теперь вспомнит о трудолюбивом Карле, который ночи напролёт составлял отчеты по результатам своей деятельности в вассальной стране Германии.

«Наша работа останется в тени истории, так же, как и я со своей близорукостью. Никто не скажет мне на прощание и доброго слова», – думал про себя Карл до того, как услышал звонок, сообщающий, что по его душу пришёл посетитель, который прервал думы чиновника о его жизни в Бельгии и о вчерашней гостье, из-за визита которой он не смог уснуть до рассвета, а эти думы требовали от него конкретного выбора.

…Сын Карла по приезду в Антверпен подружился с местным пареньком, у которого был старший брат Давид. Давид носил имя еврейского царя, но не был евреем, он был чистокровным фламандцем. Карл помнил, как три года назад Давид, одетый в мундир немецкого пехотинца, гордый от предстоящих сражений за новую великую родину, прощался с друзьями и соседями. Даже Карл поучаствовал в этом трогательном прощании, говоря Давиду и его друзьям, что Германия стала для Бельгии старшим братом, что враги Германии стали врагами Бельгии, и что долг братьев – стоять плечом к плечу в борьбе с врагами до победы. Победа должна была принести благоденствие как немцам, так и фламандцам, их младшим братьям. В сущности, Карл говорил то же самое, о чём вещало радио с утра до вечера.

Когда вчера вечером мать Давида пришла в дом к Карлу, то тот не сразу узнал в этой постаревшей женщине свою приветливую соседку. Её густые поседевшие тёмные волосы короной лежали на голове, на плечи был наброшен серый вязанный пушистый платок, прикрывавший тёмно-клетчатое платье, но в облике этой женщины было что-то такое, что настораживало.

Нежданная гостья робко поприветствовала хозяев дома. Карл кивнул в ответ и подумал, что, может быть, соседка ошиблась адресом, и он заранее собрался её простить за эту оплошность, но гостья даже не попыталась извиниться и не делала никаких попыток удалиться из его дома, а без приглашения прошла в комнату и села на стул, что стоял у обеденного стола, напротив Карла. В комнате воцарилось молчание.

Гостья пристально смотрела на Карла, словно изучала его под увеличительным стеклом, а тот не выдержал её взгляда и в растерянности оглянулся на жену, которая осталась стоять у двери в полном недоумении. Не отрывая тяжёлого взгляда от Карла, соседка стала говорить, как бы подбирая нужные слова.

– Алле, сосед мой уважаемый, расскажи-ка мне умно и по-человечески доходчиво, что мне, вдове, теперь делать? Как дальше жить? Давид, мой старший сын, ты его, господин Кауфман, помнить-то должен, сидит уже третий месяц в инвалидной коляске. Он вернулся с этой проклятой войны, но вернулся калекой. На войне ноги его оторвало взрывом, железный крест имеет за храбрость от вашего фюрера. Теперь сидит мой сынок дома и видеть никого не хочет. Молчком сидит мой Давид, только курит сигарки, одну за другой. Его пенсия вся на табак и уходит. Не убитый и не похороненный…

Тут женщина вздохнула, собралась с духом и продолжила:

– Обманом увели вы у меня сына. Ты, Карл, живёшь с нами в соседях и моего Давида по плечу хлопал, когда на фронт провожал, а теперь убегать собираешься? Выходит, ты его, сироту, тоже обманул… Вот я к тебе и пришла.

Женщина замолчала, закрыв рот рукавом платья. Супруга Карла подошла к мужу и встала за его спиной, а гостья поднялась со стула и, чуть наклонившись над столом, спокойно изложила суть дела.

– Так, усыновил бы ты моего мальчика. Возьми его с собой в свою Германию, когда сбегать-то будешь. Друзья отвернулись от него, а соседи на него уже сейчас волком смотрят. Что будет с нами дальше, когда вся ваша команда уберётся обратно в Германию? А? Угробят его злые люди… как изменника родины угробят. Мой муж был убит в первую мировую войну. Я сама детей растила, но они были детьми героя. Теперь и геройство мужа нам не поможет. Возьми моего Давида с собой, Карл, он воевал за твою родину. После войны в Германии будет много таких покалеченных, как он. Может быть, в Германии он ещё поднимется, мой мальчик.

Непрошеная слеза застыла в глазах вдовы, но женщина справилась с волнением и твёрдо сказала в заключение:

– Всё, что есть у меня, будет твоим. Я служить тебе буду, пока Господь не смилуется надо мной. Прости, что ненавидела я тебя и всех немцев… У тебя тоже сын растёт, мой младший стал его другом. Ты хороший человек, и жена твоя женщина верующая. Вот я пришла и прошу. Да не оставит вас Бог!

Затем гостья вновь села на стул. В комнате воцарилось молчание.

– Мы останемся здесь. Мы не уедем в Германию, госпожа Матильда! Правда? Карл, мы останемся жить в Бельгии?.. Ради нашего сына, – вопросительно заговорила жена Карла, осторожно положив свои руки на его покатые плечи.

Вчера Карл ничего не ответил жене, он удалился в спальню. Это было вчера, а сегодня он опять на службе был обязан приветливо принять гражданина, который стоял у стойки и счастливо улыбался чиновнику по другую сторону барьера, что чрезвычайно противоречило духу самого Карла.

– Чем я могу вам помочь? – с сильным немецким акцентом спросил Карл посетителя.

– Господин, у меня родился сын. Вернее, у нас с женой родился сын. В роддом требуется принести акт о рождении моего мальчика, – проговорил Альфонс быстро и радостно.

Наступила пауза. Пауза тянулась и тянулась. Человек за бюро всё смотрел на стол, где лежал раскрытый толстый журнал регистрации гражданского состояния населения. Потом он медленно поднял глаза на Альфонса, как будто не понял, что от него хотят. В круглых очках Карла бликами отражалась радость посетителя, но за толстыми линзами в глазах чиновника стояла густая коричневая пустота.

– Вы сказали, что у вас родился сын? – проговорил Карл правильным голосом.

– Совершенно точно, у меня, вернее, у нас с женой, родился первенец!

По опыту службиста Карл сразу высчитал дату зачатия ребенка, возраст самого папаши и отметил его здоровый вид. В справке из роддома стояли имена и фамилии родителей, которые в роддомах обычно не скрывают. Рука Карла автоматически потянулась к журналу, где регистрировались имена дезертиров, сбежавших из лагерей трудовой армии Гитлера, но в этот момент каменное здание городской администрации потряс грохот танка, проезжавшего по мостовой, и в это мгновение верность Карла службе дала трещину.

Перед его глазами вдруг замелькали образы ладно скроенного Давида в немецкой гимнастёрке и его матери, постаревшей в одночасье, образ жизнерадостного сына, мечтавшего стать инженером, и страдальческое выражение на лице жены, молча провожавшей его сегодня на работу. Карл посмотрел в счастливые глаза Альфонса и вспомнил сам то счастье, которое испытывал, когда держал крошечное тельце своего первенца в ладонях, вспомнил он и непередаваемую отцовскую гордость, когда его мальчие впервые назвал его папой. Как он был тогда счастлив!

Карл понял, что смертельно устал от воспоминаний, от размышлений, от ответственности за государственные бумажные дела и за жизнь своей семьи, данной ему Богом. Под грохот танка по мостовой сердце Карла успокаивалось, и он почувствовал облегчение. Все его сомнения остались позади, потому что он сделал выбор. Это было в его характере – принимать твёрдые решения.