Так юноша на любовь любовью ответил.

Миня опустил голову.

Бечир-бегу вздумалось поучить парня.

— Знаешь, сынок, никогда не задевай турка, разве только задумаешь убить его. Словами его не запугаешь, ей-богу, нет! Настоящего турка ничем не запугаешь, потому что смерти он не страшится!

Миня в упор посмотрел на турка; подобными словами не успокоить такую кровь.

— Еще что-нибудь скажешь? — бросил он насмешливо.

— Вот первое, что тебе следует знать, а сейчас послушай второе. Нам, туркам, когда мы можем взять голову за голову или когда знаем, что есть кому за нас мстить, не страшно умирать. А ты, надеюсь, слышал, что у нас найдется кому отомстить!

Миня вспыхнул, как лютый пламень.

— Ну, бег, ты мне уже все уши прожужжал о турецком мужестве. Думаешь, среди нас, черногорцев, не найдется мстителей? Думаешь, мы побоимся заглянуть в глаза смерти?

— Вот и отлично, если мы под стать друг другу, пусть так и останется! — закончил Бечир-бег, привязывая кисет.

Ягош, все еще в тревоге, чтобы замять разговор, весело промолвил:

— Счастливой дороги, бег! Не обижайся, все это шутка!.. Ах, да! Уезжаешь, а так и не сказал нам, из какого ты братства?

— Я из…

— Не говори, бег, прошу тебя, я угадаю! — прервал его Миня.

Бечир и Ягош переглянулись.

— Я знаю наперечет все братства в Никшиче; с самого начала, как увидал тебя, все думаю, кто ты, очень хочется угадать!

— Что ж, ладно. Давай хоть этим тебя потешу, и расстанемся по-человечески. Но прежде скажи, из какого вы братства?

— Мы оба Кадовичи из Шобайче! — сказал Ягош.

— А! — воскликнул Бечир-бег и нахмурился.

— Значит, ты Бечир, это я знаю. Уж не Бечир-бег Мушович?

— Йок!

— Пиводич?

— Йок!

— Аджайлич!

— Йок!

Ягош громко засмеялся:

— Ну и угадчик!

— Может, Бечир-бег Люца?

— Право же, нет!

— Оджич?.. Аджимусич?.. Шохинагич?.. Нуркович?..

— Да ты знаешь все наши братства! — прервал его Бечир. — Откуда?

— Узнаешь потом… сейчас пойдем дальше!.. Парипович?.. Гашевич?.. Ферузович?.. Брунчевич?.. Хаджиманич?..

Бечир только качал головой.

— Значит, тогда Бечир-бег Письяк?

— Точно, он самый!

Миня опустил голову, закрыл лицо руками и закашлялся.

— Ну, наконец-то, а сейчас пойдем! — сказал Ягош, бледный как смерть.

Письяк снова нагнулся — уже в третий раз, — чтобы встать.

— Еще одно слово. Поклянись аллахом, что ответишь правду на мой вопрос! — прохрипел Миня, надрываясь от кашля, и сидя повернулся.

Густые брови Бечир-бега сошлись. Магометанину всегда неприятно, когда требуют подобной клятвы. Но если вопрос уж так поставлен, то он скажет правду.

— Во имя аллаха, не был ли ты, бег, со Смаил-агой Ченгичем в бою под Тушиной{15}, во времена владыки?

— Клянусь аллахом, был!

— А не зарубил ли ты в том бою знаменитого Саву Кадовича?

— Зарубил…

Он не успел договорить, как острагуша грянула, как гром, и Бечир повалился навзничь…

— О-о-ой! Что ты наделал, Миня, убей тебя бог! — воскликнул Ягош, отбегая в сторону. — Миня! О-о, Миня!

Серый шарахнулся как бешеный и умчался. Испуганные овцы побежали. Волосы на голове у Ягоша вздыбились, он кружился на одном месте, громко причитая. А Миня побежал вдоль Зеты, дым все еще струйкой вился из ствола его острагуши.

В это самое время несколько черногорцев переходили реку; услыхав выстрел и увидав бегущего человека, они кинулись к Ягошу с криками:

— Эй, кого убили?

Увидя их, Ягош вернулся к бегу. Едва живой, тот держал в руке взведенный пистолет.

— Стреляй в меня, да простит тебя бог! — воскликнул, плача, бедный Ягош и встал под самое дуло пистолета. Раненый посмотрел на юношу и выронил оружие.

Подоспели люди. Это были трое Панковичей из Брдо.

— В чем дело? Что случилось? Кто убил человека?

— Кисмет![21] — прошептал Бечир-бег, и глаза его закрылись навеки.

Ягош коротко рассказал о происшедшем. Упомянул и о том, что покойный собирался ночевать у своего побратима.

Панковичи на скорую руку соорудили носилки и понесли покойного в дом Радошевича. Подвернувшийся паренек повел за ними серого. Ягош, трясясь, точно в лихорадке, пошел в свое братство с печальной вестью. Сообщив ее, он тут же слег. Шобайче было убито горем. Как мог Миня нарушить слово господаря!

Наутро явилось около тридцати никшичан, они перенесли Бечир-бега в город. Никто из них не проронил ни одного слова упрека.

Молва о происшедшем быстро разнеслась по Брдо… «Невинно погиб человек на княжевой земле! Позор нам! В нашем краю впервые нарушена недавняя клятва… Мало расстрелять эту скотину. Следует отдать его народу на расправу!» Так судили-рядили люди.

На третье утро перед зданием суда на Орьей Луке собралось человек пятьдесят. Все молча сидели на камнях, прислонившись спиной к стене. Молчание нарушалось только тогда, когда здоровались, поминая имя божье, вновь пришедшие. Время шло, солнце стояло уже над головой, когда вдруг перед судом появился высокий крестьянин средних лет, в убогой одежде.

Люди от изумления даже не ответили на его приветствие. Кое-кто встал, но он быстро сел сбоку.

— С чего это вы нынче уступаете мне место? Разве я сегодня не такой же, каким был вчера? — улыбаясь, спросил он.

При виде его улыбки многие побледнели.

— Никола, брат, зачем ты сегодня здесь? — спросил пожилой крестьянин.

— И сегодня бог будет творить свою волю, как и вчера! — ответил Никола, набивая трубку. Один из парней принес горящий трут и поднес ему. — Почему бы мне и не прийти? — продолжал он, раскуривая трубку. — Надеюсь, не прогоните со сходки?..

— Нет, брат Никола! — начал старик. — Слава богу, не о том речь!.. Но хорошо бы тебе уйти отсюда… Ведь и самое мужественное сердце не все может снести!

Другие тоже стали его просить уйти, но он не захотел.

— Останусь, погляжу, пошел ли сын в отца!

Вскоре отворилась дверь суда, и вышел воевода Бошкович, за ним четверо судей. Люди встали. Слуги быстро вынесли деревянную скамью и стол.

— Садитесь! — сказал воевода и, помолчав немного, продолжал: — Братья! Суд состоится здесь, перед всем честным народом, как повелевает древний обычай. Выведите его!

Два солдата вывели связанного Миню. За ними вышел и Ягош.

— Бог в помощь! — крикнул Миня.

Отозвался один-единственный голос; узнав его, Миня слегка побледнел.

— Это я, сынок! — сказал Никола. — В добрый час, да сопутствует тебе сегодня счастье.

Сын глядел на отца несколько мгновений… Смотрел прямо в глаза, не отрываясь, наконец он улыбнулся и повернул голову к судьям.

— Миня Николин Кадович! — начал Бошкович. — Убил ли ты Бечира Письяка на дороге близ Шобайче?

— Воевода! — сказал подсудимый. — Слова не пророню связанным. Я сам отдался в руки суда, хотя отлично знал, что меня ждет. Я мог убежать в Албанию или в Австрию, но бог уберег! Кадовичи не бегут от смерти…

— Правильно… Спасибо, сынок! — прервал его отец.

— Потому прошу тебя, пусть меня развяжут!

Бошкович дал знак, и Миню тотчас развязали.

— Итак, говори, ты убил Письяка?

— Я!

— А за что?

— Бог мне свидетель, чтобы отомстить за дядю Саву, которого он зарубил под Тушиной…

— Когда Бечир-бег зарубил Саву, была война, а сейчас между нами мир и союз. Знал ли ты это?

— Знал!

— А знал ли ты о клятве господаря: кто убьет турка в Черногории, расплатится собственной головой, все равно как если бы убил черногорца?

— Не будь той клятвы, воевода, не стоял бы я здесь, а был бы уже на чужой стороне. Потому-то и пришел, чтоб не нарушить клятвы господаря… Все я знал, но другая клятва пересилила.

— Какая другая? — спросили судьи.

— Наша старая клятва — святая месть!.. Я из старых горцев, хоть еще и не оброс бородой; не мог я совладать с тем, что у меня в крови со времен Косова…{16} Сладко было отомстить за дядю, раз уж выпал случай, и в то мгновение не подумал я, братья, что нарушаю приказ господарев. Сейчас сожалею только об этом, а не о жизни! И, клянусь, не обрадуюсь, если вы меня сейчас помилуете, потому как знаю, что никогда он уж не посмотрит на меня ласково… и поделом… Вот я высказал все, что у меня на душе, а сейчас, господа судьи, не тратя понапрасну время, решайте.