Перед старой кафаной все было по-прежнему. Гладкая мостовая перед ней не осквернялась собачьим племенем. За пятью-шестью столами с важностью играли в бришкулу. Старый Бепо в неизменной капе на голове обходил посетителей — неторопливо, почти бесшумно, словно призрак. Когда звали его разобраться в каком-либо спорном случае, он ухитрялся, как и раньше, все мастерски уладить, чтобы были и «волки сыты и овцы целы». Если его спрашивали, что он думает об Амруше и его заведении, Бепо пророчил: «Все это долго не протянется. Ежели есть бог, фармазон кончит плохо, ибо, перво-наперво (Бепо поднимал большой палец), у него нету в заведении иконы; а во-вторых (Бепо поднимал указательный палец), он пьет ракию через соломинку; в-третьих, держит «немок, которые принимают», и т. д.

Амруш никогда дурно не отзывался ни о Бепо, ни о его «войске»; напротив, «американец» почтительнейшим образом кланялся судье, комиссару, податному инспектору, старому врачу, аптекарю, начальнику почты и телеграфа и прочим, хотя часто случалось, что, когда это мог видеть Бепо, ему и не отвечали. Завидовать Бепо Амрушу было не в чем, впрочем…

Как-то на площади появился косматый деревенский пес, видимо давненько не «посещавший площадь», потому что, остановившись, он удивленно поглядывал то на собратьев, теснившихся перед «Новым Светом», то на свободный тротуар перед Бепо. В его собачьей голове, вероятно, возник вопрос: почему собратья выбрали себе для отдыха песчаный грунт, где к тому же много людей, в то время как рядом гладкий, озаренный солнцем тротуар без соседства человеческих ног? И косматый пес забрался под только что освободившийся от игроков крайний стол. Бепо тотчас его заприметил, ловким маневром обошел издалека, приблизился да хвать ногою в бок, крикнув: «Пошел вон к фармазонам!» — «Ай-а-ой, — завизжал пес, — ай-а, а-и-о», — и этот вопль вызвал такой громкий протест всех его собратьев перед «Новым Светом», что у сидящих зазвенело в ушах. Амруш стоял на пороге и, хоть даже покраснел, услышав восклицание Бепо, и разозлился на собачий лай, все-таки позавидовал мастерскому удару соперника. Это был единственный случай, когда он позавидовал Бепо, годем!

Так продолжалось в течение всего бабьего лета, а в конце его «войско» Бепо опозорил первый перебежчик.

Первым перешел к фармазонам податной инспектор, Терезин муж.

Невероятно, но так!

Произошло это следующим образом.

Однажды вечером после гулянья, сидя за столом с Терезой, инспектор заметил Бепо, что кофе недостаточно горячий.

— А вы закажите погорячее там, где берете пиво! — зло бросил Бепо. — Каждый вечер служанка приносит вашей супруге по кружке пива. Думаете, я не знаю?

— Что это значит? — вспылив, крикнула Тереза. — Какое нахальство? Какое вы имеете право следить за тем, что делается у меня в доме? Сейчас же… немедленно идем туда! — И Тереза потащила огорошенного мужа в «Новый Свет».

Вторым перебежчиком оказался комиссар.

Случилось это спустя несколько дней. Он долго прохаживался под вечер с майором между обеими кафанами, наконец майор вежливо пригласил его выпить по кружке пива. Отказаться комиссар никак не мог. А на другой день он отправился туда самостоятельно и, помирившись с доктором Зането, разыграл с ним карамболь.

Вслед за комиссаром один за другим перебежали все аристократы, последними ушли аптекарь и старый судья. Перебежчики получили перед «Новым Светом» свой стол.

В мясоед бал состоялся у Амруша.

И все-таки Бепо продержался до следующей осени. Каждого гостя (православного ли попа или старого моряка из окрестных мест) Бепо и Мандалина встречали, как родного сына, вернувшегося из далеких странствий. Но через год стародавняя кафана была сдана внаем какому-то торговцу и превратилась в обычную лавку.

И это спустя сорок лет!

По вечерам Тереза и податной инспектор покидали кафану последними и выходили вместе с Амрушем. Мужчины были уже на «ты» и слегка спорили о политике. Они стали такими закадычными друзьями, что Тереза однажды даже пришила оторвавшуюся пуговицу к пальто Амруша. А потом, чуть что-нибудь в этом роде случится с ним, Амруш идет прямиком в дом к Терезе. В Розопеке сложилась даже поговорка: «Вон Амруш идет, чтобы Тереза пришила ему пуговицу!»

Так победил «Новый Свет» в старом Розопеке!

1892

Во время Герцеговинского восстания 1875 года{29} Васо Горчиновичу, торговцу кожами в Дубровнике, было под пятьдесят. Родом герцеговинец, из Требинского кадилука, Васо еще ребенком, гонимый нуждой, убежал в город, где поначалу поступил в услужение к своему земляку, торговцу кожами, со временем стал его учеником, потом приказчиком, потом компаньоном, а в конце концов и наследником, что нередко случается среди герцеговинских торговцев на Приморье. Васо остался холостяком, подобно своему хозяину и благодетелю. Да и многие другие привычки перенял у своего хозяина — например, совершать в одиночестве дальние прогулки, встречать спускавшихся с гор на базар герцеговинцев, строго соблюдать посты, по вечерам усердно молиться богу, святить у себя в лавке воду четыре раза в году, щедро оделять нищих, не есть ягнят до святого Георгия и т. д. Васо был среднего роста, широкоплечий, с узким добродушным лицом и длинными с проседью усами, придававшими некоторую строгость его мягким чертам. Ходил он в обычном городском костюме, но обязательно в черногорской капе, с толстой палкой в руке. Держал приказчика и повара — оба были герцеговинцы. В его лавке по вечерам часто собирались герцеговинские торговцы и рабочие, и дубровчане прозвали поэтому Васу «председателем влашского концилиабула»[43], а когда вспыхнуло восстание, произвели в «воеводы». Среди его земляков царило убеждение, что душа у него «чиста, как у новорожденного», и потому его молитва или проклятье доходят до господа бога.

Одновременно с Васой покинул родину и его двоюродный брат Мичо Горчинович. Он тоже прослужил мальчиком год или два в Дубровнике, но, будучи бесшабашным смельчаком и задирой, ни в торговле, ни в ремесле не преуспел и поступил добровольцем в австрийскую армию. В течение многих лет Васо не получал от родича никаких вестей. Только после окончания итальянских походов{30} пришло письмо, в котором Мичо извещал, что произведен в офицеры. С тех пор раза два в год они обменивались письмами, и так продолжалось лет двадцать. В конце концов капитан Мичо Горчинович из какого-то гарнизона в Галиции написал брату, что схватил неизлечимую «цыганскую болезнь» глаз, вследствие чего вынужден выйти в отставку. Письмо пришло на исходе зимы, а в начале весны приехал капитан Мичо. Легко себе представить, что переживали братья, встретившись через тридцать лет после того, как расстались детьми!

Мичо обладал богатырским сложением — шея, мышцы, грудь, белые плотные зубы, густые рыжие усы под крючковатым носом, — все это говорило о редкой мужской силе. Отличительной его чертой на первый взгляд была необычайная смешливость. Любой пустяк мог его рассмешить, а это дало повод дубровчанам заключить, что у капитана не все дома. Знаменитый дубровницкий философ того времени, каноник Иван Стоич, как-то перед кафаной, когда зашла речь о капитане, выразился так:

— Может, не все дома, а может, у него какой-то дар во всем замечать смешную сторону. Ибо все на свете, начиная богом и кончая вещами, доступными пониманию отставного офицера, имеет свою смешную сторону!

Само собой разумеется, что родичи были неразлучны. Капитан поселился у кожевника. Они вместе гуляли, вместе ходили в кафану. Частенько во время прогулок Васо слышал за спиной такого рода замечания:

— Убей тебя бог, с каких это пор воевода Васо стал таким остроумным, что этот его родич заливается как сумасшедший?

— А может, как раз родич остроумен и потешается над Васо…