Любопытно отметить, что из одного корня со «святой лозой» в роде Ерковичей произрастали и преуспевали самые отъявленные конокрады, о подвигах которых автор повествует столь же эпически, как, скажем, о переходе «из греческой веры в лоно католицизма». Столь же ироничны и портретные характеристики.
Отец героя романа Ера Йозов Еркович, по прозвищу Живоглот и Космач, в Зврлеве — этом Вифлееме фратеров из рода Ерковичей — считался богачом. В урожайные годы местному богатею Космачу хватало хлеба до рождества, то есть менее чем на полгода после страды. Не удивительно поэтому, что сытая монастырская жизнь казалась Ерковичам венцом человеческого благополучия, которое и выпадает на долю Бакони, хотя, по мнению самого Космача, его достойному отпрыску — первому зврлевскому сорванцу — «было впору стать разбойником, а не священником», ибо в нем текла кровь по меньшей мере сотни «ркачей», как презрительно именовали хорваты-католики православных сербов. Шутка ли, ведь в монастыре Баконе было суждено носить чистое белье, спать на мягкой перине в теплой и сухой комнате, есть мясо, пить вино и кофе каждый божий день. Правда, вожделенную мягкую перину Баконя обретает не сразу, ибо долгие годы возлежит в передней фра Брне XXIV, своего дяди и благодетеля, на жестковатом, а впоследствии и коротковатом войлоке, но юноша, по крайней мере, сыт, а в роду Ерковичей далеко не все и далеко не всегда могли этим похвастаться.
Самой логикой повествования, всеми его ситуациями и коллизиями автор показывает, как церковь калечит здоровые души и губит слабые, больные тела. Монастырь, в котором воспитывается Баконя, — это страшный паноптикум тупиц, лицемеров, ханжей, чревоугодников, сластолюбцев и прежде всего бездельников, паразитов на теле народном, беспощадных ростовщиков, лихоимцев. Симпатии читателя завоевывают не богобоязненные фратеры, а богохульник Жбан — ловкий разбойник, прикинувшийся деревенским дурачком и дочиста ограбивший монастырь.
Матавуль не скрывает своей привязанности к Баконе, в котором его привлекает молодость, нравственное и физическое здоровье, смелость, жизнерадостность, воля. Это истинный сын народа, врожденная чистота и порядочность которого долго борются с надвигающейся со всех сторон ложью, двоедушием, моральным уродством. Незащищенная душа юноши не выдерживает этого поединка, шаг за шагом он сдает свои позиции, все глубже увязая во лжи и обмане.
Автор нигде прямо и открыто не ополчается против религии, не прибегает к публицистическим отступлениям, антирелигиозным рассуждениям и т. д. Он действует только образными средствами и достигает этим большого обличительного эффекта.
В конце своего писательского пути Матавуль в новелле «Баконя в Белграде» (1905) вернулся к образу своего героя.
«Баконя в Белграде» — своеобразный эпилог к роману. Герой романа, как того и следовало ожидать, духовно пал, опустился, превратился в заурядного ханжу. Католический поп околачивается в православном Белграде, выдавая себя за торговца. Католицизм окончательно подавил в нем все естественное, человеческое, искреннее. Теперь перед нами раздобревший, потерявший здоровье настоятель того самого монастыря, куда много лет назад фра Брне привез своего юного племянника. Такова расплата за жизненное благополучие, купленное у католицизма ценой лучших человеческих качеств.
* * *
С. Матавуль скончался более шестидесяти лет назад. Творческое наследие писателя выдержало самую суровую и объективную проверку — проверку временем. Произведения его по праву входят в сокровищницу югославской литературы и вызовут несомненный интерес советского читателя.
И. Дорба
БАКОНЯ ФРА БРНЕ
I
Святая лоза
Епископов в Далмации шесть, аббатов митроносных четыре, консисторий шесть, семинарий десять, благочиний сорок, приходов двести девяносто семь, капелланств сто тридцать три, монастырей семьдесят три, и в них две тысячи пятьсот душ монастырской братии.
В Далмации около четырехсот тысяч католиков; страна эта бедная, и сынам ее приходится бродить по белу свету в поисках хлеба насущного; и кому ведомо это, тот, конечно, скажет, что по земельным угодьям и количеству лоз работников в господнем сем вертограде больше, чем надо. Тем не менее большинство далматинцев и по сей день негодует на французов за то, что в начале этого века они упразднили столько епархий, аббатств, консисторий, семинарий, благочиний, приходов, капелланств, монастырей и церквей{1}.
Наряду со многими далматинскими племенами, которые гордятся своими юнаками, отличившимися когда-то в войнах с турками, немало найдется и таких, которые с не меньшей гордостью хранят имена священников, боровшихся против православных — «неверных ркачей»; наряду с родами, из которых непрерывной цепью вышло тридцать — сорок военачальников — сердаров, знаменосцев и т. д., существуют и такие, которые дали не меньше фратеров или священников (фратер пользуется бо́льшим почетом).
Такие роды называют «святой лозой».
Одной из таких святых лоз был род Ерковичей из Зврлева, давший монастырю В. до сегодняшнего дня двадцать пять фратеров.
Существует книга, доведенная до половины нашего века, в которой собраны жизнеописания двадцати трех фра Ерковичей. Мне посчастливилось получить эту книгу, задержать ее на некоторое время у себя и выписать важнейшие данные о нескольких самых видных фра Ерковичах; здесь я ограничусь только пятью примерами, чтобы читатели сами могли видеть, каковы были заслуги этих людей.
Примечание: первые цифры обозначают год рождения; крест — год посвящения во фратеры, то есть мирскую смерть; два креста — подлинную смерть, какой умираем все мы, грешные.
Вот они, эти записи на буневацком наречии, точнехонько извлеченные из упомянутой книги:
«Фра Брне II (†† 1519). Привел множество народа из старого вероисповедания в католическую веру, в чем немалую помощь ему оказали: Е. Мочениго — провидур{2} в Задаре; Т. Пилотич, уездный в . . .; Р. Патак, прапорщик из . . ., о чем свидетельствует собственноручная запись самого фра Брне. В упомянутой записи (помеченной 1502 годом и занесенной в глаголический Часослов, в котором имеется еще много других записей) упомянутый фра Брне предлагает своим преемникам поминать на малой мессе имена сих людей… В Зврлеве еще рассказывают, будто он хорошо пел под гусли и мог окликнуть человека, находящегося от него на расстоянии часа ходьбы, до того зычен был его голос».
«Фра Мартин (1545, † 1565, †† 1630). Из прихода . . . Дважды убегал от турок через реку… был ранен пулей православного… В собственноручной записи говорится, что он никогда не вкушал рыбы, ни вареной, ни жареной, ни морской, ни речной (настолько она была ему противна), что является диковинной тайной его естества!..»
«Фра Ерица (1631, † 1652, †† 1710). Находился в Котарах, когда сердары Янкович и Накич{3} прогнали турок… Много перенес в изгнании, но еще больше от злых и коварных людей за содеянный и уже искупленный великий грех. Во время его пребывания в монастыре один из Ерковичей умер послушником, другой бежал и только третий был посвящен в монахи… Напоследок фра Ерица стал духовником епископа, и тот возлюбил его зело…»
«Фра Бортул (1709, † 1729, †† 1776). Сей достославный священнослужитель в голодный год привел множество православных семей в лоно католичества, за что генерал нашего ордена вызвал его в Рим, представил святому отцу папе Клименту, и тот оказал ему многие почести; однако на обратном пути, едучи верхом из Задара, фра Бортул упал с лошади и сломал ногу, отчего долго болел… Когда в 1756 году опять начался голод, он скупил хлеб, выгодно продал его крестьянам и на барыши приобрел для монастыря виноградник в горах, ныне оцениваемый в 30 000 флоринов».
«Фра Виченцо (1774, † 1793, †† 1835). После падения дожа отправился вместе с далматинской знатью в Вену, к священному престолу, с изъявлением покорности цесарю от лица всей Далмации{4}. Сидел на обеде у цесаря и разговаривал с ним… Когда французы распустили наш святой орден, а братья разбежались по приходам, фра Виченцо оставался один-одинешенек в монастыре в продолжение восьми лет… Много он претерпел за это время от православных гайдуков, которые в ту пору учиняли страшные зверства. Однажды упомянутые гайдуки отрезали ему правое ухо, и он остался без уха до самой смерти».