— Амелия, меня отправляют в армию, — поспешно сказал он.

— Что? В каком смысле? Разве тебя уже не отправили?

— На войне все плохо, и мне сказали, что я командирован в Прагу для помощи на передовой.

— Нет! — воскликнула я громче, чем следовало. Он зажал мне рот рукой и заставил замолчать.

— У меня нет выбора, — только и произнес он. Я знала, у Чарли немногим больше прав, чем у меня, но это не значит, что я должна была с этим соглашаться. — Как долго тебя не будет?

Он покачал головой и посмотрел на грязь под нами.

— Я не знаю.

— Я не хочу, чтобы ты уходил.

Впрочем, это и так понятно. Весь предыдущий месяц наши отношения продолжали расцветать даже в стенах ада. Мы стали надеждами и мечтами друг друга на фоне окружающего нас ужаса и разрушения, но наши юношеские чувства едва ли имели шанс разгореться еще сильнее, поскольку нам приходилось скрывать наши отношения. Мы должны были питать друг к другу ненависть, и я подумала, не послужило ли его отправка на фронт наказанием за отказ от навязанных убеждений — вдруг кто-то узнал о нас. В таком случае и меня могут наказать — даже за то, что еврейка улыбается в таких обстоятельствах. Это было недопустимо.

Наши тихие разговоры одними губами — изучение внутреннего мира друг друга в тишине — уже стали привычными, но вскоре я лишусь своего спасителя, а его отправят туда, где спасать нужно будет его самого.

Чарли крепко меня обнял и прижал к себе. Он нежно провел рукой по моему затылку, и я уткнулась щекой в его грудь, слушая быстрый ритм его бьющегося сердца.

Страх давал о себе знать. Его душевная боль была очевидна. Нам не избежать разлуки, и мы ничего не могли с этим поделать. Узнав о его отправке, я поняла, что мы можем больше никогда не увидеться.

— Я очень люблю тебя, Амелия, и ужасно боюсь, что тебя не будет здесь, когда я вернусь.

— Я до ужаса боюсь, что ты не вернешься, — призналась я ему.

Никто из нас не мог обещать друг другу иного исхода, ведь мы не знал, что ждет нас в будущем. Просыпаться каждый день и так было чудом.

— Когда ты уезжаешь? — спросила я.

— Утром.

— Так скоро? — прошептала я, чувствуя, как мое сердце наполняется отчаянием.

— Да, — ответил Чарли, и сердце его было разбито так же, как и мое. — Мне только что сказали, и я сразу пошел к тебе.

Не будет времени, чтобы побыть вместе до его отъезда. Не будет времени на воспоминания, которые я смогу сохранить до конца своей жизни, какой бы длинной она ни была. Мое сердце заболело впервые с тех пор, как я лежала рядом с папой. Я прикоснулась к лицу Чарли, как делала это уже много раз, но сейчас старалась запомнить каждую деталь: его скулы, разрез глаз, небольшую ямочку на подбородке, из-за которой я его дразнила, и больше всего — тепло его губ. Перед тем как попрощаться с ним, возможно, навсегда, я хотела убедиться, что запомнила все.

Боль в душе была невыносимой. Я успела полюбить Чарли, и снова мне придется страдать от того, что у меня отняли все хорошее, что было в моей жизни. Так хотелось, чтобы мое сердце перестало болеть. Я желала вырвать его из груди и выбросить, лишь бы не чувствовать и обрести покой, как мама и папа.

Я хотела умереть.

— Амелия, — позвал Чарли, положив кончики пальцев мне под подбородок. Я подчинилась и посмотрела в его полные беспокойства глаза. — Не пообещаешь мне кое-что?

Я прекрасно понимала, о чем он просит, и что нам не удастся договориться. Я хотела бежать, а он хотел следовать правилам. Покачала головой, выражая молчаливое несогласие, но он крепко держал мое лицо, не давая сказать «нет» без слов.

— Знаю, ты не признаешься мне в любви, но показываешь ее каждый день, и если на самом деле испытываешь ко мне такие чувства, то останешься — ты оградишь себя от тюрьмы или чего похуже.

— А что, если ты никогда не вернешься? — спросила я.

— Я найду тебя, Амелия. Я обещаю, что найду тебя.

— А если ты умрешь? — мои слова прозвучали ровно… без чувств. Говорить о смерти стало для нас обычным делом. Она больше не вызывала у нас страха, мы ее просто сторонились.

— А если ты умрешь, пытаясь? — огрызнулся он. — Пожалуйста, давай попробуем остаться в живых друг для друга.

Мне не хотелось спорить с ним, ведь у нас осталось так мало времени, но и дожидаться его, казалось, гораздо труднее, чем принять смерть, как последнюю страницу нашей истории любви.

Наши бессмысленные препирательства затихли, когда его губы встретились с моими во мраке ночи. Растворившись в его объятиях, я мгновенно подчинилась его прикосновениям, как это было каждый раз, когда Чарли так обнимал меня. Мы целовались до онемения губ или до тех пор, пока кому-то из нас не требовалось больше воздуха. Наши минуты, проведенные вместе, длились недолго, оставляя нам короткие главы и завязки, которые заставляли меня жаждать продолжения.

Мы отошли в темноту, которую обеспечивало дерево, нависавшее над оградой из колючей проволоки, и мой каблук зацепился за шаткий камень, отчего я потеряла равновесие. Чарли вовремя подхватил меня, чтобы смягчить приземление, и последовал за мной вниз, упираясь коленями в грязь. Он подхватил мою голову, не давая удариться, и я заглянула в его прекрасные глаза.

Он расслабился рядом со мной и провел рукой по моему животу.

— Как думаешь, за этими воротами есть люди, которые смотрят на те же звезды, тоже желая сбежать от своей жизни? — спросила я его.

— Не все знают, как плохо может быть, — ответил он.

— Мы знаем, — сказала я.

— Почему ты говоришь «мы», Амелия? — спросил Чарли. — Ты должна быть сейчас в университете и наслаждаться жизнью. А вместо этого наблюдаешь, как мучаются и умирают твои люди. Вдобавок ко всему, ты тоже страдаешь.

— Чарли, никто из нас не хочет быть здесь. И это главное. — Однако я сомневалась в правдивости своих слов. Я потеряла маму, папу и, скорее всего, Якоба. Кроме этих страданий, мне приходилось работать по пятнадцать часов в день, и времени на размышления не оставалось. Это оказалось для меня благословением. Однако в тот момент я почувствовала, что все рушится. Когда Чарли уйдет, у меня не останется ничего… и никого…

— Ты в порядке? — спросил он, заметив, что я смотрю мимо него в темноту.

— Нет, не в порядке, — призналась я.

Чарли наклонился ближе, рассеянно поглаживая пальцем мою щеку.

— Ты прекрасна.

— Мне страшно представить, как я выгляжу, — возразила я.

Он тихонько рассмеялся, как будто мое беспокойство по поводу внешности звучало смешно.

— Я вижу два глаза, с надеждой смотрящие на жизнь, идеальные губы, привлекшие мое внимание с того дня, как я впервые встретил тебя, и женщину, в каждом шаге которой чувствуется решимость. Твоя красота естественна, и она отражает все, что есть в тебе. Ты потеряла свою семью, но твоя сила невероятна. Каждая частичка тебя пленяет меня. Ты — все, что есть совершенного и прекрасного в этом мире.

Мягкий хруст грязи под нами отозвался щекоткой в ушах, когда он наклонился, чтобы поцеловать меня в шею, от чего по позвоночнику пробежали мурашки. На мгновение замерев, посмотрел на меня с вопросом в глазах, и я ответила, обхватив его руками за шею, а затем притянула к себе.

Он безостановочно ласкал меня, оставляя тепло на каждом сантиметре кожи. Его прикосновения были нежными и осторожными, не похожими на те сцены, которые то и дело происходили в моем бараке. Я невольно наблюдала за тем, как над женщинами издеваются и берут их против воли, и при этом они кричат от боли. Им не давали выбора, чтобы сказать «нет». Нам сообщали, что нацистам нужно, и мы должны были подчиняться или страдать от последствий. Я работала так много часов и старалась всеми возможными способами держаться подальше, что мне как-то удалось избежать гнева их неумолимых атак.

— Все хорошо? — шепотом спросил Чарли, прикоснувшись губами к моему уху.

— Да, — ответила я, затаив дыхание. Он немного повозился со своей одеждой, освободился и задрал мое платье выше талии. Мое сердце колотилось, я боялась почувствовать ту боль, которую испытывали другие женщины. — Я никогда раньше не была с мужчиной. — Мне показалось, что я должна сообщить ему об этом. Я как будто ушла из дома юной девушкой, а за время, проведенное здесь, превратилась в женщину, которая видела слишком много.