— Я даже не узнал, — ответил Шторос. — Ну тем лучше, так даже интереснее. Верно?

Динка кивнула и приготовилась смотреть вниз на сцену. Занавес дрогнул и разъехался в разные стороны, открывая ярко освещенную масляными лампами сцену. Представление началось.

Это было просто невероятно — сказка разворачивалась прямо на глазах. На сцене люди жили настоящей жизнью: ссорились, мирились, враждовали и влюблялись. Динка позабыла обо всем на свете, переживая за прекрасную юную девушку, полюбившую юношу из враждебной семьи. И сердце сладко замирало от их редких, но таких желанных встреч, от их нежных взглядов и мимолетных касаний кончиками пальцев.

До чего же было несправедливо разлучать их! Как же горько и больно полюбить так неистово, чтобы никогда не быть вместе! Какие же жестокие родители, запретившие юным влюбленным свидания! Она настолько окунулась в сказку, что уже не помнила себя.

Не было во всем мире ни Динки, ни варрэнов, ни корабля, с которого их выгнали. Были лишь несчастные возлюбленные, которые не сдавались и собирались бороться за свою любовь. Динка очень хорошо знала эти чувства. И она знала о том, что любовь стоит того, чтобы за нее бороться, поставив на карту жизнь.

Ведь мир справедлив, жизнь и любовь обязательно должны победить. Прелестная девушка, бесстрашно принявшая яд, чтобы оказаться в объятиях своего возлюбленного, вызвала в душе Динки целую бурю эмоций. Она ни минуты не поколебавшись, поступила бы также. И смелый юноша, не побоявшийся спуститься в склеп за своей прекрасной возлюбленной. Динка ощутила, как дрогнули руки Штороса, сжимавшие ее ладони, и сжала их в ответ.

Но то, что происходило на сцене дальше, не должно было произойти.

— Нет! — закричала Динка, не помня себя и соскакивая с дивана. — Нет! Не делай этого!

Но юноша, как будто не слыша ее, вскочил и занес над грудью кинжал.

— Т-ш-ш, — Шторос притянул ее к себе и сжал в объятиях.

— Он же… Нет! — всхлипнула Динка, забившись в его руках и заливаясь слезами.

Но сказка продолжала идти своим чередом. Прекрасный возлюбленный умер так глупо и бессмысленно, так и не узнав, что его любимая всего лишь спит.

— Я не буду больше смотреть, не буду, — рыдала Динка, прячась в объятиях своего мужчины от жестокого и несправедливого мира. Шторос успокаивающе гладил ее по спине своей широкой горячей ладонью, но у него самого грудь часто вздымалась от волнения, и вздрагивающие руки непроизвольно сжимались в кулаки.

Но не досмотреть оказалось невозможно. Пришлось испить эту боль до конца, наблюдая за страданиями девушки, проснувшейся и обнаружившей, что возлюбленного больше нет. Прижимавшейся губами к его холодным губам и тщетно пытающейся услышать стук навек остановившегося сердца.

— Нет! Только не это! — шептала Динка, дрожа всем телом. Она лучше кого-либо в этом зале знала, как распахивается в груди черная бездна безнадежности, как боль заполняет душу и тело, парализуя и лишая способности дышать. Вот только Динка тогда не умерла, а, словно сказочная птица феникс, воскресла на пепелище совсем другим существом. Уже не человеком. Однако героиня сказки этого не смогла. Она сломалась и, вонзив в свое сердце кинжал, упала рядом со своим возлюбленным, разметав по каменному полу склепа свои прекрасные золотые волосы.

«Нет повести печальнее на свете…» — провозгласил голос с небес, и занавес медленно стал смыкаться.

Люди внизу зашумели, стали хлопать ладонями друг о друга, что-то кричать. Но Динка со Шторосом потрясенно сидели, глядя на бархатный занавес и сжимая друг друга в объятиях.

— Пожалуй, это стоило того, чтобы отдать два серебра, — нарушил молчание Шторос охрипшим голосом.

— Я никогда больше не пойду в театр, — Динка разразилась новой порцией рыданий, уткнувшись ему в грудь.

— Это всего лишь представление сказки, — попытался утешить ее Шторос. — Смотри, на сцену вышли актеры и кланяются.

— Не хочу ни на кого смотреть, — помотала головой Динка, не отрываясь от его груди. — Пошли отсюда скорее.

Шторос поднялся и повел плачущую Динку к выходу. Пока все чествовали актеров, в фойе было пустынно и проход был свободен. Они быстро выбрались на улицу и остановились у фонтана в центре площади, стоявшего как раз напротив театра.

Динка подняла заплаканные глаза на Штороса.

— Это неправильная сказка, — сказала она с надеждой вглядываясь в его изумрудные глаза. — Так не должно было закончится. Должно быть, чтобы они остались вместе и жили долго и счастливо. Верно?

Шторос грустно покачал головой.

— Это очень жизненная сказка, — ответил он печально. — В жизнь плохое случается гораздо чаще, чем в сказках. И никто не будет обещать тебе, что ты будешь жить долго и счастливо с тем, кого ты полюбила.

— Но это не про меня, — упрямо возразила Динка, прижимаясь к его груди и глядя в небо, раскрашенное закатом в алые и золотые оттенки. — У меня все будет по-другому. И я буду жить долго и счастливо с теми, кого я люблю.

— Конечно. Так и будет, — ответил Шторос, и Динка почувствовала по его голосу, что он улыбается.

— Нам пора возвращаться? — спросила она, глядя на солнце, скрывшееся за морем уже наполовину. Возвращаться в таверну прямо сейчас не хотелось. Хотелось побыть еще немного с этими чувствами, которые пробудило в ней представление. Прожить их, прочувствовать и отпустить. Хотелось еще немного побыть принцессой, держась за руку своего принца. Хотелось чего-то особенного, что утешило бы ее. А вовсе не решать насущные проблемы.

— Давай еще немного погуляем, — словно услышав ее мысли, предложил Шторос. — Наймем экипаж, поедем в парк тысячи фонариков.

— Остальные будут волноваться, — Динке отчаянно хотелось согласиться, но ведь они обещали вернуться к закату.

— Подождут немного. Они же знают, что мы вдвоем. Догадаются, что нам захотелось подольше побыть наедине, — уговаривал Шторос. Ему тоже хотелось продлить волшебное очарование? Динка взглянула ему в глаза, увидела, как сверкают в них последние лучи заходящего солнца, и кивнула.

На площади в ожидании окончания представления уже собрались лучшие экипажи города, так что найти карету для путешествия в парк тысячи фонариков оказалось совсем нетрудно.

Шторос помог Динке забраться, и сам уселся в экипаж напротив нее. Динка, все еще испытывая необъяснимое волнение от пережитого в театре, опустила взгляд, чувствуя, что он смотрит на нее в полутьме кареты. Кучер прикрикнул на лошадей и повозка тронулась. Они сидели напротив так близко, что касались коленями друг друга.

Шторос протянул руки и взял в свои ладони обе ее кисти. Динка, как завороженная, смотрела на то, как он скользит пальцами в белых перчатках по ее пальцам, затянутым в белые же кружева. Это прикосновение сквозь двойной слой ткани напоминало о том запретном желании, о котором молчали они оба. О желании прикасаться кожей к коже, беспрепятственно ласкать друг друга, проникать друг в друга, сливаясь в одно целое, быть едиными, быть вместе всегда. Динка подцепила указательным пальцем манжету на его перчатке и потянула вниз, обнажая кожу запястья и проводя по ней кончиком пальца, затянутым в кружево.

Шторос задержал дыхание, не сводя с нее глаз, но Динка была поглощена его медленно обнажающейся ладонью. Повинуясь внезапному порыву, она потянула руку к себе и, склонившись, прижалась губами к ямке между двумя бугорками на ладони чуть ниже запястья. С губ Штороса сорвался шумный вздох.

Динка подняла голову и взглянула в его потемневшие глаза с расширенными зрачками.

— Я люблю тебя, — прошептала она. — И ни за что не позволю тебе умереть. Что бы ни случилось, я буду рядом, чтобы ты жил.

В эту волшебную минуту казалось время остановилось. Не было ни кареты, ни кучера, ни целого мира. Были только они вдвоем. Только взгляд его изумрудных глаз, только учащенный стук сердца в висках и подрагивающая в ее ладошках большая рука.

— Эй! — дверца внезапно распахнулась и внутрь заглянул недовольный кучер. — Не докричишься до вас, — недовольно проворчал он. — Приехали уже, с вас полтора серебра.