Для М.

Если однажды наступит тот день, когда я сяду в мягкое кресло возле камина, а вокруг рассядутся мои многочисленные внуки и спросят:

- Дедушка, расскажи, как ты дошёл до жизни такой?

С чего начать? С какого события откроет повествование гобелен моей жизни? Какую картину первой нарисует трудолюбивая игла старательной швеи? С каких слов начать мою историю? История моя началась здесь:

- Тебе конец, змеёныш, - сказал Мясник Билл, суя мне под нос кинжал.

Нет, пожалуй, гораздо раньше.

- Тебе конец, цыплёночек, - сказал Змеиный Глаз, суя мне под глаз мясницкий тесак.

Эх, нет, тоже слишком рано. Любое повествование надо начать с точки поворотного момента. Не слишком рано, чтобы не дать заскучать внимательному слушателю историями, как в детстве я лепил пироги из грязи, но и не слишком поздно, дабы не растерялись мои внуки от мыслей, как оказался в этом густом водовороте их седой и мудрый дедушка...

Хотя сегодняшний день должен был изменить всё в жизни Генри, начинался он столь же паршиво, как и любой другой.

- Генри, Генри! Вставай, лежебока окаянный!

Он с трудом разлепил глаза. Солнце уже вовсю светило даже сквозь мутное стекло, закрывавшее единственное окошко его маленькой спальни на чердаке. В комнату, как разъярённая медведица ворвалась его мать.

- Ну вы только посмотрите на него, люди добрые, день уже к закату, а он всё спит! Ох и дали же боги единственного сына бездельника.

Она продолжала выть и причитать, пока Генри медленно продирал глаза. Вчерашний вечер выдался напряжённым и долгим, так что заснул он едва ли часа четыре тому назад, но матери об этом лучше не стоило бы знать.

- Ишь, развалился, будто герцог какой важный. Простите ваше величество, что посмела тревожить вас, - продолжала завывать она. - Семнадцатый год остолопу, а он всё в койке валяется, будто младенец, тьху.

Тело её, дородное и белое, выпиравшее из-под каждой части одежды, будто тесто из квашни, содрогалось от праведного гнева и возмущения.

- Вставай, засранец, иди хоть отцу-то помоги, дел в харчевне невпроворот, гостей не протолкнуться, а их светлость почивать изволят, тьху. Ох и послали же боги лежебоку на мою шею.

Она вытерла руки о грязный передник, снова сплюнула и ушла, тяжело громыхая по скрипучим ступенькам. Генри печально вздохнул, сел в кровати, взъерошил волосы. Его тюфячок, набитый старой соломой, прохудился, и повсюду торчали соломинки, а дырявое и латанное много раз одеяло едва согревало. Генри мучило лёгкое похмелье после вчерашнего. Да, вчерашнее…

Вчерашняя игра у тётушки Молли затянулось до позднего утра, когда ставки пошли уже по крупному, но хвала богам, удача была на его стороне и ему удалось оттяпать часть выигрыша. Теперь его взнос окончательно готов. Партия, которая начнётся сегодня вечером не идёт ни в какое сравнение с картами по-мелкому у тётушки. Сегодня Генри наконец станет богат и навсегда покинет этот сумасшедший дом, который его родители называют харчевней «Три кота».

Предаваясь этим приятным мечтам, Генри натянул бриджи, ботинки, расправил рубаху, которую вчера забыл снять и, позёвывая, спустился в общий зал. Летняя ярмарка давала о себе знать, в харчевне было не протолкнуться, народ без остановки шнырял взад назад. В углу три межевых рыцаря распивали эль с утра пораньше, бард, в шляпе с гигантским пером, во весь голос орал какую-то балладу о принцессе и похотливом драконе, краснощёкие купцы кидают подозрительные взгляды, а в самом мрачном закутке сидит кучка подозрительных типов, мерзкой наружности. То ли бандиты, то ли и того хуже – сборщики налогов.

Со всех сторон нёсся гомон десятков разговоров.

- Да я за тебя, падла, кровь проливал в битве у Гусиной речки…

- Богом клянусь, как арбузы!..

- Таможенные сборы опять повысят…

- Ну, я и всадил ему меч в бочину, пхахах…

- Будет война, я тебе говорю, герольды с призывными письмами уже по всем имениям скачут и рекрутёров разослали, я тебе говорю...

- Ох, проснулся, наконец.

Незаметно сзади подошёл отец, таща поднос полный варёных в меду яблок.

- Иди вон, помогай, давай.

Отец впихнул Генри поднос и пошёл обратно на кухню, утирая гигантским платком раскрасневшуюся лысину.

- Тебя только за смертью посылать, пацан, - сказал рыцарь в ржавых наплечах, выхватывая поднос и сразу же вгрызаясь в яблоко так, что сок и мёд заструились по его бороде.

«Вы меня вообще никуда не посылали», мрачно подумал Генри, но вслух благоразумно ничего не сказал.

- Не учили, чёрт тебя дери, что для благородных господ надо пошевеливать булкой, а? - спросил рыцарь не прожёвывая, и куски яблок посыпались ему на мятый нагрудник.

«Благородные господа в такие места, как «Три кота» не ходят, и ржавых доспехов-то не носят», подумал Генри, но снова благоразумно промолчал.

В прошлом году работающий у отца разносчиком Щербатый Джон как-то раз не выдержал и ответил подобному типу, что мол, что у достойных рыцарей обычно жёны симпатичнее коней, а не наоборот. И хотя до этого комментария Джона звали Зубастым, это научило его держать язык за остатками зубов и помалкивать, когда следует. Генри, считавший себя куда более сообразительным малым, на чужом примере научился не болтать. Отец принципиально не нанимал в харчевню девчонок, разумно полагая, что молодые круглые попки станут будить в местных посетителях аппетит вовсе не к еде, так что кроме Генри и Щербатого Джона, пахавших здесь круглый год, да пары местных мальчишек, нанимаемых специально для загруженных дней, как сегодня, больше работников не было.

Так что и все комплименты и шлепки по попке приходилось принимать Генри. Вздохнув и потирая пятую точку, он спустился в подвал на кухню, попутно успев, как ловкий фокусник, не прожёвывая заглотить пару варёных яиц и отхлебнуть остатки эля со дна кружки заснувшего мелкого купчишки. Ничего, ничего, утешал он сам себя, сегодня всё изменится, сегодня он станет богат и сам будет шлёпать кого хочешь пониже спины и это у него с обильного стола будут подворовывать вкуснятину.

На кухне царил привычный ад. Жара и пар со всех сторон, от коптящихся кур, варящихся каш, шкворчящего на сковородах мяса, только вынутых из печи пирогов. Запах чеснока смешивался с горячим жиром и мёдом, чуть подрумяненный на огне лук перебивает аромат пахучих лесных трав, висящих под потолком, сплетаясь с душистыми ягодными пирожками. Смесь запахов была столь сильной, сложной и безумно запутанной, что неподготовленный человек мог упасть в обморок, перегруженный таким количеством информации разом.

- Явился, наконец, - проворчал отец, ворочая вертел с поросёнком. - Хватит уже прохлаждаться, сходи к Бенджамину, скажи, что я велел принести ещё бочку эля, да пошевеливайся, богов ради.

Генри вздохнул и побрёл обратно, попутно стянув со стола печёное в меду яблоко и пирожок с мясом с такой ловкостью, что позавидовал бы опытный карманник. Идти куда-то не хотелось, но оставаться в этой преисподней жара и пара – хотелось ещё меньше. Позёвывая, он открыл дверь и вышел во двор харчевни.

Летнее солнце уже пекло вовсю, голову на секунду вскружил аромат свежего воздуха. Люди за столами во дворе пили пиво из глиняных кружек, играли в карты или боролись на руках. По дороге мимо харчевни сновали повозки, фургоны, кареты, всадники и просто пешеходы. Вся округа стекалась на летнюю ярмарку города Сен-Мари. На большой поляне перед крепостными стенами уже ставились палатки, играла музыка, акробаты танцевали на верёвках, развлечение шло полным ходом. На фоне этого яркого пёстрого веселья высилась серая мрачная громада замка, будто нарочито напоминающая, что праздник скоротечен, а власть этих мощных стен здесь навсегда.

Настроение тут уже испортилось ещё сильнее. В который раз за это утро Генри тяжело вздохнул. Он бы с радостью пошёл потолкаться на ярмарке, съесть медовых слив, поглазеть на дрессированных медведей и похватать местных девчонок за всякое круглое. Но сегодня важный день. Важно, чтобы сегодня всё прошло без сучка и без задоринки, так что лучше не влипать в возможные неприятности на ярмарке и не злить родителей, которые, не дай боги, могут его ещё и запереть где-нибудь, и тогда точно всё зря.