Черт! Вот, оказывается, кто так быстро встал на мой след — ягды! Об этих подразделениях вермахта я был прекрасно осведомлен (спасибо деду!) и даже помнил историю их создания. Стремясь выработать действенную тактику борьбы с партизанами, осенью 1941-го года в вермахте приступили к формированию в составе воинских частей «охотничьих» команд — jagdkommando, или «истребительных» — zerstorungskommando.
С этого времени указывалось на необходимость держать в готовности в частях вермахта истребительные команды, составленные из специально отобранных вояк. Несколько позже была утверждена и инструкция, согласно которой в команды «охотников» следовало отбирать опытных, бесстрашных и хорошо подготовленных солдат и унтер-офицеров, способных успешно действовать в любой обстановке.
На должности командиров рекомендовалось назначать инициативных офицеров, знакомых с тактикой партизанской войны и увлекающихся спортивной охотой. Впрочем, со слов того же деда, «охотничьи команды», зачастую набирались из солдат «штрафных» частей. Командирами у них были офицеры, тоже имевшие дисциплинарные взыскания.
Мой боевой старикан рассказывал, что при отборе в истребительные команды требовался совершенно иной подход, чем при формировании боевых подразделений. Лучшими бойцами в борьбе с партизанами, чаще всего, были так называемые «отчаянные головы», а в их характеристиках можно было найти замечание «не поддающийся воспитанию». Одним словом, конкретные отморозки!
От этих людей не требовалась хорошая военная подготовка. В таком деле необходим был инстинкт, навыки человека, близкого к природе, поэтому предпочтение отдавалась военнослужащим, работавшим до войны егерями и лесниками.
В численном отношении ягдкоманда обычно не превышала роту, а это около 80-ти человек! И состояла, как правило, из четырех взводов по 15−20-ть бойцов. Каждый взвод имел на вооружении до трех ручных пулеметов и, хотя бы одну снайперскую винтовку. Члены команды также были вооружены автоматическим оружием —пистолетами-пулеметами МP-40. Если была возможность, «охотникам» выдавали даже легкие минометы.
В общем, серьёзная сила, о чем я сказал командиру отряда партизан.
— Так-то да, — покивал товарищ Суровый, — но в Тарасовку покуда прислали всего лишь один взвод из ягдкоманды. Но наши люди, внедренные в комендатуру, сообщали, что вскоре ожидается прибытие и основного состава. А это плохо — звери там действительно матёрые. Но если всё получится, как вы задумали…
— Главное, не лезьте на рожон раньше времени! — строго предупредил я. — Только после того, как всё начнётся.
— Мои люди уже на местах, — произнес командир, — ждут сигнала. Как мы узнаем, когда пора начинать?
— Увидите, — пообещал я. — Если всё сработает, как предполагается — это будет очень сложно спутать с чем-то другим! — И недобро усмехнулся, на мгновение неосознанно пропустив самую небольшую толику дара по своим жилам.
Командир, а тем более священник это сразу почувствовали. Но, если товарищ Суровый этого не осознавал, просто зябко передернул плечами, и немного отодвинулся от меня, то вот батюшка Евлампий все прекрасно понял. И даже руку уже занес для крестного знамения, но сдержался, памятуя о присутствии непосвященного лица.
— А что вы такое хотите применить, товарищ Чума? — поинтересовался командир партизан, продолжая исподволь бросать на меня подозрительные взгляды, избегая прямого контакта. Он до сих ор не мог понять, отчего так резко переменил отношение к безобидному на вид молодому диверсанту. Что-то в нём неуловимо изменилось… Но вот что?
— Уже применил, — произнес я, после непродолжительной паузы. — Но вы же понимаете, товарищ Суровый, что конкретики не будет? — Это новый вид оружия. Секретный. Экспериментальный…
— Понимаю, понимаю, но… Хотя бы в общих чертах… — продолжал настаивать командир партизан, переборовший, наконец, слабое воздействие моего дара, и взглянувший мне в глаза. — Чтобы понимать, с чем мы имеем дело. Я не имею права рисковать своими людьми!
Я смерил партизанского командира тяжелым взглядом и узким прищуров глаз. Словно колеблюсь: говорить или нет. Наконец, когда пауза значительно затянулась, я согласно кивнул.
— Только в самых общих чертах, товарищ Суровый! Я думаю, вы понимаете всю полноту ответственности… — Многозначительно добавил я, незаметно стрельнув глазами в сторону батюшки.
Так-то особой нужды скрывать что-то от священника у меня не было. Но нужно же мне как-то набирать очки у командира партизан. Ведь так, или иначе, если моя диверсия будет удачной, информация обо мне однозначно уйдет «на верх». А вот там уже точно будут ломать голову, выясняя, что это за «диверсант» и что это за используемое оружие.
— Слушай, Евлаптич, а ты воды не захватил? — показав на мои руки, «по локоть» испачканные в крови, спросил товарищ Суровый.
— Сейчас принесу, — прогудел поп, если и заметивший эту уловку, то вида не подавший.
А ему и не надо, он куда лучше партизана знает, кто я на самом деле такой, и какими методами действую против оккупантов. И он отлично понимает, что раскрывать свою настоящую сущность я не намерен. А уж говорить о том, что против немцев применялось не секретное оружие, а средневековое колдовское проклятие, вообще из разряда небылиц.
Едва батюшка скрылся за дверью, я произнес:
— Вы точно доверяете этому священнику, товарищ Суровый?
— Пока с ним проблем не было, товарищ Чума. Он, хоть и поп, но сотрудничает с нами не за страх, а за совесть. Патриотизм не чужд даже религиозным гражданам… Даже тем, кто в своё время весьма претерпел от Советской власти. Это, кстати, послужило отличной легендой, для налаживания контактов с фрицами. Они ему даже церковь позволили открыть, и восстановить приход.
— Наслышан, — кивнул я.
— Но на всякий случай, товарищ Чума, — произнес командир, — бдительность всё равно терять не стоит!
— А вот это очень правильная позиция, — согласился я. — Советую и со мной поступать точно так же, — «резанул» я правду-матку. — Может быть я тоже… засланный казачок.
— А вот это, товарищ Чума, мы скоро выясним. Если всё пройдет так, как вы рассказали, сомневаться на какой вы стороне — не придётся. Такой глобальный ущерб, причинённый рейху лишь для того, чтобы к нам внедриться… Маловероятно.
— В логике вам не откажешь, товарищ Суровый, — усмехнулся я.
— Так что это за оружие? — вновь полюбопытствовал командир отряда.
— Слышали что-нибудь о биологическом оружии? — ответно спросил я его.
— Биологическом? — наморщил лоб товарищ Суровый, словно действительно пытался выудить отсутствующую в его мозгу информацию. — О химическом слышал, — признался он, — дядьку моего в Империалистическую под Болимовым[2] фриц хлором травил. Насилу выжил. А вот о биологическом и слышать не приходилось, — признался он. — А как это? Ты хоть это, на пальцах поясни, — попросил командир.
— Тут всё, на самом деле просто, — пожал я плечами. — Применять своеобразное биологическое оружия начали еще в древности, когда при осаде городов за крепостные стены перебрасывались трупы умерших от чумы, чтобы вызвать эпидемию среди защитников. При ощутимом недостатке средств гигиены, большой скученности подобные эпидемии развиваются очень быстро. Вы об эпидемиях чумы, холеры, да той же самой оспы, надеюсь, знаете?
— Да кто ж не знает, — печально усмехнулся командир, — у меня в отряде, почитай, у трети на лице черти горох молотили — сплошь рябые от оспы! А холера, так и вовсе — страшная вещь! У меня через неё в 23-ем половина родни на тот свет отошла! А ты, товарищ Чума, тут случайно не холеру… — С реальным испугом взглянул на меня командир партизан.
— Не волнуйтесь, товарищ Суровый, — поспешил я успокоить вдруг заерзавшего мужика. — Мною были применены новейшие разработки наших военных и учёных! О дизентерии слыхали?
— Ну, — нервно хохотнул командир, — то еще дерьмо! Ну, а кому в солдатах послужить довелось — так и вовсе не понаслышке с ней знаком. Редко кого эта доля минула… Ты это, хочешь сказать, — не смог сдержать довольной улыбки товарищ Суровый, которая на мгновение озарила его напряженное лицо, — обдрищутся фрицы перед смертью?
