— Так некрещеный я, батюшка — дитя революции! Товарищ Чума — так и зови.
— Во отсюда и все беды! — ворчливо произнёс Иеромонах. — Но ты руки-то не опускай, Чума… Прости, Господи!
Меня после этих слов слегка передернуло, что не укрылось от отца Евлампия.
— Да, корежит новиков от имени Его… Терпи… ведьмак, раз доля у тебя такая. А насчет доли проклятой твоей, так скажу — «перековать» бесовской дар в божественный, сложно, но можно! Вот почитаемый церковью нашей святой Киприан[1] вначале очень могучим чернокнижником был. Даже князья ада ставили его в пример своим подручным бесам… Но не тут-то было: ан раз и перековал он своё проклятие в благой промысел! Обуздал, стал быть, бесову силу!
— Ну-ка, ну-ка? А подробнее можно, дядь Евлампий? — Эта история меня весьма заинтересовала. Если она окажется правдивой, то можно и попробовать, когда тянуть лямку ведьмака станет уже совсем невмочь. А то, что это время когда-нибудь наступит, я не сомневался.
— А что же не рассказать? — Пожал плечами батюшка и заерзал тяжелым задом по скрипящей табуретке. — Жития святых премного интересны и поучительны в мудрости своей. Святой Киприан родился язычником и еще в раннем детстве отдан был нечестивыми родителями своими в служение языческим богам. С семи лет и до тридцати обучался Киприан в богомерзких храмах — на горе Олимп, в городах Аргосе и Таврополе, в египетском городе Мемфисе и в Вавилоне. Постигнув премудрость волховства и чародейства, был посвящен на Олимпе в жрецы. Обретя великую силу призывания нечистых духов, удостоился он встречи с самим князем тьмы, получил от него полк бесов в услужение, и обещание — стать высшим демоном после смерти.
Вернувшись в Антиохию, Киприан стал почитаться язычниками как верховный жрец, удивляя людей способностью управлять стихиями, насылать мор и язвы, вызывать мертвецов. Многие людские души сгубил великий жрец, обучая их чародейству и служению бесам.
— Это что же, дядь Евлампий, все ведьмаки тоже так могут? — притормозил я рассказ священника. — Ну, мертвых поднимать и стихиями управлять? И мне бы против фрицев бесовской полк не помешал…
— Могут, но для этого надо весьма в проклятых чинах вырасти, — ответил без запинки Евлампий. — А на моей памяти никого старше восьмого чина и не встречалось. Поизвели исчадий преисподней мои собратья-инквизиторы в прежние века, проредили основательно проклятое племя…
— Но без перекосов-то и в тот раз не обошлось, — «мягко» намекнул я. — Сколько невинного народа при этом пострадало?
— Помяни, Господи, в Царствии Твоём, души невинно убиенных… — монах поднял руку для крестного знамения, но, заметив, как я при этом напрягся опустил. — Грехи наши тяжкие… — прогудел он, опустив глаза. — Но заразу при этом тоже выжгли калёным железом… А с теми кто пролил кровь невинную, Он сам разберется, кто праведник, ибо несть живёт человек и не согрешит… — Тяжело вздохнув, он вновь твердо взглянул мне в глаза.
— И что дальше с этим Киприаном случилось? — решил я вернуться к прежней теме. — Отчего ж это он так резко «переобуться» решил?
— Переобуться? — Наморщил лоб Евлампий. — А, понял… — Наконец расплылся в довольной улыбке монах, огладив ладонью бороду. — А ты шутник, однако!
Я опять укорил себя за очередную несдержанность. Да сколько можно уже так глупо прокалываться? Но, к счастью, «батюшка» не заострил на этом внимания, а продолжил:
— Обратился к нему однажды юноша по имени Аглаид, сын богатых и знатных родителей. Однажды увидел он девушку Иустину и поразился ее красотой, и стал с тех пор искать ее расположения и любви, она же отвечала ему отказом: «Жених мой — Христос! Ему я служу и ради Него храню мою чистоту».
Вооружившись тайными знаниями и призвав на помощь нечистых духов, Киприан три раза посылал их соблазнить Иустину. Они внушали ей дурные мысли, разжигали в ней плотскую страсть, искушали льстивыми и лукавыми речами, но Иустина побеждала их постом, молитвой и крестным знамением, и, посрамленные и устрашенные крестом Господним, они бежали с позором. Вознегодовал тогда Киприан и стал мстить Иустине за свой позор. Он наслал мор и язвы на дом Иустины и на весь город, как некогда диавол на праведного Иова. Она же усердно молилась, и бесовское наваждение прекратилось. После такой перемены люди стали прославлять Христа, а Киприан, прозрев, отрекся от дел диавола, исповедал все местному епископу Анфиму, отдал ему на сожжение все свои книги и умолял совершить над ним Святое Крещение…
— Не спорю, звучит красиво… — покачав головой, произнес я. — Вот только сомневаюсь, что такое отречение просто так далось этому вашему Киприану.
— Весьма и весьма непросто, — не стал спорить отец Евлампий, — существует особый обряд… Долгий, страшный и весьма болезненный. Ибо узы ада не так-то легко разорвать. Но и он будет бесполезен, если в тебе настоящей Веры нет. А она должна быть крепче гранита…
— Вот что, дядь Евлампий, — прервал я монаха, — давай мы этот разговор оставим на потом. Мне и в колдовство-то с трудом поверить удалось, а тут еще и всё остальное. Какая, к хренам, вера? Мне бы сейчас просто в своей голове порядок навести…
Нет, отказываться сейчас от ведовского дара мне никак нельзя! У меня еще три года войны впереди! Можно, конечно, и на «общих» основаниях повоевать — боевой опыт есть. Но тогда и толку от меня будет, как от одного опытного, понюхавшего пороху бойца. А таких на фронте десятки и сотни тысяч. Может, и помогу чем, но вклад в общую победу будет минимален.
А вот с даром у меня имеется хороший шанс основательно приблизить окончание войны. Только для этого надо в чинах подрасти. Уж очень меня пример этого Киприана вдохновил. Если еще погодой и стихиями повелевать научусь, ох и устрою я приближающейся зимой фрицам настоящую задницу. Да и не только зимой можно — дороги-то у нас на Родине, даже в 21-ом веке еще те! А уж нынешние… Такую распутицу можно сообразить, чтобы, как пел Трофим: «всякий оккупант на подступах застрял»!
— Эк! — недовольно поморщился отец Евлампий. — Понимаю… Ты и хоть и заблудший, но все же Его сын. А Он — всемилостив… — Неожиданно взгляд священника зацепился на моей простреленной руке.
Перевязал я сам себя впопыхах преотвратно. И в данный момент сбившаяся повязка набухла, пропитавшись кровью, капли которой медленно и мерно разбивались о дощатый пол. Подо мной уже цела лужица собралась.
— Гребаный аппарат! — по привычке выдал я. — Так и кровью истечь недолго… — И принялся разматывать руку, чтобы перевязать рану покрепче.
— Подожди! — остановил меня священник. — Сейчас бинты принесу. Да и рану обработать надо, чтобы не загноилась. Пулю-то достал, ведьмак?
— Повезло — сквозное, — ответил я, прекратив суету. — Но в рану все-равно грязь забилась, да и нитки от гимнастерки.
Возиться с пропитавшимся кровью рукавом было действительно бесполезно. И продезинфицировать действительно надо. Хотя бы на первое время, пока не освобожусь. А там у меня врач один на примете есть. Отличный хирург, доцент, который меня подлатает, как за здрасти.
Священник бодро подскочил с табуретки и направился к выходу из моей темницы. Какое-то время, после того, как он закрыл за собой дверь, я еще слышал, как бухают его огромные «говноступы» по утрамбованной земле. Но затем затух и этот звук.
Я остался в одиночестве, а через несколько мгновений, моргнув, погасла и свеча, догорев до самого основания. А в темноте в голову сразу полезли всевозможные подозрительные мысли. Ведь отчего-то не выпустил меня попик из клетки? Не выпустил!
Да и на мой вопрос относительно его сотрудничества с фрицами, ничего вразумительного не сказал. Вернее, вообще ничего не сказал. Только колушками своими огромными у меня перед носом хрустел, зенками бешено вращал, да дышал словно загнанный жеребец.
Вот, куда он сейчас пошел? За бинтами? А вот хрен его знает, товарищ Чума! Может быть, он мне сейчас зубы заговаривал, прикидывая: самому ли адскую тварь пришибить, или отдать с потрохами оккупационным властям? Ведь судя по разговору, который я подслушал, он с ними «вась-вась». И тот факт, что они поверили попу на слово, даже не обыскав его «покои», говорило о многом.
