— Вот это я понимаю! — воскликнул я, охватив взглядом окружающую обстановку. — Вот это размах!
Пещера была похожа на какую-то дикую смесь средневековой лаборатории алхимика и современной прозекторской[1]. Многочисленные колбы и реторты, какие-то закопченные большие чаны на треногах, перегонные кубы и еще много разной хрени, название которой я так и не смог подобрать.
Имелся в пещере и очаг, на котором, видимо, всё это «химоборудование» и закоптили. Вдоль каменных стен были собраны стеллажи забитые, словно в кунсткамере, какими-то большими банками с заспиртованными гадами, насекомыми и препарированными животными, птицами, а также частями человеческих тел. Выглядело всё это на редкость жутковато.
Еще часть стены была завешана сухими вениками, разлохмаченными пучками каких-то трав, цветов и веток. Основательный гербарий насобирала старуха-ведьма за прожитые годы. Похоже, зельеварение было её основной «фишечкой». Мне во всём этом барахле никогда не разобраться!
А вот у противоположной стены было организовано нечто «современное», конечно, образца 30−40-х годов, но, всё-таки уже не такое средневековое, как всё остальное. Большой прозекторский стол из нержавейки, оборудованный шлангами для подачи воды и сливом. Пара столов с микроскопами, и современной на вид лабораторной посудой. Над столами — мощные электрические лампы под широкими абажурами.
А Глафира Митрофановна, оказывается, и не бросила свои исследования. Просто перенесла их домой, устроив собственную лабораторию в алхимической, в которой столетиями трудились её родственнички-ведуны. Да, настоящего исследователя невозможно остановить никакими репрессиями! Он даже «на коленке» продолжит заниматься любимым делом.
Мамаша, между делом, подошла к обычной деревянной «одноногой вешалке», стоящей аккурат возле входа.
— Одевайтесь, — кротко произнесла она, накинув на плечи одну из фуфаек, обнаружившихся на крючках.
Мы с Акулиной без долгих разговоров разобрали оставшуюся одежду: заношенный овчинный тулуп, доставшийся мне, и еще одну фуфайку. В подземелье стоял нормальный такой колотун — даже пар изо рта шёл. Интересно, как Глафира с матерью здесь работали? Наверное, было еще какое-то колдунство, позволяющее быстро прогреть этот холодный погреб. Так-то холод — это для трупов хорошо, а для живых — не очень.
— Теперь вы меня удивили, Глафира Митрофановна! — честно признался я, закончив беглый осмотр. — Тут даже электричество есть. Не вяжется это всё со средневековым колдовством.
— Свет, правда, немцы отключили, — вздохнула Глафира. — А развитие науки, товарищ Чума, невозможно остановить никакими силами! — немного пафосно заявила она. — Я считаю, что и колдовство, со временем, найдет своё научное обоснование…
— И какое же научное обоснование у «червлёной дрисни»? — с долей ехидцы в голосе поинтересовался я.
— Здесь, на самом деле, всё просто, — усмехнулась Глафира Митрофановна. — Я, надеюсь, что для вас не секрет, что организм человека населен множеством микроорганизмов — микробов, включая такие его участки как кожа, молочные железы, половые органы, легкие, слизистые оболочки, биологические жидкости, желчевыводящие пути и желудочно-кишечный тракт?
— Да, приходилось слышать, — кивнул я. — Бактерии, например.
— Микроорганизмы, это не только бактерии, — добавила доцентша, — но и прокариоты, и археи, эукариоты, грибы… В общем, микроорганизмы весьма многочисленны. Вот, и дизентерия — следствие заражения организма микроорганизмами. Существует два типа: бактериальная дизентерия, вызываемая бактериями рода Shigella; и амёбная дизентерия, возбудителем которой является дизентерийная амёба.
— Я понимаю, отчего происходит обычная дизентерия. А причём же здесь колдовство, проклятия и чёрная магия?
— А при том, молодой человек, — продолжала поучать меня мамашка, — что активированная печать проклятия «кровавой дрисни» способна так воздействовать на микроорганизмы внутри объекта воздействия, что они за очень короткое время видоизменяются. А в зависимости от возраста и физического состояния человека даже десяти бактериальных клеток может быть достаточно для инфицирования.
— То есть, вы хотите сказать, что «нейтральные» прежде бактерии превращаются в дизентерийные? — подытожил я.
— Совершенно верно! — Улыбнулась Глафира. — Я неоднократно наблюдала этот весьма занимательный процесс под микроскопом в чашке Петри[2]. Так что ничего необычного с точки зрения науки именно в этом проклятии нет. Если не принимать во внимание основной вопрос: чем же на самом деле является ведовская сила и её «наполнение» в виде колдовской печати?
— Ничего, Глафира Митрофановна, мы еще с вами раскроем все тайны мироздания! — оптимистично заявил я. — Вот только прогоним немца с нашей земли, так сразу и начнем отгадки искать…
— Ты еще до победы доживи, отгадчик! — не удержавшись, фыркнула мамашка.
Но я видел, что она весьма довольна моим обещанием продолжить с ней опыты. Дамне и самому такое сотрудничество не помешает. Куда сподручнее колдовать, когда понимаешь, как всё это работает, чем на одной вере в сверхъестественное выезжать.
— А что дальше происходит? Ну, с бактериями и инфицированным?
— В обычном случае симптомы могут проявиться через неделю после заражения, но чаще всего начинаются через два-четыре дня после инфицирования. Но с видоизмененными проклятием бактериями это не так. Болезнь распространяется в организме ураганными темпами, буквально четыре-пять часов — и объект воздействия в буквальном смысле начинает исходить кровавым дерьмом. А потом — быстрая, но мучительная смерть! Мало того, если «нулевой пациент[3]» за это время имел контакт с какой-нибудь пищей, инфицироваться могут все, кто её опрометчиво принял…
— А вот это просто отлично! — Пришла в мою голову мысль, кого же выбрать объектом воздействия проклятия. — Надо обязательно забежать к фрицам на кухню! А «на сторону» инфекция не уйдет? Не хотелось бы всю деревню заразить?
— Не должна, — заверила меня мамашка. — Местные не сильно-то с фашистами общаются. Только полицаи…
— А этих уродов и не жалко! — жестко произнес я. — Как бы так постараться, чтобы они со своими близкими не контачили?
— Так может это… партизан к диверсии подключить? — неожиданно подала здравую мысль девчушка. — Я мигом в отряд слетаю — дорога известная. Если узнают, что гарнизон в Тарасовке будет небоеспособен — обязательно подтянутся! Грех таким моментом не воспользоваться.
— А, пожалуй, неплохая мысль! — одобрил я. — Само главное, чтобы они распространение инфекции не допустили! И сами не вляпались!
— Я объясню, что и как делать, — подключилась Глафира Митрофановна.
— Отлично! — На рабочем столе рядом с микроскопом я заметил старенькие наручные часы на потертом кожаном ремешке и секундомер. Секундомер меня не заинтересовал, а вот от часов я бы не отказался. — Не одолжите часы? — спросил я мамашу. — С возвратом, пока собственными не разживусь.
Она скупо кивнула, и я тут же нацепил их на руку, предварительно послушав. Идут, родные! Я подкрутил головку завода, чтоб не остановились во время запланированной операции, и довольно поглядел на окружающих меня женщин.
— Мне пора. Прощаться не будем… И да, Акулина, — окликнул я девушку, в отряде никакой лишней информации обо мне! Ни слова! Ни кто я, ни где я… Можешь только сказать, что работал товарищ Чума, прибывший из самого Центра! И искать меня не надо, если что, я сам их найду. Поняла, товарищ Красавина? Ты — мой единственный связной! Всё, — я еще раз бросил взгляд на часы, — пора.
— А ты не хочешь попробовать активировать печать? — неожиданно поинтересовалась Глафира Митрофановна. — От глупых осечек еще никто не застрахован.
— А вдруг у меня потом силы не хватит для её наполнения? — резонно возразил я.
— Так активированную печать можно удерживать несколько часов, — разъяснила мне Глафира Митрофановна. — Ты в следующий раз нет спешил бы, хлопчик, а «документацию» внимательно прочитал, — укоризненно добавила она. — Веда и лета для чего тебе матерью оставлены?
