— Три года?! — удивился я. — Но мне же только пятнадцать лет! Уголовная ответственность возникает только… — я прикусил язык. Позабыл где нахожусь. Осторожно спросил: — Разве можно сажать пятнадцатилетних?

Вяземский глянул на меня так, будто видел в первый раз. Тихо ответил:

— Вообще-то сажают с десяти.

Я аж поперхнулся.

— Охренеть!

Вяземский вдруг пристально посмотрел на меня.

— Слушай, или ты таким образом хотел от Бартынова в тюрьме сбежать? Натворить каких-нибудь дел, сесть в тюрьму и выжидать? — и рассмеялся. — Это конечно глупейший план! У него везде свои люди есть, даже в тюрьме. Прежде чем такое проворачивать, надо было хотя бы у меня совета спросить!

— Не хотел я от него сбегать! — раздраженно ответил я. — Говорю же — искал истинного убийцу Никиты. Исполнителя почти удалось поймать. Это Кондор.

— Эх, загадочный Кондор, — вздохнул устало Вяземский. — Ладно, не переживай, адвокат скоро уже будет, — отец глянул на часы, — тогда и разберёмся как дальше будем поступать.

Адвокат пришел минуты через три. Это был пожилой уже мужичок в нелепых круглых очках, с таким же нелепым круглым лицом и белоснежной улыбкой от уха до уха. Он вошел и вместе с собой принес в комнату какой-то свой запах — дорогого парфюма, крепких сигарет и болотной тины.

— Добрый день! — произнес он с едва уловимым акцентом. — Вижу, Вяземские вновь нуждаются в моей помощи.

— Нуждаемся, Эммануил Рудольфович, — кивнул отец. — Очень сильно нуждаемся.

Эммануил Рудольфович привычно прошел вглубь, протянул мне руку.

— Рад приветствовать вас, Максим Петрович. С последней нашей встречи вы еще были совсем маленьким. Ах, как быстро бегут годы!

Я пожал ему руку — она была мягкой и влажной, как щупальца осьминога.

— Но — ближе к делу, уважаемые. Вижу ваши нервные напряжённые лица и сам невольно начинаю нервничать. Что случилось? Рассказывайте.

Вяземский выразительно глянул на меня и мне пришлось вновь все пересказывать, на этот раз коротко, без подробностей про Агнету и труп в кафе.

Эммануил Рудольфович все то время, что я говорил, не переставал улыбаться, а по завершении рассказа воскликнул:

— Чудесно!

— Чего тут чудесного? — не понял я.

Эммануил Рудольфович не ответил на мой вопрос. Повернувшись к Вяземскому-старшему, сказал:

— Я уже поговорил со следователем и прокурором, — адвокат улыбнулся шире, хотя, казалось бы, куда еще шире? — Пришлось задействовать некоторые связи, но вы меня знаете. Я отрабатываю свои деньги полностью. Каждый коин.

Эммануил Рудольфович выразительно посмотрел на Вяземского.

— В общем, ситуация следующая, — адвокат хлопнул ладонью по папке. — У них есть записи с камер видеонаблюдения. На них господин Максим Вяземский применяет против неизвестного человека магию. Ракурсы удачные, видно все в деталях и подробностях и потому строить защиту на отрицании причастности не получится. Слабая стратегия.

Эммануил Рудольфович поправил съехавшие на нос очки.

— В нашу пользу играет то, что у незнакомца виден в руках пистолет и негодяй им пользуется. Стреляет. Это очень хорошо. Жаль, что не попадает в Максима — так вообще можно было бы переквалифицировать в потерпевшего. Плюс незнакомец тоже использует магию. Значит можно трактовать все случившееся как самооборону. Незнакомца не поймали — это тоже нам на руку играет. Он, едва услышал сирены полицейской машины, выбрался из созданной Максимом сети и удрал. Это тоже трактуем в свою пользу — мол, испугался представителей власти, покинул место, значит было чего боятся.

— И что же? — растеряно спросил отец. — Значит вопрос решаемый? Пустяковое, получается, дело.

Эммануил Рудольфович замялся, улыбка на мгновение поблекла.

— Не совсем. Использование боевой магии на оживленной городской улице все же немного портит нам картину. В общем, прокурор будет просить два года.

— Два года?! — закричал Вяземский.

— Успокойтесь. Я с легкостью скошу до шести месяцев, может быть даже до четырех, смотря кто будет судья. Сейчас мои люди работают в этом направлении, выясняют.

— У нас нет столько времени! — произнес Вяземский.

— Мягче не получится. Четыре месяца — это не много. Договоримся с обвинением. Через два месяца подадим на условно-досрочное, парня и выпустят. Два месяца — это не срок. Даже соскучится не успеет по дому!

— Эммануил Рудольфович… — голос Вяземского стал похож на раскаты грома. — Я вам деньги плачу не для того, чтобы вы нам сроки снижали.

— А для чего же? — удивился тот.

— А для того, чтобы мы вообще не попадали в тюрьму! Думайте, что предпринять. Немедленно думайте! У нас совсем нет времени.

— Обвинение очень серьезное…

— Не начинайте вы этих дежурных фраз. Выходите на следователя, на прокурора, на самого черта, на кого угодно! Предлагайте, мажьте медом, договаривайтесь.

— Да тише вы! — зашипел Эммануил Рудольфович. — Не в этом же помещении о таких вещах говорить!

— Вот именно! Говорить хватит! Пора действовать!

— Отец, не горячись, — попытался я успокоить его.

Но Вяземский не слушал. Он вновь встал и принялся ходить из угла в угол.

— У вас водитель был? — спросил вдруг Эммануил Рудольфович.

— Да, — кивнул я. — Он убежал, когда началась стрельба.

— Замечательно! — Вновь улыбнулся своей искусственной улыбкой адвокат. — Можно на него все свалить. Сказать, что вы тут абсолютно ни при чем. Как вам такой вариант?

— Что?! — воскликнул я. — Нет! Я не буду наговаривать на ни в чем неповинного человека!

Эммануил Рудольфович глянул на Вяземского. Тот покачал головой.

— Эх, благородный вы человек, Максим Петрович! — вздохнул адвокат. — Ладно, тогда вам необходимо будет придерживаться показаний по этому делу с позиции защищающегося. Мол, ехали в машине, никого не трогали. Тут этот, лихач. Обогнал, начал некорректно себя вести, дерзить, огрызаться, нападать, в конце концов! Потом и вовсе ударил в бок автомобилем. А потом нападение. Будут спрашивать, говорите, что не знаете его. Может, быть псих какой-то, мало ли их таких сейчас ходит на воле? Магией пользовались, признаете и раскаиваетесь, но только в целях самообороны, так как вашей жизни угрожала явная опасность. Понятно?

— Понятно, — понуро ответил я.

— Вот и хорошо! Мои люди сейчас работают, не переживайте. Вытащим вас отсюда.

— И как можно раньше! — добавил Вяземский, обращаясь к адвокату.

— Конечно! — улыбнулся Эммануил Рудольфович.

Замок на двери противно скрипнул, в комнату вошел полицейский.

— Время вышло!

— Все, Максим, нам пора идти, — произнес отец и подошел ко мне.

Неуклюже приобнял.

— Не расстраивайся, все будет нормально, обещаю тебе.

— Отец, попытайся узнать про Кондора, — сказал я. — На камерах видеонаблюдения должно быть его лицо. Это точно он, убийца!

— Хорошо, — шепнул отец. — Дам задание своим парням, они выяснят.

— Время! — настойчиво повторил полицейский.

— Уже уходим! — ответил ему Эммануил Рудольфович. — Максим Петрович, держитесь!

Они вышли из комнаты, оставив меня одного. А вскоре пришли и за мной. Надели за спину наручники, повели в одиночную камеру.

Четыре бетонные стены, деревянные нары, дырка в полу вместо туалета, малюсенькое зарешеченное окошечко под самым потолком. М-да, это тебе не в фамильном доме блуждать в сотне комнат.

В камере было темно, но даже эта темнота была какой-то грязной, словно поручни в старом общественном автобусе. Нары отполированы задницами сидельцев до жирного блеска, стены исписаны такой отборной руганью, что кровоточат глаза. Ну и местечко!

Вскоре принесли еду — алюминиевую побитую тарелку с какой-то бурой жижей и кусок черного как гудрон хлеба. Охранник что-то буркнул, поставил еду на пол. Рядом поставил кружку с водой. Вышел. Аппетита не было.

Если принесли еду, значит держать тут будут как минимум сутки. Вот ведь гадство!

Я вздохнул, сел на край нар. Огляделся.