— Почему? — удивился тот же джентльмен.

— Слишком дорого. Я уже упомянул уникальные двигатели, оборудование, топливо. Но этот самолёт послужит хорошей основой для разработки как раз рабочей лошадки. Вы понимаете: в нём заложена масса прогрессивных конструкторских решений.

— Понимаю. — кивнул тот.

— Кажется, у меня имеются кое-какие мысли о том, что нужно делать, и по приезду в Россию мои люди приступят к разработке перспективного коммерческого самолёта. Но я бы хотел услышать ваши предложения по этой сделке.

— Наши предложения таковы: мы строим в России авиационный завод по выпуску пассажирского самолёта, алюминиевый завод и электростанцию при нем. Но взамен вы не станете выходить со своей продукцией на наш рынок и рынок нашего заднего двора.

— Вы имеете в виду Южную Америку? — усмехнулся Александр.

— Именно.

— Я согласен. О деталях пусть договариваются наши экономисты.

Потом было бессчётное множество других деловых встреч, результатом которых стали новые контракты, самым удачным из которых Александр почитал как раз покупку станкостроительных заводов.

А в предпоследний день случилась неприятность.

Александр один возвращался в гостиницу: Агате заблажило посетить Арсенальную выставку, которая вернулась из вояжа по Америке. Вообще-то, он терпеливо сносил снобистские закидоны жены, но тут, глянув на красочную афишу, взбунтовался:

— Дорогая, я безмерно ценю твой художественный вкус, но позволь на этот раз сбежать и отдохнуть в тишине и спокойствии.

— Отчего же?

— Бездарную жидовскую мазню[1] я могу посмотреть и дома. Вернее, плюнуть и посмотреть на что-то действительно красивое и талантливое.

— Где же ты видишь жидов?

— Вот они. — сказал Александр, указывая на имена Василия Кандинского и Казимира Малевича — об остальных не скажу, потому что знать их не знаю и знать не хочу.

В глазах Агаты заплясали чёртики:

— Алекс, ты антисемит?

— Ни в коей мере, милая. Я поклонник здорового и чистого искусства. И если я вижу бездарную жидовскую мазню, то так и называю её. Не обижайся, я ведь не навязываю своё мнение, а всего лишь хочу оставаться собой.

— Ладно, я отпущу тебя, но только назови мне своего любимого художника.

— Нет ничего легче! Я обожаю творчество Альфонса Алле, а непревзойдённой вершиной почитаю его картину тысяча восемьсот восемьдесят второго года «Битва негров в пещере глубокой ночью»[2].

— Иди куда хочешь! — засмеялась Агата — Между прочим, я тоже поклонница этого мастера, но, к величайшему сожалению, его выставки исключительно редки.

Итак, Александр возвращался в гостиницу, и недалеко от входа его окликнул грубый голос:

— Тавиш! Шолто Тавиш!

Александр оглянулся: его окликнул Кинг-Конг в длиннополом пальто и котелке. Рядом с Кинг-Конгом, гнусно осклабившись, стояла горилла поменьше.

— Гарри, Шолто нас узнал. — сказал Кинг-Конг — Это, наверное, хорошо?

— Но я не вижу в его глазах радости от встречи со старыми друзьями. — ответил Гарри — И это меня огорчает, Джеки.

— Я не люблю, когда огорчается мой друг. — покачал головой Джеки — Шолто, зачем ты огорчил Гарри?

— Что вам нужно, клоуны? Быстро говорите и проваливайте, я не переношу педиков. — бандит внутри Александра явно знал, с кем имеет дело.

— Гарри, я смертельно разочарован. Шолто, оказывается, забыл нашу нежную дружбу. — огорченно помотал башкой Кинг-Конг — Это плохо, Гарри.

— Это невыносимо. — подтвердила горилла поменьше — Моё сердце сейчас разорвётся от горя.

— Шолто, я не хочу, чтобы сердце Гарри разорвалось от горя. Пойдём-ка с нами, и в тихом местечке ты нам расскажешь, зачем ты так полюбил мерзкие двужопые создания, что одну из них таскаешь с собой. Это ведь измена, правда, Гарри?

— Святая истина. — подтвердил Гарри — Это самая настоящая измена.

— Валите куда хотите, а я пойду своей дорогой.

— Ты невыносимо груб, Шолто — ухмыльнулся Джеки — К тому же ты невнимателен. Посмотри на мой правый карман.

Ткань его пальто оттопыривалась, судя по всему, стволом пистолета.

— Гарри, проверь, что там под одеждой этого изменника, он вечно таскает с собой всякие нехорошие вещи. Я не хочу чтобы он невзначай поранился.

Горилл поменьше с большим знанием дела пошарил под одеждой Александра и вытащил оба кольта. На глушитель он не обратил внимания, хотя какой толк в том глушителе без пистолета? Разве что использовать в качестве кастета, впрочем, на безрыбье и рак рыба.

В грязном переулке, всего в квартале от фешенебельного проспекта, они вошли в заплёванный подъезд, оказавшийся гостиницей. Вывеска извещала: «Ганимед. Отель только для джентльменов». Александр прикрыл лицо шляпой, вызвав ухмылку Джеки:

— Шолто, можешь не опасаться. После общения с Гарри на тебя даже бывалые патологоанатомы будут смотреть с ужасом, а уж узнать не сможет никто.

По узкой, невероятно загаженной лестнице поднялись на седьмой этаж и вошли в номер, оказавшийся на удивление чистым. Не успел щёлкнуть замок двери, как Александр, вернее бандит внутри него, начал действовать: он вытащил из внутреннего кармана авторучку с золотым пером, изо всех сил засадил ботинком в междуножие Гарри, идущего впереди, а потом резко развернулся, и загнал безумно дорогой «Паркер» в глаз Джеки.

Большие шкафы падают громко. Джеки как стоял, так и рухнул лицом вниз — словно подпиленный столб. Александр вытащил из кармана корчащегося Гарри оба своих пистолета, и на большой кольт навинтил глушитель.

— Кто вас навёл? — спросил он, взбодрив Гарри пинком в бок.

— Никто. — прохныкал тот — Что ты творишь, сволочь? Больно же!

— А что вы хотели сделать со мной?

— То с тобой, а мне больно.

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Я ничего не скажу.

— Скажешь. — Александр у колена ремнём перетянул ногу Гарри и выстрелил ему в ступню.

— Я говорю, никто! — завизжал Гарри.

— Неверный ответ. — ещё один выстрел выше первой раны.

— Правду говорю. — рыдая выкрикнул Гарри — Я тебя узнал на выступлении в Центральном парке, и мы с Джеки решили тебя пощипать, никому ещё не рассказали. Да у нас и денег-то нет, чтобы сходить в приличное место, второй месяц на мели.

— Точно?

— Богом клянусь!

— Тогда спокойной ночи.

И Александр выстрелил в лоб Гарри.

За право перевезти возвращающихся в Россию Агату и Александра могла разгореться нешуточная борьба, поскольку свои услуги предложили две английские, французская, итальянская и германская трансатлантические компании. Фаворитами считались англичане, потому что Кунард и Уайт Стар Лайн обладали роскошными плавучими дворцами и предлагали своим пассажирам все мыслимые и немыслимые удовольствия. Но рекордсмены решили иначе: они выбрали двухтрубный пароход «Царь», ходивший под флагом «Русского Восточно-Азиатского Общества». Само по себе судно не представляло собой ничего особенного: построено в прошлом, тысяча девятьсот двенадцатом году, среднего водоизмещения и уровня комфорта, с посредственной, по сравнению с ресторанами суперлайнеров кухней, довольно неторопливый, хотя и вполне экономичный. Американская пресса, как ни удивительно, весьма одобрила их решение: дескать, настоящий американец демонстрирует патриотизм по отношению к своей новой родине, а его жена, как настоящая американка, во всём поддерживает своего мужа, хотя, возможно, ей было бы приятнее блистать среди сливок общества на самых роскошных лайнерах.

На пристани собрались провожающие — как гости вчерашнего прощального обеда, так и простые зрители, многочисленные поклонники новых звёзд. В первых рядах, среди важных деловых людей, находился и неизвестный доселе широкой публике Патрик О’Салливан. Этот малый оказался настоящим деловым человеком. На волне известности и популярности он к бесплатно полученной от Александра «Агате» взял в лизинг у «Полярной звезды» ещё шесть таких же самолётов, и организовал пассажирскую линию Нью-Йорк — Вашингтон. Три прошедших месяца дела у него шли блестяще: пассажиров было много, он подумывал об открытии новых линий, и приходил с этой идеей к Александру.