— Мы уже это обсуждали. Ты должна говорить со мной, — сказал он, отрывая мою голову от своей груди и изучая мое лицо. — Пожалуйста, это, блядь, убивает меня…

— Я не могу, Олли. Я бы хотела, но не могу. Только не это. — Слезы быстро полились. — Я не могу тебе сказать, и это для твоего же блага.

— Ты продолжаешь твердить мне это, но это не меняет того факта, что я ничего не могу сделать, чтобы помочь тебе, пока ты не поговоришь со мной.

— Просто почитай мне.

И после того, как я переоделась в свои спортивные штаны и натянула его толстовку, он открыл книгу.

Он читал главу за главой, поглаживая пальцами мои волосы и спину. Его успокаивающее прикосновение успокаивало меня с того момента, о котором он даже не подозревал.

Я заставляла себя сосредоточиться на проблемах Ноя и Элли, но Оскар медленно захватил моим мысли. Он вторгся в мое время чтения, в мои моменты с Олли, в мой разум.

Если я и дальше позволю этому продолжаться, это вернет меня в то место, из которого я выбралась с таким трудом. Способен ли мой разум снова найти выключатель и щелкнуть им? Вернет ли Оскар мои стены? Я не собиралась повторять ту же ошибку снова. Рассказать кому-нибудь было моим единственным вариантом. Доктор Конвей была моим единственным вариантом. Либо она мне не поверит, и я буду вынуждена вернуться в психушку навсегда, либо все огни внутри меня снова погаснут, когда Оскар зайдет слишком далеко. В любом случае, я окажусь проигравшей.

Но что, если она действительно поверит мне?

Она вернется через две недели.

Мне нужно было продержаться всего две недели.

— Я знаю кое-что, чего не знает Олли, — пропела Мэдди, подходя ко мне в коридоре. Рождество наступит через шесть дней, но в Долоре не царило праздничное настроение. В углу столовой стояла небольшая елка, но из-за отсутствия огоньков и украшений она выглядела как неудачная шутка. Это было пожертвование — жалкое пожертвование от кого-то, кто только хотел потешить свое эго во время каникул. Без уроков, которые могли бы нас занять, и без половины персонала, кампус казался городом-призраком.

Наклонив голову в сторону Мэдди, я задумалась, стоило ли вообще участвовать в ее детских играх?

— Молодец, Мэдди. — Нет, оно того не стоит. Мэдди никогда этого не стоила.

— И это то, чего не знаешь ты, — огрызнулась она.

Ее комментарий пригвоздил меня к месту, и я скрестила руки на груди, принимая ее игру. Дьявольская улыбка на ее лице, удовлетворение в ее глазах, ее поза — все это кричало о том, что ждет не дождаться, когда ее план, наконец осуществится.

— Что бы ты ни хотела сказать, просто сделай это.

Рядом со мной появился Олли и положил руку мне на плечо.

— Мэдди снова начинает свои игры? — Он посмотрел на меня сверху вниз, даже не обратив на нее ни малейшего внимания.

— Пытается.

— Ах, она подкрадывается все ближе, любимая. Пойдем, — сказал он мне на ухо и оттащил подальше от ее ядовитых выходок.

Как только мы отошли на расстояние от Мэдди, ее голос разнесся по залу:

— Он никогда не простит тебя за то, что ты сделала!

Я резко повернула голову прямо перед тем, как Олли открыл дверь в мою комнату и затащил меня внутрь.

— Да пошла она, — выдохнул он, как только дверь закрылась. — Помнишь, что я говорил тебе о ревности? Что ж, она ревнует. Забудь о ней.

— И все же, как ты думаешь, что она имела в виду?

— Кого, черт возьми, это волнует? Она как маленькая крыса, ползает и царапает все, до чего может дотянуться своими когтями. — Олли запустил свои длинные пальцы в его густые волосы, прежде чем обхватить себя сзади за шею. — Давай больше не будем тратить на нее время. Рождество через шесть дней, и я собирался подождать до него, чтобы подарить тебе это, но я как ребенок, когда дело доходит до таких вещей. — Олли сунул руку в задний карман.

Он застонал.

— Черт. Подожди. — Он повернулся, пока я сидела на краю кровати и смотрела, как двигаются его лопатки на фоне белой рубашки.

Когда он обернулся обратно, у него на пальце болталась белая роза оригами, к которой была прикреплена лента. Я поднесла руку ко рту и мои глаза метались туда-сюда между розой и его кривой ухмылкой.

— Тебе нравится? — спросил он, присаживаясь передо мной на корточки.

— Олли…

Он убрал мою руку ото рта и расправил ее, прежде чем положить на ладонь розу.

— По правде говоря, меня никогда особо не волновало Рождество. Большинство людей не знают, что зима — напряженный сезон для проституток. — Он пожал плечами. — Когда я рос, я проводил весь рождественский день в чертовом чулане, и по мере того, как я становился старше, день становился только хуже. Но с тобой я хочу испытать все. И когда мы уйдем отсюда вместе, у нас будет елка, огоньки, музыка. Настоящее Рождество. И это будет первым украшением на нашей елке. — Он ухмыльнулся. — Если бумага уцелеет.

Я провела пальцами по нежным краям.

— Где ты… Как ты научился это делать?

— Зик разбирается в оригами. На днях я пошел в библиотеку и вырвал страницу из одной из моих любимых книг, а Зик научил меня остальному.

Зик. Мое сердце затрепетало. Олли поцеловал меня в лоб.

— Я не знала, что мы… Я ничего тебе приготовила … — быстро сказала я, затем глубоко вздохнула. — Я тоже всегда ненавидела Рождество.

Но внезапно мне захотелось украсить елку, сыграть для него рождественскую мелодию на пианино, разослать смешные рождественские открытки от «Олли и Мии» и удивить его подарками, желая испытать все это — вместе с ним.

Олли взял розу с моей ладони, встал и осторожно положил ее на мой чемодан.

— У меня уже есть ты. О чем еще я могу просить? — В его глазах был мечтательный взгляд, и я знала, что будет дальше. — Ну, если ты действительно хочешь мне что-то дать… ты, на мне, голая — всегда срабатывает, любимая.

Так и было, и когда он так говорил, это не было скрытой шуткой. Он хотел меня сейчас. В этот самый момент. Он всегда говорил мне все, что было у него на уме, без всяких фильтров.

«Я. На нем. Голая».

Он наклонил голову, приподнял бровь, и его взгляд был решительным. Внутри все пульсировало. Наклонившись, я обхватила руками его ноги и притянула его к себе. Взглянув на него, стоящего надо мной, я просунула пальцы за пояс его джоггеров.

— Мия… — выдохнул он. Мое имя, слетевшее с его губ, значило все. Это была просьба, мольба, требование, обещание, облегчение, похвала, вопрос, ответ, тоска, желание.

Это было все, все в одном дыхании.

— Я хочу подарить тебе то, чего я никогда никому не дарила. — И это было правдой. Раньше меня волновали только мои эгоистичные потребности. Оральный секс был чисто бескорыстным поступком, а до Олли я была эгоцентричной и эгоистичной сукой.

Олли схватил меня за запястье и остановил.

— Ты никогда не делала этого? — Он был удивлен. Я не винила его.

Уставившись на него с края матраса, с его пальцами, обернутыми вокруг моего запястья, я покачала головой.

— Нет.

Он слегка повернул голову, на его щеке появилась ямочка, и он провел ладонью по лицу и волосам. Когда его глаза снова встретились с моими, он улыбнулся.

— Кажется, я не могу стереть эту глупую улыбку со своего лица.

— Почему ты улыбаешься?

Он вздохнул, все еще улыбаясь, все еще испытывая благоговейный трепет.

— Я тоже никому это не делал. — Смех сорвался с его губ.

Мои брови сошлись вместе, и я откинулась назад, опираясь на руки.

— Ты никогда никому не отлизывал?

Олли покачал головой.

— До тебя — никому.

— Но у тебя это так хорошо получается.

— Ты делаешь меня мастером в этом. — Он подмигнул и отпустил мое запястье. — И если бы я мог вернуться назад и убрать всех остальных девушек со своего пути, я бы… Если бы я знал, что однажды ты войдешь в мою жизнь, я бы подождал.

— Все эти маленькие шаги привели тебя ко мне, Олли. Если бы на одном из наших путей был брошен камень, если бы изменилась хоть одна мелочь, встретились бы мы вообще?