— Есть родственники Смирновой?

— Да, — автоматически вырывается у меня. В два шага подлетаю к доктору. За мной стоят Алиса и Марк.

— Даже не знаю, как вам сказать, — начинает доктор, а я уже сжимаю кулаки, готовый разорвать этого то ли интригана, то ли блюстителя нашего эмоционального равновесия.

— Как есть, — грубо произносит Марк, не давая доктору и шанса на промедление.

— Мы сняли провода и сделали чистку организма от переизбытка психотропных средств и опиатов, но сознание не возвращается… Чтобы спасти ее и ребенка, нам пришлось ввести ее в искусственную кому…

— Ребенок? Кома? — руки начали трястись, а из глаз невольно потекли абсолютно несвойственные мне слезы. Все тело в мурашках, вызванных внутренним отторжением этой информации. — Нет, нет, — пошатываясь, я сделал пару шагов назад, опираясь о стену.

— Восемь недель плоду, — продолжает шокировать доктор.

— Я, я не знал, — еле слышно говорю я, закрывая горящие глаза кулаками. — Она же выживет? А ребенок? Какие шансы? — я не верю, что могу стать отцом. Если бы знал, запер бы ее дома и никуда от себя не отпускал. Злость на психбольного ублюдка снова поднимается до максимума по шкале ярости.

— Мы сделаем все возможное, чтобы спасибо ребенка и девушку. Когда подойдет срок хотя бы шести месяцев, мы сделаем кесарево — сечение, а после будем выводить девушку из комы. К ней сейчас нельзя. Наберитесь терпения, потому что дальше будет сложно, — неутешительно прогнозирует доктор, прежде чем захлопнуть перед нами двери и уйти.

Алиса с Марком что-то говорят, но я их не слышу. Ноги бредут в неизвестном направлении, заплетаясь между собой, из-за чего я постоянно влетаю в стены. Интересное зрелище со стороны: огромный бугай с красными глазами, затравленным взглядом, валящийся с ног. На очередной такой выпад, я прислоняюсь к стене и со всей силы бью ее кулаком, раздирая и без того ободранные костяшки в кровь, сопровождая акт вандализма громкими криками, позволяющими выпустить всю съедающую меня внутри агонию. Осознаю, что плачу, лишь когда соленые ручьи полностью заполняют лицо и начинают до адской рези разъедать глаза. Останавливаюсь, поворачиваясь спиной к стене и, закрыв глаза, медленно спускаюсь вниз.

Мимо меня проносятся десятки людей, но я их не вижу. Сознание расплывается, а тело трясет.

— Почему он плачет? Он ведь мужчина, — слышу от совершенно незнакомых мне людей. Злость в купе с внезапно возникшим раздражением на и без того нелепое замечание, адресованное человеку в больнице, заставляет напрячься и все же ответить.

— Потому что я не смог сберечь ее. Моя беременная невеста в коме и мне насрать на то, что вы думаете обо мне, — говорю в пустоту, потому что даже не вижу их. Постепенно звуки затихают, и я понимаю, что проваливаюсь в сон.

Два года спустя.

Арсен

— Камилла, ну же, перебирай своими ножками быстрее, мама уже заждалась тебя, — говорю я дочери, пока она топает маленькими шагами. Точная копия своей матери, за одним исключением — ее волосы не были огненного цвета как у Марго. Они были темные, как у меня. Но аквамариновые глаза каждый день напоминали мне о ее матери. Я смотрел в них и видел свою любимую, чьих глаз я не видел уже два долгих и безумно сложных года. Сначала разбирательства с Егором, не дававшие мне спокойно ухаживать за Марой. Постоянная беготня, дача показаний, суды, экспертизы. И как итог — меня все таки оправдали, посчитав это самообороной, учитывая текущее состояние Мары и мое, как оказалось, сотрясение мозга от удара того придурка. Что касается Егора, я хотел для него самого жесткого наказания — пожизненного заключения, но его адвокаты все равно добились, чтобы его запихнули в психиатрическую больницу. Одно утешает — если выпишут из нее раньше срока — пойдет отбывать в тюрьму на долгих тридцать лет.

Когда разбирательства закончились, я все свободное время находился в больнице. Хотел помочь всем, чем только мог. Платная клиника с лучшими врачами и акушерами прекрасно управлялись с ней, но мне хотелось как-то участвовать: я помогал с регулярными массажами, даже если их уже делали, периодически переворачивал ее для профилактики пролежней, хотя и это медработники делали с необходимой регулярностью, обтирал ее тело и расчесывал волосы. Будучи в состоянии искусственной комы, она иногда сжимала мою руку. Даже не знаю, радовало это меня или нет, потому что в эти моменты она словно сжимала мое сердце. Ком в горле после этого не проходил еще долго. Я приходил каждый день и видел, как она худела, находясь лишь на парентеральном питании. При всем при этом, живот увеличивался на глазах, а спустя пару месяцев, я смог почувствовать толчки нашего ребенка. Осознание того, что проживал это один, не позволяли полностью поглотиться счастьем, но я старался держаться. Ради нас троих. Спустя еще несколько месяцев, на свет появилась семимесячная Эристова Камилла Арсеновна. После долгого пребывания в кувезе, малышку все же отдали мне. Такая крохотная, но уже настолько любимая. Я смотрел на нее и улыбался, не сумев сдержать нотки сентиментальности во взгляде. Маленькие пальчики, вытянутые губки и нахмуренный лобик: она была прекрасна. Однако в тот момент я еще не понимал, что значит оказаться один на один с маленьким беспомощным ребенком, когда абсолютно не понимаешь, что с ним делать. На помощь пришла Алиса, о которой я моментально изменил свое предвзято-негативное мнение. Она прекрасный человек, без которого я бы справился. А благодаря Марку мой судебный процесс прошел без происшествий. Не знаю, за что Бог послал этих двоих в нашу с Марой жизнь, но я ему за это благодарен. Вместе с Алисой мы подобрали няню: пожилую женщину, воспитавшую троих детей и шестерых внуков. Она была хорошей знакомой Алисы и сидела дома без работы, тогда как все родные выросли и разъехались, а муж скончался. Антонина Сергеевна была безумно рада, что в ее жизни снова раздастся детский смех, а мы были спокойны за безопасность Ками.

— Давай, проходи, только осторожно, здесь порожек, — говорю я дочери, когда она пытается бегом перешагнуть через порог, чтобы встретиться с мамой. Врачи вывели Мару из искусственной комы через три месяца после рождения Камиллы. Тело Мары было на грани. Все органы с трудом функционировали, а одна почка полностью отказала. Чтобы избежать излишнюю нагрузку на итак страдающую вторую почку, необходима была срочная пересадка. Я стал ее донором, а Алиса в это время присмотрела за Камиллой. Несколько недель я пролежал в одной палате с любимой, надеясь, что вот — вот она придет в себя. Врачи предупреждали, что выход из комы будет постепенным, но его не было. Спустя месяц мне сказали, что она впала в настоящую кому. Ее и без того ослабевшие органы били забастовку. Через год врачи предложили отключить ее от аппарата, поддерживающего ее жизнь, но я не мог. Я не имел права этого делать, хотя и понимал, что она мучается. Я верил и до сих пор верю, что она обязательно придет в себя.

— Привет, любимая, — сажусь на кровать, параллельно сжимая ее руку своей. — Мы с Камиллой пришли тебя проведать. Она уже четко произносит «папа», «Аля» и «баба», представляешь? — говорю, еле сдерживая образовавшийся в горле ком горечи. Камилла, будучи активным ребенком, на удивление, стоит молча. — Твоя маленькая копия с каждым днем становится все балованнее. Я будто воспитываю прирожденную принцессу, вечно всем недовольную, — и я не врал. Чтобы хоть как-то компенсировать недостаток материнской заботы и ласки, я покупаю и позволяю ей все, что только можно, но этот ребенок всегда всем недоволен, ведь самое главное, в чем она действительно нуждается, и чего я никак не могу ей дать — мама. Вкусное молоко, теплые объятия, искренние материнские поцелуи и самое главное — связь. Эту нерушимую связь матери и ребенка. Я смотрел на этот маленький и беззащитный комочек и в душе обливался слезами, потому что моя дочь может никогда не познать радости полной любящей семьи. Сглотнув ком, подхожу к Камилле и беру малышку на руки. Она протягивает ко мне свои маленькие ручки и тут же обхватывает ими шею.