— Чтобы не переходил эту границу ночью, понятно?! Иначе я пойду спать на пол, укутавшись в одеяло.

— Сумасшедшая. Ты не будешь переодеваться? Тебе дать мою футболку?

Вижу ведь как она ложится на кровать в своем платье, но в ответ мне в лицо летит подушка, которую я ловко ловлю, смеясь прямо в нее. Однако стоит только ее откинуть, вторая врезается мне прямо в лоб.

— Как знаешь, — пожимаю плечами и, резко отшвырнув подушку, одним рывком стягиваю с себя футболку, а потом так же быстро снимаю штаны, оставаясь в одних боксерах, из которых уже вырывается колом стоящий член. Ее шокированный взгляд стоит того, чтобы быть с ней в одной комнате и, черт возьми, не прикасаться к ней.

— Что? Я не привык спать в одежде. Скажи спасибо, что я сплю в боксерах. Чего только ради тебя не делаю.

Ложусь на кровать, поворачиваясь к ней.

— Ты сумасшедший, — говорит девушка, смотря мне в глаза, а после отворачивается.

— А ты чертовски красная, пододвигаюсь ближе и замираю возле уха, — тебе нравится то, что ты видишь, не ври хотя бы себе. Спокойной ночи. Спи, если сможешь уснуть, — шепчу ей на ухо, отчего девушка сжимается еще сильнее, а потом резко отстраняюсь и выключаю свет.

Марго

Я просыпаюсь от ощущения тяжести на своем животе и щекочущего шею дуновения. Вспоминая прошедший день, резко распахиваю глаза. Лучше бы этого не делала, потому что увиденная картина будто из какого-то романтического фильма: моя голова покоится на его плече, а нога обвивает бедро. Его голова утыкается мне в шею, а рука по-хозяйски обнимает за талию. Просто прекрасно. Убедившись, что он спит, я совсем дурею и, поддавшись желанию, решаю еще немного полежать вот так, в чьих-то объятиях. Поворачиваю голову, желая рассмотреть его: темные волосы спадают ему на глаза, точеные скулы будто высечены из камня, а губы… таким губам позавидовала бы каждая девушка: розовые, немного припухлые, но агрессивно очерченные, что показывает их мужественность.

Опустив взгляд ниже, задерживаюсь на его руке, обнимающей меня и прижимающей к своему телу. Она огромная, накаченная, как и все его тело в целом. Он высокий, спортивный и безумно красивый. Если он музыкант, возможно, он знаменит, но почему тогда постоянно дома?

Боюсь смотреть ниже, но после нескольких прерванных попыток любопытство все же берет надо мной вверх. Когда еще я буду лежать рядом с красивым полуобнаженным парнем, имея возможность его разглядеть? Вот именно! Перевожу взгляд ниже и натыкаюсь на его боксеры, через которые отчетливо видно очертания его органа. На моих глазах он увеличивается в размерах и теперь заметно выпирает, вырываясь из трусов. Сглотнув, я медленно поднимаю взгляд вверх и натыкаюсь на его пронзительный взгляд, говоривший о том, что он меня поймал. Ловко подмяв меня под себя, он нависает надо мной, опускаясь ближе к моему лицу и говоря на ухо.

— Ты чертовски сексуальна утром в моей постели. Особенно, когда разглядываешь меня как голодная волчица, — шепчет парень, после чего прикусывает мочку уха, следом зализав место укуса языком.

— Я не разглядывала тебя! Ай! Что ты делаешь? — пытаюсь отодвинуть эту скалу из мышц, — наказываю маленькую лгунишку.

Его губы резко оказываются на моих, сминая и жадно посасывая. Он оттягивает нижнюю губу, прикусывает и зализывает одновременно. Его язык захватывает в свой плен мой, соперничая с ним, а потом сплетаясь, будто они единое целое. Его руки блуждают по моему телу: сначала по шее, плавно переход на талию и бедра. От каждого прикосновения жар в моем теле лишь усиливается, а давление его эрекции в мой живот лишь усугубляет мое желание. У меня были отношения, но то, как они закончились, заставило меня навсегда воздвигнуть стены, защищающие меня от мира. На которые сейчас я благополучно забиваю и собственноручно впускаю незнакомца за их двери. Тем временем, его руки забираются мне под платье, сминая ягодицы и с силой прижимая меня поближе к себе. Я обнимаю его за крепкую спину, поглаживаю, невесомо провожу по ней кончиками пальцев по рельефным буграм мышц, от чего после каждого прикосновения у него вырывается рык наслаждения. Он на секунду отстраняется от меня, чтобы стянуть платье. Это выходит машинально, поэтому я даже не осознаю, как оно оказывается на полу. Он снова нападает на мой рот, бешено вбиваясь в него своим языком. Его руки приподнимают меня, и он медленно направляется к застежке на бюстгальтере. Но когда чувствую, что он его расстегнул, что-то внутри поднимает восстание. Пелена с глаз вмиг улетучивается, рычаг, запускающий механизм воздвижения стен опускается, позволяя осознанно взглянуть на ситуацию, в которой оказалась: я в нижнем белье целуюсь с почти голым и до чертиков возбужденным парнем, даже имени которого не знаю. Я нервно отталкиваю его, застегиваю бюстгальтер и на ходу натягиваю платье.

— Этого больше никогда не повторится, — говорю ему через спину.

Я бросаюсь бежать из его комнаты с бешено колотящимся сердцем и совершенно затуманенными мыслями. Чувствую себя дешевой шлюхой, ввалившейся в дом к богатому парню и уже на следующий день готовой раздвинуть перед ним ноги. Возбуждение сменяется стыдом и отвращением к себе, к своей очередной слабости. Я больше не позволю никому так с собой поступить. Я больше не позволю никому причинить мне боль. Невольно окунаюсь в так тщательно закрытые на замок воспоминания о Максиме.

— Ты ничто. Кроме меня у тебя никого нет, слышишь? — кричал он мне в лицо, вонзаясь в скулы своими пальцами.

Он сжимал их с такой силой, что каждый раз оставались синяки. Тогда я даже не представляла свое лицо без них. Макс до определенного момента никогда не бил меня, а просто немного жестче, чем мне было бы достаточно, указывал как не стоило себя вести.

— Ты не будешь общаться ни с одним мужчиной в университете, ты будешь избегать их, поняла? — в очередной раз прорычал он и кинул меня на кровать, разрывая на мне одежду. Я не сопротивлялась, это было бессмысленно. Так я получила бы гораздо больше боли, чем смиренно расслабившись. Когда он был в ярости, нужно было просто переждать это состояние, потому что после этого он превращался в самого лучшего и заботливого парня на свете, извиняясь за каждый синяк, возникший из-за его чересчур сильных сжатий, на моем теле.

Я была безумно влюблена в него, и, тем не менее, после каждого раза, когда он морально и физически унижал и уничтожал меня, я собиралась взять себя в руки и уйти. Но именно в эти моменты он выпускал своего демона на свободу, запирая меня у себя в квартире, насилуя и моря голодом, а потом снова менялся и извинялся, говоря, что я сама виновата и вынудила его. Он уверял, что не может без меня жить, что я его и только его, чтобы в забыла мысли о свободе и никогда даже не задумывалась о них. И я не задумывалась, пока не произошел переломный момент. Это был год нашего выпуска, перед выпускным Егор, с которым втайне я постоянно общалась, обещал приехать, чтобы поздравить меня заранее, так как на сам выпускной улетит на стажировку в Китай. Я никогда никому не рассказывала о том, что происходит за закрытыми дверями квартиры, в которой мы с Максом жили уже год. Он вынудил меня переехать к нему, чтобы больше времени проводить вместе и привыкать друг к другу, чтобы в будущем пожениться. Я всегда хотела семью, которой у меня никогда не было, а потому переехала без скандала. Какой толк? Он все равно бы вынудил меня это сделать. Я чувствовала себя мухой, попавшей в паутину паука. И этот паук раз за разом обматывал паутину у моего горла то сжимая, то давай вдохнуть немного желанного и необходимого для жизни воздуха. С каждым днем я умирала: я перестала смеяться, закрылась в себе и почти не говорила, чтобы ненароком не сделать так, как ему бы не понравилось. Я превратилась в безвольную куклу, единственная отдушина которой была учеба. А когда и она подходила к концу, волна паники каждый день понемногу начинала меня накрывать. Разговоры Макса о том, что он достаточно зарабатывал, являясь Генеральным директором строительной организации, и мне совсем необязательно работать, не просто пугали меня, а вводили в откровенный ужас. Даже сейчас, вспоминая свое беспомощное состояние, я покрываюсь потом и замечаю, что треморно трясусь, а на глазах появляются слезы. Эти слезы не похожи на обычные — они разъедают глаза так, что становится невозможно их открывать, будто кто-то залил в них кислоту и заставил держать открытыми, чтобы продлить муки.