— Почему бы не наколдовать нам уютный домик? — спрашивает Тилли. — С печкой во всю стену.

Гилберт насмешливо фыркает.

— Колдовство так не работает, — отвечает он. — Невозможно из ничего создать что-то, да ещё и настолько сложное. Жаль, что у меня нет такой силы, как у моего отца — он может изменять погоду. Я мог бы утихомирить ветер или сотворить небольшой дождь, но в нашем случае это ничем не поможет.

— Я-а г-гтов ст-ть кем угодно, — заявляю я, стуча зубами, — т-тльк бы поск-рее. Или безо всяк-к-го к-колдвства стану сосулькой, клац-клац-клац. Кстати, н-н-счёт сосулек — Г-гилберт, у тебя од-дна висит под носом.

— Ха-ха, — веселится Тилли, — и правда.

Гилберт, хмурясь, проводит под носом непослушными пальцами, но избавиться от сросшейся с усами сосульки ему не удаётся. Он сильно краснеет, что заметно даже в этих снежных сумерках, и пытается отвернуться от нас, прикрывая лицо рукой.

— Ч-что вы такие злые, — робко произносит Андраник. — Н-нашли к чему придираться, абчхи! Нам ведь важдо сейчас не выглядеть красиво, а выжить. Г-гилберт, ты делай, что надо.

— Сейчас, — ворчит мой друг, всё ещё прикрывая лицо. — Слова только вспомню. Эй, кто толкается?

Никто из нас не отвечает, и потому Гилберт спрашивает ещё раз:

— Сильвер, это ты сейчас толкал меня в спину?

— Я-а з-залед-денел и не могу даже пошвелить языком к-к следует, — пытаюсь ответить я, — н-не то что в спину толкать кого-то.

— А что тогда это было? — настораживается Гилберт.

Тут же вскрикивает и Тилли, сидящая справа от меня, а вслед за этим я будто бы слышу человеческий голос, заглушённый порывами свистящего ветра.

В следующее мгновение кто-то тянет меня вверх.

— Плохое место, чтобы спать! — слышу я. — Идём, идём! Йарру, веди остальных!

Путь, который мы проделываем потом, я запоминаю плохо. В памяти остаются лишь холод, боль в замёрзшем теле, алые вспышки перед глазами и какое-то странное чувство. Кажется, будто я умру, но вроде бы уже всё равно, и даже хочется, чтобы меня никуда не тащили, а оставили в покое, позволив свернуться в снегу, укрывшись шарфом.

Мы входим в какой-то дом, с меня стягивают промокшую и задубевшую одежду — я этого почти не чувствую — и надевают что-то сухое. Думаю, если бы мне сейчас переломали пальцы, я даже не ощутил бы этого.

Нас усаживают у огня, укрывают одеялами, и лишь когда мне протягивают кружку с дымящимся питьём, я начинаю немного чувствовать пальцы и не могу сдержать стон боли. Неужели всё-таки переломали? Тот, кто хотел меня напоить, всё понимает и сам подносит выдолбленную из дерева посудину к моим губам.

Отхлебнув что-то тёплое, напоминающее по запаху хвойный лес, я наконец проявляю интерес к месту, в котором очутился. Подняв глаза над кружкой, я встречаюсь взглядом со стариком, внимательно наблюдающим за мной.

Пляшущий в очаге огонь, единственный источник света здесь, выхватывает из сумрака его лицо с крупными угловатыми чертами. Кажется, будто оно наспех вырублено из дерева, и тёмная кожа, покрытая грубыми морщинами, словно засечками, лишь усиливает это сходство. Поседевшие волосы, в которых ещё заметны тёмные пряди, волнами спадают на плечи. На лбу они перехвачены ремешком, сплетённым из кожаных полос.

Старик одет во что-то вроде рубахи из тёмно-серой шерсти, с широким воротом и без пуговиц.

— Нииуш, — говорит он мне.

Светло-голубые, почти белые глаза прищуриваются, от уголков разбегаются лучики морщинок.

В изумлении я поднимаю брови. Может быть, мои голова и уши слишком сильно замёрзли, и теперь я не в состоянии понимать речь? Но нет, вот я слышу Тилли, и вроде бы слова мне знакомы.

— ...какие узоры, ах, какие узоры! — щебечет она. — Вы непременно покажете мне, как их...

— Простите, — говорю я сипло, — не понимаю.

— Имя мне — Нииуш, — повторяет старик. — Твоё?

— Ах вот что, — с облегчением вздыхаю я. — Сильвер, меня зовут Сильвер.

Старик глядит в сторону и подаёт кому-то знак. Я замечаю, что его крупный нос со лбом в профиль образуют одну линию.

— Иду, иду! — слышу я старческий скрипучий голос.

Повернув голову, я вижу и саму женщину. Кажется, будто голос старше неё на несколько десятков лет: она стройна и высока. Лицо её, напоминающее по цвету древесину дуба, выглядит гладким, и лишь поседевшие косы, доходящие едва не до колен, говорят о том, что женщина уже не юна.

Правда, когда она подходит, становится заметно, что кожа её покрыта множеством морщин — от тонких до глубоких, будто рубцы. На незнакомке такая же одежда из тёмно-серой грубой шерсти с завёрнутыми до локтя рукавами, штаны из кожи и высокие меховые сапоги. В руках она держит большое деревянное блюдо, которое ставит на пол неподалёку от меня. Я не успеваю рассмотреть, что в нём.

— Туула, — представляется женщина, чуть склоняя голову на бок и пристально меня рассматривая. — Выглядишь слабым тоже. Вам ли остановить вечный холод, вечную ночь?

— Вечную ночь? — переспрашиваю я. — Мы уж точно не собирались ничего останавливать. Нам нужно кое-кого найти, девушку, её зовут Нела. Может быть, она у вас?

— Нела знакома нам, — с достоинством отвечает Туула. — Она ушла.

— Куда ушла? — спрашивает Гилберт. Они сидит неподалёку, у огня, на шкурах, прикрывающих пол.

— К людям своего племени, — звучит ответ. — Ушла давно. Думала, что сможет остановить вечный снежный мрак. Но холод всё так же сковывает землю, а ночи всё длиннее.

— Ох, звучит всё это совсем плохо, — бормочет Андраник. — Надеюсь, это не означает, что она умерла.

— Типун тебе на язык! — толкает его Тилли. — Расскажите, пожалуйста, где Нела сейчас и как нам её найти?

— Что даст знание, если не по силам путь? — усмехается старая женщина. — Пейте, ешьте. И спите.

С этими словами она скрывается за полотняным занавесом, отделяющим часть этого необычного дома. Нииуш поднимается и следует за ней, не сказав нам больше ни слова.

Я осматриваюсь. Вход здесь совсем низкий — помню, мы пробирались едва ли не ползком. Вместо двери проём завешен плотными коврами, простыми, без узоров, серыми и белыми. Стены тоже укрыты коврами и шкурами, но в просветах я вижу что-то, напоминающее мне ледяные замки моего детства. Дом округлый, центральную часть занимает грубо сложенный очаг, и дым выходит в дыру на крыше.

— Это же снежный дом, мне не показалось? — спрашивает у нас Тилли, вынимая гребешок из саквояжа. — А почему? Зима ведь только началась. Они строят дома лишь на зимнее время, или у них тут всегда так холодно, как думаете? Ай, проклятые волосы совсем спутались...

— Вряд ли кто-то стал бы возводить себе новый дом каждую зиму, — размышляет Гилберт, сводя брови к переносице. — Это утомительно. И помните, эти люди упоминали вечный холод? Кажется, что-то здесь идёт не так. Понять бы, почему.

— А кстати, нам предлагали что-то съесть, — напоминаю я и вздрагиваю. Несмотря на то, что меня тщательно укутали, холод ещё не покинул тело. — Не знаю, как вы, а я бы перекусил.

Гилберт указывает на блюдо, которое оставила Туула.

— Кажется, там рыба, — говорит он. — Ты только всё не съедай, а то знаю я...

Тут он прерывается. На лице его застывает напряжённое выражение, и я невольно прослеживаю за направлением его взгляда.