Вот зачем, к примеру, нам котёл? Но и Туула, и Нииуш утверждают, что без воды в пути можно пропасть. Тёплое питьё, по их словам, придаёт сил. А я считаю, что если хочется пить, то можно и снег пожевать. Они морщатся, будто я сказал глупость, а затем приводят ещё один довод: в котле можно сварить мясо. А это другое дело, с этим я соглашаюсь, только пусть нам дадут котёл побольше.

Мешочек с хвойными иглами и чем-то ещё, грубо смолотым, что я не определяю — ладно, пусть будет, весит он мало. Но зачем нам кадка с жиром? Даже я такое не ем.

Туула долго смеётся, а затем поясняет: смазывать лицо, чтобы защитить от холода. Тут же она предлагает Гилберту избавиться от усов — говорит, в здешних местах они будут лишь помехой, а не защитой. Упрямец отказывается, хотя, честное слово, лучше бы послушал. То и дело разглядывает свои усы при помощи карманного зеркальца с таким глупым видом, будто это его главное достижение за всю жизнь.

Для нас готовят также ковры и шкуры, которые даже в свёрнутом виде занимают немало места. Если остановимся на ночлег под открытым небом или в заброшенном жилье, сможем уютно устроиться.

Тилли расспрашивает насчёт заброшенного жилья. Оказывается, раньше людей в этих местах было так много, что они селились и у озера, где Нииуш удит рыбу, и дальше — у реки, которую не в силах сковать даже вечный холод, и у леса, который прежде был высоким, а теперь деревья там почти не тянутся вверх. С тех пор и попадаются там и сям брошенные дома. Утварь из них растащили, стены, оставшись без людских рук, поддались непогоде, но путник может ещё найти угол, а в нём — очаг.

Мы узнаём, что здесь, у гор, живут лишь четверо — Туула с Нииушем да братья Туулы, Фьок и Йарру. Фьок у них считается молодым, хотя по виду вполне мог бы быть чьим-то дедом, и именно он чаще других отправляется на охоту. Детей у Туулы нет.

— И к лучшему, — говорит она. — Если бы мне было послано одно дитя, страшная жизнь ждала бы его, когда уйдём мы, старики. Что может быть горше — остаться одному в этих белых пустошах, среди воспоминаний и следов былого. Я не желала бы ему такой судьбы.

— У некоторых рождается много детей, — говорю я, вспоминая принцесс Третьего королевства. — Хватит даже, чтобы вновь заселить пустующие земли.

— И что бы их ждало потом? — хмыкает Туула. — Они не смогли бы создать семьи, наш народ всё равно был бы обречён.

— Но ведь ещё есть люди, к которым ушла Нела, — напоминает Тилли, отрываясь от своего альбома. — Почему вы тоже не ушли к ним или они не присоединились к вам?

— Мы слишком разные, — помолчав, роняет старуха.

Больше она ничего не поясняет, потому остаётся лишь догадываться, что она подразумевала. И почему она считает их племенем Нелы, Туула тоже нам не сказала — лишь поглядела так, поднимая брови, будто объяснений здесь не требуется. Может быть, это какие-нибудь колдуны?

Сборы занимают почти весь день. Да и дни здесь недолгие — мы ни разу не видели солнца, небо лишь делается серо-белым на какое-то время, а затем мир опять погружается во тьму. В путь мы двинемся завтра.

— Мне одновременно и радостно, и тревожно, — взволнованно говорит Андраник, вертясь под своим одеялом. — Неужели мы вот-вот отыщем королеву Нелу? А то, что с нами происходит, можно ведь назвать настоящими приключениями, да? Ох, я вряд ли усну!

— Я уверена, что это и есть приключения, хотя лучше бы нам было вернуться домой, — говорит Тилли. — Всё-таки я беспокоюсь за вас, то есть за тебя...

— Хр-р, — неожиданно перебивает её тот, кто не собирался спать.

— Нечего тут смеяться! — шипит на меня Тилли, поправляя одеяло Андраника. — Весь дом перебудишь! Вовсе не вижу ничего смешного!

Это она напрасно. Я думаю, если не замечать вокруг ничего смешного, мир покажется довольно унылым местом. Но каждый сам решает, как ему жить.

Послушав недолго, как ветер завывает над крышей, я засыпаю тоже.

Поутру меня расталкивает Гилберт.

— Поднимайся, в путь пора! — отвратительно бодрым голосом сообщает он.

Нам приходится щедро смазать лица жиром, ведь предстоит долго пробыть на холоде. Снаружи ещё довольно темно. Надеюсь, Туула не ошиблась и не собирается выставить нас из дома среди ночи.

В провожатые нам дают Фьока. Несмотря на почтенный возраст, Фьок могуч, время не сумело согнуть его спину, и плечи его широки. Ростом он даже немного выше Гилберта.

Тёмное неулыбчивое лицо старика изрезано морщинами, но в чёрных волосах виднеется только одна седая прядь — у виска. Оттуда же к щеке тянется старый шрам. Интересно, как он получен, но спрашивать неудобно.

Фьок тащит сани с поклажей. Гилберт настаивал, что повезёт их сам, но старик лишь молча отстранил его и направился вперёд, размеренно ступая. На остальные слова Гилберта Фьок обратил не больше внимания, чем на свист ветра, так что мой друг в конце концов плюнул и перестал тянуть к себе верёвку саней. Он пропустил вперёд меня, сонную Тилли и отчаянно зевающего Андраника и пошёл замыкающим.

Старая Аннеке увязалась за нами. Она то скачет в густом снегу слева или справа, проваливаясь по уши, то убегает вперёд, исчезая из виду. Я слежу за её полосатым хвостом, взлетающим над сугробами, и это единственное доступное мне сейчас развлечение.

Спутники мои идут угрюмо, будто воды в рот набрали. Слева и справа в неохотно наступающем рассвете белеет снежная равнина. К счастью, сейчас безветренно.

Путь под ногами хоть и заметён свежим снегом, но видно, что этой дорогой нередко кто-то пользуется. Не приходится прилагать особых усилий, чтобы идти, да и широкие полозья саней оказывают нам услугу.

Обернувшись, я вижу вдали три снежных дома, тающих, будто в тумане. Над двумя из трёх поднимается дым. Гилберт, идущий сзади, поспешно прячет что-то в карман (зеркальце, не иначе, совсем сдурел со своими усами).

К тому времени, как с Тилли слетает сон и она начинает привычно сыпать вопросами, мы добираемся до длинного замёрзшего озера. Кое-где темнеют полыньи, уже затянутые молодым ледком.

— Как называется это озеро? — спрашивает Тилли. — А оно глубокое?

Фьок молчит.

— А что за рыба в нём водится? Какого размера была самая крупная, что вы видели? А на какую наживку ловите? Как рыба не замерзает здесь?

Фьок не издаёт ни звука. Миновав заснеженный берег, поросший чахлыми кустарниками, он первым ступает на лёд и продолжает идти по нему так же неторопливо и уверенно, как прежде по снегу.

Старая Аннеке притаивается за ветками, придавленными снегом, и водит хвостом из стороны в сторону, глядя на Фьока. Затем в два прыжка она догоняет его, пытается остановиться, но её заносит на льду. Но даже когда Старая Аннеке врезается боком в колени Фьока сзади и роняет его, он не издаёт ни звука — молча встаёт, отряхивается, поднимает верёвку саней и идёт дальше.

— Ой, ребята, — громко шепчет Тилли, оглядывая нас блестящими глазами, — ведь он же, наверное, немой! Я только сейчас поняла, что и не слышала прежде, чтобы Фьок сказал хоть слово!

— Может быть, и глухой? — робко предполагает Андраник. — Он будто не слышит ничего вокруг.

— А видели тот шрам у него на виске? — говорю я. — Он, наверное, ударился головой, и с тех пор ничего не слышит и сказать не может. А вдруг у него и с головой не в порядке, и он заведёт нас куда-то не туда?

— Сильвер, как тебе не стыдно, — укоряет Гилберт. — Нам бы не дали в провожатые человека, который бы не справился с этой ролью. Уж с головой у него точно получше, чем у тебя.

— Ну спасибо, — горько говорю я и внезапно для Гилберта подставляю ему подножку. Он падает с воплем.