Люди из моей компании в конце концов начинают уходить. Я закрываю свой счет и предлагаю оплатить счет остальных — подарок Гаррету. Все поднимают бокалы и аплодируют в мою честь. Я не могу быть уверен, но клянусь, что чувствую, как Эмелия снова наблюдает за мной.

Встаю, чтобы сходить в туалет перед уходом. Поездка на поезде обратно в Бостон будет долгой. Вымыв руки, я открываю дверь и вижу, что с другой стороны меня ждет Эмелия.

Она прислоняется к противоположной стене, и я на секунду задерживаю на ней взгляд. В этом наряде у нее очень длинные ноги.

Шум открывающейся двери привлекает ее внимание, и она отрывается от своего телефона.

Мое присутствие пугает ее.

— Профессор, — произносит она почтительным тоном.

— Что на тебе надето?

Медленно она переваривает сказанное мной, и тон, которым это произнесено. Затем гордо вздергивает подбородок.

— Ничего, что касалось бы вас. Вы закончили? Мне нужно подкрасить губы.

— Конечно.

Я протягиваю руку, жестом приглашая ее войти и давая понять, что еще не готов покинуть туалет, но она может присоединиться, если хочет.

Она прищуривает глаза от раздражения и проходит мимо меня, не забывая при этом впечатать каблук в мою туфлю. Никаких извинений.

Как… интересно.

Мне следует уйти, но я этого не делаю. Действительно ли мое присутствие пугает ее или она видела, как я встал из-за стола, и последовала за мной?

Я прислоняюсь к дверному косяку и наблюдаю, как она достает из сумочки помаду, прислоняется к стойке и начинает красить губы. В этой позе ее бедра приподнимаются, задирая юбку еще выше.

Она ловит мой взгляд в зеркале.

— Как прошел ваш вечер, профессор? Кого-нибудь терроризировали?

Я тихо смеюсь, оценив ее откровенность.

— Думаю, что ты та, кто терроризирует людей. Это то, что ты обычно надеваешь, когда выходишь на улицу?

— Это костюм. Неужели вы настолько стары, что не узнаете? — ее снисходительный тон медленный и насмешливый.

— По-моему, он наводит на неверные мысли.

— О боже. — Она закатывает глаза. — Избавьте меня от лекции «Если девушки так одеваются, они сами напрашиваются».

— Итак, чтобы внести ясность, ты не напрашиваешься?

Ее взгляд пылает яростью.

Я должен прекратить, повернуться, уйти и оставить ее в покое, но не могу. Такое ощущение, что это мой последний шанс. Сегодняшний вечер — это подарок, и я не собираюсь его растрачивать.

Она кладет помаду обратно в сумочку и застегивает молнию.

— Я и не подозревала, что могу ненавидеть вас больше, чем уже ненавижу.

— Твое мнение не имеет значения, Эмелия. Ты моя ученица. Ребенок.

С таким же успехом я мог бы назвать ее незначительной.

— И все же вы стоите и смотрите, как я крашу губы. Разве так можно смотреть на свою ученицу? — когда я не отвечаю, она надменно продолжает. — И вообще, почему вы все еще здесь? Неужели ваш вечер проходит не так, как вы планировали? Боитесь, что в конечном итоге окажетесь в постели с этой скучной блондинкой, мечтая, чтобы вместо нее был кто-нибудь другой?

Наши глаза встречаются в зеркале, и ее губы расплываются в дерзкой ухмылке.

Хмм.

Может быть, ей не помешает небольшой урок.

Я вхожу в туалет и позволяю двери с грохотом закрыться за мной. Замок защелкивается одним движением пальцев, и ее уверенный фасад рушится. Я вижу, как дрожит ее тело, когда подхожу.

— Я бы поверил в то, что ты разыгрываешь, если бы не чувствовал запаха алкоголя в твоем дыхании, если бы не знал, какая ты на самом деле. Я видел тебя, изучал… и не только, когда ты была в моем классе. Знаю, что это не ты. Ты послушная малышка, Эмелия. И едва можешь смотреть мне в глаза, когда мы разговариваем. В моем кабинете во вторник, когда я делал тебе выговор, ты дрожала как осиновый лист.

Что-то вспыхивает в ее взгляде. Это похоже на признание какой-то скрытой части ее личности, которая нуждается в этом так же, как и я.

Именно это подстегивает меня, побуждает к полной откровенности.

— Я знаю, что ты следуешь правилам, не высовываешься и пытаешься раствориться в толпе. Знаю, ты не пытаешься отвлекать меня на уроке, но ничего не поделаешь.

В ней нарастает гнев, но она молчит, не убегает. Знаю, она хочет, чтобы я продолжал, поэтому подхожу достаточно близко, чтобы уловить ее аромат. Да, в воздухе между нами витает запах алкоголя, но есть и ее шампунь, та женственная сладость, которую она оставила у меня в кабинете на днях.

Не могу удержаться и дотрагиваюсь до нее, лишь нежно проведя пальцем по ее щеке, признавая что-то темное и извращенное.

— Я заставил тебя выйти перед классом и сесть на этот стул, чтобы наказать нас обоих. Я хотел, чтобы ты была у меня под рукой, совершенно неприкосновенная, поэтому выставил тебя на всеобщее обозрение, потому что знал, что тебе это понравится.

— Нет, — настаивает она, но наклоняется навстречу моим прикосновениям.

— Эмелия, — упрекаю я. — Ты надела это платье на мой урок, это гребаное кукольное платье, в котором выглядела, как игрушка. Я думал о тебе в этом платье всю дорогу домой. Лежа в постели той ночью, и не мог остановиться. Я должен был облегчить свои страдания.

— Это домогательство, — говорит она, но голос звучит слабо.

Я медленно скольжу пальцем по ее подбородку, провожая движение взглядом.

— Ты права. Вот почему твои щеки окрасились в такой прекрасный розовый оттенок, а грудь поднимается и опускается так быстро… как у колибри.

Она закрывает глаза, когда костяшкой пальца я касаюсь ее нижней губы.

— Скажи мне, чтобы я перестал с тобой так разговаривать. Сейчас же.

Она молчит. Распахивает ресницы и смотрит мне прямо в глаза, когда наклоняет подбородок, предоставляя беспрепятственный доступ к своим губам.

Я понимаю, что для нее это в новинку. Возможно, с этими мыслями и желаниями она еще не смирилась, а возможно, я уже достаточно на нее надавил. Но потом вспоминаю все те дни, когда искал ее по всему университету, тосковал по этой девушке, которая сейчас передо мной, такая нетерпеливая и желающая. И все же я отступаю назад, к самой двери. Отпираю ее и даю ей более чем достаточно места, чтобы уйти.

Мгновение она стоит неподвижно, без сомнения, обдумывая свой следующий шаг, а затем подходит ближе, нерешительными шагами приближаясь к двери. Я пытаюсь не дать разочарованию захлестнуть меня, но невозможно не чувствовать надвигающуюся потерю. Затем рукой тянется к дверной ручке, и, к моему удивлению, она вновь закрывает замок.

После сделанного она не двигается с места, как будто этот маленький поступок отнимает у нее все мужество. Ее сумочка по-прежнему зажата в руке, а глаза устремлены в пол. Она сглатывает, и я протягиваю руку, чтобы коснуться ее подбородка, поворачивая ее лицо так, чтобы Эмелия была вынуждена посмотреть на меня.

— Скажи мне правду. Тебе понравилось сидеть на стуле, Эмелия? Перед классом? У моих ног?

Она отводит взгляд, как будто смущена, но я беру ее за подбородок и быстро возвращаю ее взгляд к своему. Она кивает только один раз.

Я отпускаю ее и прижимаю к себе. И лишь частично скрываю ее отражение в зеркале.

Минуту я наслаждаюсь ощущением того, как она прижимается ко мне. Смотрю в ее страстные глаза и на наряд школьницы. Мне не нравится. Если бы я мог, то раздел бы ее.

Я хочу прикоснуться к ней, но не могу.

Хочу поцеловать ее, но… черт.

Беру ее за руку, в которой она держит сумочку, и заставляю разжать пальцы. Сумочка падает на пол, но мне все равно. Взяв ее руку, опускаю на бедро, чуть ниже подола ее маленькой плиссированной юбки.

— Я не прикоснусь к тебе, малышка. Тебе придется сделать это самостоятельно.

Она дрожит, и я едва сдерживаю желание подойти ближе и прижать ее к жесткой металлической двери. Пытаюсь понять, как переступить черту нравственности, погрузиться в мутные серые воды и выйти чистым.

Затем расправляю свою большую ладонь так, что она почти полностью накрывает ее, и делаю паузу, давая ей привыкнуть к этой мысли. С ее стороны не должно быть никаких сомнений по поводу того, что сейчас произойдет.