А Каролину мысль о возможном возмездии судьбы странным образом утешила.
Верно, и вправду самым страшным и тяжелым вопросом является «За что?», и, найдя для себя на него ответ, сестра Торстейна Родъера тем успокоилась. А может, просто выплеснула страх и боль, а копить новые сил уже не осталось.
– Спасибо, что посидели со мной, – она слабо улыбнулась. – Я рада, что мне напоследок удалось поговорить с хорошим человеком. Позвольте…
Наклонившись вперед, Каролина Родъер положила руки мне на плечи, притянула к себе и поцеловала в лоб.
– Благослови вас Леге, вас и всех ваших близких.
Поднялась и вышла.
А я остался. В чужом доме, у огня. И это было самое страшное.
На том мои шпионские похождения и закончились. Наутро вместе с другими гостями я покинул замок Баг. Провожала гостей Каролина Родъер, еще более несчастная, больная и заплаканная. Кроме общих прощальных слов, произнесенных явно машинально, я от нее ничего не услышал.
ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ
Все происходящее Хельге Къоль решительно не нравилось. И как главному прознатчику, и как женщине, род которой принуждают к войне. Прав братец Ларс, дикость и беззаконие.
Прошли времена, когда Палату Истины представляли один, редко два особо грамотных стражника, вся обязанность которых сводилась к прочтению в суде обвинений пойманным с поличным воришкам, и подданные короны Фимбульветер, не надеясь ни на законную власть, ни на милость Драконов, отправлялись мстить обидчику сами.
Теперь нравы иные, прознатчиков готовят в Университете, а мститель сам рискует оказаться в каталажке, потому честные граждане уже не гоняются с мечами и луками за обидчиками, а обращаются к профессиональным юристам. Юристам, а не членам гильдии убийц.
Но только не Эйнунд Родъер.
Понятно, что отец погибшего Торстейна не хочет заявлять о предполагаемом преступлении в Гехт, Палатой Истины которого руководит его кровница, но он мог отправиться в любой другой ближайший город, в конце концов, вспомнить о праве вурда и испросить королевского суда.
С утра пораньше Хельга поднялась на башню гелиографа и, воспользовавшись служебным кодом главного прознатчика, разослала запросы в несколько Палат Истины. Ответ пришел быстро: ни в одну из них ни сам Эйнунд Родъер, ни кто-либо из его клана не обращался. Некогда было, семья слишком занята прощанием с единственным сыном? Быстрым, до неприличия торопливым, почти тайным прощанием.
Допустим, Эйнунд Родъер опасался, что после начала блокхейна Торстейна уже некому будет хоронить. Но ведь с объявления кровной мести до начала войны есть целых три дня, можно подготовить приличное погребение, в конце концов, поручить это адептам милосердного Леге, а не прощаться с любимым сыном, словно с чумным больным, чуть ли не в день его гибели, не успев даже известить родственников и друзей.
Если только Родъер-старший не хотел сделать так, чтобы тело увидело как можно меньше народу.
Что не так с покойным, расскажет Ларс, когда вернется.
Не стоило втягивать мальчика в это расследование.
Не то что брат не справится, но переживать будет долго, тяжело. И стараясь не показывать вида.
Для Ларса вся жизнь как раскрытая книга, на одной странице которой записано то, что для благородного человека допустимо, на другой – что нет. Нельзя обманывать, предавать, совершать подлые поступки. Нельзя прощать такие деяния. Подслушивать, подглядывать, идти в дом, куда тебя не звали, тоже нельзя. А если зло творится во избежание другого зла? Чтобы помочь кому-то, спасти? Все равно нельзя прощать. Себе. Но и отступить, равнодушно наблюдать, тоже нельзя.
«Как Ларс будет жить с таким неприятием зла и несправедливости?» – грустно сказал однажды свирепый стражник, городское чудище, добрый и мудрый человек Оле Сван.
Вспомнились и другие слова любимого мужа, как ворчал, провожая: «Герда, выпусти, наконец, Ларса из рук! В родительский дом отправляется, там будет кому о нем позаботиться». Съездили домой…
Теперь Ларсу предстоит не просто жить, а выжить. И не только ему одному. Раннвейг. Родителям. Братьям. Их женам и детям, многим людям из клана Къолей. Да и Родъерам тоже. За себя Хельга не боялась. Не потому, что хотела умереть или мнила себя неким особенным существом, с которым ничего плохого случиться не может. Просто привыкла следовать мудрости, открытой ей много лет назад Рагнаром Хларом, мастером клинка, взявшимся учить неразумную девчонку владению оружием: если уж избрала своим покровителем Черного Воина Троппера, будь готова в любой миг распрощаться с жизнью. А также сделать все, чтобы этого не случилось. До сих пор удавалось. Хрустальные пауки в Белом Поле, удар ножом в темном переулке, якобы случайно упавшая с крыши сосулька, арбалетный бельт в окно и даже – нет предела человеческой фантазии – ядовитая многоножка в сундучке с пряниками. Но дочь Къолей пока что жива.
Хельга спасала себя разумно и хладнокровно, в одиночку или отдавая четкие приказы помощникам, и враги вскоре оказывались повержены или задержаны.
Страх накатывал после, дикий, липкий, такой, что, не в силах удержаться, рыдала, зарывшись лицом в подушку. В Къольхейме никто и не догадывался, что Хельга способна плакать, а тут своим воем будила брата. Ларс появлялся на пороге заспанный, в длинной ночной рубашке, с горючим кристаллом на подставке в руках. «Хельга, ну что случилось? Сон плохой, да?» С трогательной деловитостью брызгал водой, отгоняя злобных натлингов, навевающих кошмары, приносил из своей комнаты и совал сестре в руки тряпичного щенка, с которым сам спал в обнимку. Неловко гладил по плечу. «Хельга, знаешь, как я тебя люблю? Сильно-сильно!» Маленький был хорошенький. Сейчас вытянулся, детская пухлость сошла, в заострившихся чертах лица появилось что-то волчье. Право первым защищать и утешать сестру передал Оле Свану. Тряпичного щенка, узнав о его прошлом, утянула Герда, теперь у нее на подушке сидит.
А ресницы у братца все равно детские, пушистые… И в остальном все тот же Ларс – верный, добрый, надежный.
«Я тоже люблю тебя, брат, сильно-сильно. Давай постараемся вдвоем, чтобы и впредь у нас и всей нашей семьи, родных по крови и духу, все было хорошо».
Оставив на столе в комнате брата записку, Хельга Къоль, главный прознатчик города Гехта, оседлала кхарна и по наезженной гладкой дорожке отправилась в хорошо знакомый трактир.
«Клин города» – понятие весьма условное. План короля Олафа Мудрого разделить свою державу на четко ограниченные территории, где от головного города, «острия», будут расходиться подвластные ему земли, объединенные общей властью, а также торговыми и прочими делами и повинностями, потерпел крах. Народ после прихода ледника селился и строился, исходя из собственных соображений удобства и безопасности, а законы географии и геометрии в расчет не брал. В результате где-то от одного крайнего дома хутора или даже города до другого поселения можно добраться за час, а где-то на это и дня не хватит.
Менялись облик и значимость городов и деревень, одни хирели и безлюдели, другие крепли, обретали источник дохода, укрупнялись. Жители деревень тянулись к разным городам, не всегда тем, которые власть хотела назначить главными для этой местности. А еще были вурды, владельцы земель-херредов, искренне не понимающие, с какой стати они должны подчиняться кому-то, кроме короля.
Так и получилось, что город-«острие» живет своей жизнью, каждый херред – своей, торгуют с кем выгоднее, даже дороги к основным трактам прокладывают, как кому заблагорассудится, а связующее звено между поселениями, место, куда приводят все пути – крупный почтенный трактир.
Истинное сердце клина Гехта носило название «Медвежья нога». Как всякое уважающее себя заведение подобного рода, трактир не подчинялся ни одному городу или херреду, но Къолей там знали хорошо. Так же, как и Родъеров. И прочих окрестных жителей.
