Стол.

Ожидаемо.

Столько пятиться — значит непременно во что-то упереться.

Сжимаю столешницу руками, а сердце, кажется, пропускает удар.

Ведь он наступает медленно, но неустанно. Знает, стервец, что никуда я от него не денусь. Зачем ему какие-то «нет» с моей стороны? Он в силу своего происхождения и положения знает иное…

Слышит и стук моего сердца, видит расширенный зрачок, дрожь рук и судорожный вдох… И при этом хочет верить, что это не от страха.

Мне бы самой не мешало понять от чего так.

Каков мой выбор?

Его рука касается моей щеки и, кажется, я задерживаю дыхание.

— Упрямая девчонка… — Его шепот вызывает бег мурашек. — Если это страх, то это поистине оскорбительно!

А это, действительно страх. Страх самой себя.

Его вторая рука сжимает мою талию, как будто боясь, что исчезну, каким-то образом просочусь через кухонный стол и ему снова придется достигать меня, тянуться…

— Нет. — Тихо произношу я, когда его губы оказываются в нескольких сантиметрах от моих. — Нет.

Распахиваются окна, поднимается ветер такой силы, что я зажмуриваю глаза. Когда открываю их — на кухне никого.

Этого ли ты хотела?

Странный запах — это первое что отчетливо осознается сквозь отчаянную слабость, приправленную отголосками боли.

Затхлость, травы, табак.

Такого запаха не должно быть ни в моей квартире, ни в больнице, если я все-таки там оказалась.

Неудобно. Жестко. Тело затекло, ощущается тяжелым и, как будто, прилипшим к странному ложу. Отчетливо представляются пауки, сковавшие меня, как большую муху, увязшую в огромной паутине. Хочется задергаться, вскочить, разорвать путы.

— Ну, что? Выживет? — Голос прокуренный. Мужской. Каркающий. Недовольный.

— Сколько она так лежит?

— Так со вчерашнего утра и лежит…

— Почему вызвал меня, а не лекаря? — Женщина тоже недовольна.

На мой лоб опускается что-то влажное и запах трав усиливается. Жаль я в них не разбираюсь.

— Да сколько тот лекарь стоит! Нет у меня лишних денег.

— А станет твоя жена инвалидом, появятся!?

Жена? Здесь помимо меня еще кто-то в плачевном состоянии?

Что происходит, где врачи?

— Ты можешь что-то сделать или нет!?

— У нее сотрясение и сломаны несколько ребер! Что я могу сделать своими настоями!? Здесь нужен лекарь!

— Ясно. Бери и проваливай! — Слышится звук падения монеты на дерево.

Монеты?

Надо открыть глаза, но тяжесть не отпускает.

— Давай ей этот настой, Хьярвик! Он снимает боль!

— Понял, понял!

Голоса удаляются, а тяжесть побеждает.

В следующее пробуждение глаза получается открыть.

Обшарпанный незнакомый потолок почему-то оказывается отличным рычагом к отчетливому пониманию о том, что я умерла.

Онкология, как ветер, подхватывающий семена и разносящий их в различные места, где они либо погибнут, либо дадут новую жизнь. А моя — старая-новая? Почему так? Да и есть ли смысл задавать эти вопросы? Вот она я — в другом теле с прежней памятью. И что-то с этой новой жизнью нужно делать…

Поворачиваю голову и вижу на старой деревянной тумбочке склянку с зеленой жидкостью. Она ли снимает боль? Учитывая, как ноет голова и ребра, может стоит рискнуть? Вот только не мешало бы себя поднять…

Ну, что ж. Как учила сиделка в последние месяцы моей прошлой жизни.

Итак, поворачиваемся на бок.

Ох, как же больно. Даже вздохнуть получается не с первого раза.

Подставляем локоть.

Боль вновь простреливает так, что темнеет в глазах.

После локтя кисть… и рывок.

Слышу собственный стон и понимаю, что прокусила губу.

Делаю два больших глотка на свой страх и риск, досадуя о том, что не знаю дозировку и стараясь не думать о том, что это вообще может оказаться не обезболивающее. Когда в глазах проясняется и даже кажется, что боль поутихла, замечаю, что грудная клетка все-таки туго обмотана какой-то плотной тканью. Травница постаралась? Уж, явно, не муж.

Муж. И что с ним делать? Надеюсь, тут, где бы это не было, можно развестись.

Ладно, пробуем встать и найти уборную.

Встать получилось с четвертой попытки, голова нещадно кружится и даже начало подташнивать. Кажется, это последствия сотрясения.

Уборная порадовала наличием канализации. А то заметив грубое, застиранное платье в пол, испугалась, что я попала куда-то, где придется ходить в горшки, пользоваться свечами, стирать руками…

Брр! От одних лишь подобных мыслей поплохело. Привыкнув к хорошему, с таким сложно мириться. Всю жизнь иметь отличную новейшую бытовую технику, а в последние месяцы и уход квалифицированной сиделки, а тут… А что, собственно, тут? У меня нет памяти этой девушки, в тело которой я попала.

В маленькой ванной было небольшое зеркало с отколотым уголком. В нем то я и смогла рассмотреть свою новую внешность. Ничего общего с прежней внешностью от слова совсем! Миниатюрное личико с таким же миниатюрным курносым носиком. Большие серо-зеленые глаза. Губки сердечком с пухлой нижней губой. Волосы каштаново-медные. И ничего, что волосы за последние дни превратились в слипшийся колтун, под глазами огромные синяки, губа прокушена, а щеки впалые и просто весь вид девушки кричит о том, что она недоедает. Ничего. Все поправимо. Исходные данные порадовали, как говорится. К слову, телу от силы лет семнадцать. Видимо замуж выдали очень и очень рано. Осталось восстановится и навести шороху! Для этого нужен отдых и знания.

Следующее мое пробуждение порадовало уменьшением боли. Да, ребра и голова все еще ныли, но в глазах не темнело и губу прокусывать, чтобы не застонать в голос желания не было. Но, разумеется, движения все еще были скованы и мысль о том, чтобы помыться я отринула, как опасную.

Проблема была в следующем: мне хотелось есть. Сильно. И так как муж обо мне, кажется, забыл, еду придется добывать самой.

За дверью оказался темный, узкий коридор, который через пять шагов привел меня к лестнице. Перил у нее не оказалось. Не отсюда ли девочка сверзилась, чуть не убившись? Ой, что это я? Именно убившись.

Так ладненько. К стеночке прижались и очень медленно спускаемся.

Внизу оказалась…ну, наверное, гостиная. В ней в общем-то кроме огромного дивана, двух кресел и небольшого кофейного столика, заваленного грязными тарелками и какими-то бумажными пакетами, ничего и не было. Ну, разве что, застиранные, как и платье, выцветшие занавески. И, конечно, непрезентабельного вида мужик на диване.

— О! — Протянул он, и я узнала каркающий прокуренный голос. — Кто очнулся! Вовремя! Приготовь-ка мне пожрать!

И он рыгнул! Почесал свой немаленький такой живот и рыгнул!

Меня снова затошнило. Так бывает, что ли? Я такое только в кино и видела, и то такое смотреть противно было, и я быстро переключала.

Лысеющий, с зализанными сальными прядями, с красным подпитым носом, как я уже и сказала, немалым брюхом, в заляпанной одежде мужик — оказался моим мужем!

Да где ж я так нагрешила то!?

— Ну, чего встала!? Я жрать хочу! И так провалялась три дня!

— Я плохо себя чувствую. — Прошелестела я, удивляясь своему тоненькому голосочку.

— Меньше с лестниц летать будешь, кривоногая!

Я опешила в конец. Никогда не встречала такого отношения.

— Ну! — Рявкнул Хьярвик, и все во мне закричало, что нужно поторопиться, а то вдруг ударит.

И я медленно поковыляла к ближайшей двери, даже не задумываясь туда ли иду. Видимо память тела привела именно на кухню.

Кухонька оказалась маленькой, но опрятной. Видно, что хозяйствовала здесь именно бывшая владелица моего тела. Еще бы знать, как меня зовут…

Не сразу до меня дошло, что огромная каменная тумба — это подобие холодильника. В нем оказались только яйца, стоявшие на огромном куске льда, и какая-то вялая трава. Значит, быть яичнице.