— Бред. При чем тут я и то, что вокруг.

— Некоторые эмигранты будут выезжать со своими женщинами убеждая своих вторых половинок, что там все лучше. Потом, когда им там придется начинать с нуля, женщины будут заглядываться на западных мужиков, сравнивать и соглашаться, что там все лучше. Эмигрантских жен будут трахать чужие, а эмигранты будут подписывать про это книжечки. И виноваты в этом будут не женщины.

— Ну у меня девушки нет, точнее уже нет, поэтому такое мне не грозит.

— А представь будет, вы поженитесь, она родит тебе детей.

— Ну такое может быть.

— Знаешь, на Западе есть такое явление киднеппинг называется. Это когда детей ради выкупа или чего похуже похищают. У нас же дети в безопасности, их никто пальцем не тронет. Их спокойно отправляют к бабушкам, дедушкам на автобусах, поездах, самолетах. Никаких охранников в школе, металлодетекторов итд. Все дети поголовно играют на улицах допоздна, сами ездят в кружки, секции, библиотеки. И у них самое вкусное в мире мороженное. Вообще у нас безопасно. Отсутствие терактов, заказных убийств, слава правоохранительным органам банды которые беспредельничали после войны, переловили и пересажали.

— Все равно, сколько бы ты плюсов не приводил мне не нравится. Вообщем я понял, что дело не в отсутствии западных фильмов, джинсов, Дело в отсутствии выбора. Ты не сам выбираешь, что тебе хочется. За тебя решает кто-то другой.СССР это закрытое учреждение с жесткими порядками. За тебя решают: что ты ешь, что одеваешь, чем занимаешься. И так далее, вплоть до того, в какое время ложишься спать. Насчет мороженого. Дайте мне возможность самому выбрать, что мне хочется: пломбир, газировку или пиво. И еще: откуда вы знаете, что советский пломбир — самый вкусный в мире? Вы другие пробовали?

— Да Бог с тобой, Кто за тебя может выбирать, кто за тебя может решать, там на воле? Не смешите мои тапочки, как говорят в Одессе.

— В СССР? Да хотя бы продавщица из продуктового магазина. Которая стояла за прилавком и рявкала на «надоедливого» покупателя: «Жри, что дают!» После того, как он возмутился, что при покупке полкило сыра она ему отрезала обветренный кусок, да еще отрезков сыра насыпала, реальная ситуация в советской торговле с моим знакомым произошло. А сам он подходящий кусок выбрать не может, все товары находятся за прилавком, решает она. Да и выбрать другой магазин наш человек не может, везде одна советская торговля. Затем заходит этот советский человек в книжный магазин, а там к томику Пушкина ему дают «в нагрузку». Знаешь такой популярный советский термин том Брежнева «Ленинским курсом». Вот и платит он за книгу вдвое больше. Так кто за кого выбирает, кто за кого решает?

— Да что же за несчастная жизнь у вас у диссидентов. Все вам коммунисты и Советский Союз испортили. У меня тоже анекдот есть.

Идет диссидент по осеннему Ленинграду. Тут ветер срывает с его головы шляпу и бросает ее в лужу. Диссидент озлобленно поднимает он шляпу, стряхивает и жалуется в пространство:

— Бляха-муха! Коммуняки,совсем оборзели, творят что хотят!

Латкин вымученно улыбнулся.

— Если честно, вам удивляюсь. Один так любит фантастику, что готов фашистские статьи перепечатывать. Второй не мог дать отпор продавщице, орущей «Жри, что дают» и соглашался терпеть унижения и нес домой обветрившийся кусок сыра и обрезки. Ну, наверно, этому твоему знакомому не только Брежнева, но еще и томик Суслова или Молотова прикладывали к Пушкину. Не удивительно.

— Ну тебя послушать, у нас все отлично. Меня не устраивает многое, есть куча претензий чисто бытового плана. Коммуналки, многие города и села утопают неустроенности, грязи и мрачности, какой-то. Что предлагаешь делать?

— Я уже сказале тебе, что нужно не жаловаться, что все плохо, а стараться сделать лучше жизнь вокруг себя. Поверь мне, если ваш брат придет к власти, то это будет ужасная катастрофа и беда. Вы не умеете вести хозяйства, все рухнет. Будете валяться в ногах у американцев и выпрашивать бесплатную продовольственную помощь. Потому что начнется голод, как это было после Революции.

— Все равно ты меня не убедил.

— Я тебя не убеждал, я постарался объяснить и рассказать кое-что из того, что мне известно. Ты не вечно будешь сидеть в тюрьме рано или поздно выйдешь.

На этих словах Андрей напрягся. Они у меня вылетели естественно я не задумывался о его нынешнем положении беглеца. Он снова посмотрел на оружие.

Мы с ним не обсудили дальнейшее будущее и совместные действия, и видимо перспектива возвращаться в зону его совершенно не прельщала.

— Так дружище. Утро вечера мудренее поэтому давай закругляться с разговорами, я безумно устал и измотан. Так как ты пытался то ли оглушить, то ли убить меня — у нас с тобой два выхода.

Он смотрел на меня недоверчиво. Я продолжил.

— Первый вариант: мы спим вместе в одном помещении, но я буду вынужден связывать твои руки каждый раз. Второй вариант заключается в том, что ты берешь всю теплую одежду, идешь наружу и сидишь у костра пока я высплюсь, а потом мы меняемся, — я постарался разрядить обстановку, — видишь, тебе, как человеку, которому важно иметь выбор, даже здесь предлагается альтернатива.

Чувствовалось, что Латкину не нравился ни один из вариантов, но деваться ему было некуда.

— На улице я сидеть не хочу, ты мне все равно ружье не дашь, так?

— Ты как воду глядишь — конечно не дам.

— Тогда я выбираю вариант с веревкой.

— Вот и ладненько.

— Тока ты, это, вяжи так, чтобы у меня кровь не остановилась. А то оставишь меня еще без конечностей.

И отвел глаза.

Он сомневался, но в глубине души надеялся, что сможет распутать узлы и освободиться. Э нет, дружок. Я такой возможности тебе не дам. Не надейся. Я тут в этой халабуде не просто так. От моих действий жизнь людей зависит. Я вязать, так что невозможно освободиться я умею.

— Не переживай, руки останутся целыми. Как назовем наше поселение? Стихи пишешь? — весело спросил я Латкина доставая из рюкзака альпинистский канат.

— Нет, не пишу, даже не пробовал. Нет у меня к стихам таланта, — он угрюмо смотрел в пол. Хороший признак, скорее всего он принял решение не бузить.

— Жаль если бы ты писал стихи, то мы назвали бы это место Республика Фиуме. Слышал про такую?

— Неа

— Давай сюда кисти. Это такое непризнанное государство, фактически созданное двенадцатого сентября тысяча девятьсот девятнадцатого года, итальянским поэтом и военным лётчиком, графом Габриеле д’Аннунцио в городе Фиуме.

Я рассказал ему, что сейчас этот город находится в Югославии. Государство образовалось тогда, когда Италия и Сербско-хорватско-словенское государство делили территорию Австро-Венгрии.

Непонятно как, но Д’Аннунцио захватил город, выгнал оккупировавших его американцев и англичан, не признал Рапалльский договор, по которому Фиуме не входил в состав Италии, а объявлялся вольным городом, и сам объявил Италии войну.

Д’Аннунцио был мечтателем и провозгласил свободу мысли и печати, религии. Достойную пенсию и работу для всех. Отменил собственность, но ввел коммуны и корпорации, которые могли распоряжаться собственностью для развития человека, технологий и жизни Республики.

По конституции это было свободное государство поэтов, музыкантов и художников. Он составил ее со своими такими же безбашенными друзьями.

Д’Аннунцио от себя добавил в документ несколько курьёзных пунктов, в частности, обязательное музыкальное образование, которое провозглашалось фундаментом политического строя государства.

Латкин меня внимательно слушал с раскрытым ртом. он был поражен тем, что ничего не знал про это.

— Может ты рисуешь? — спросил я, готовя канат.

— Тоже нет. Пробовал, но получалась мазня.

К разочарованию Латкина я связал ему руки японским узлом. Он лег, а потом я зафиксировал его руки привязав к основанию кровати. Шансов освободиться практически никаких. При этом сам узел не останавливал кровоток.

— Ладно, тогда предлагаю назвать наш балок «Последний приют диссидента», — как тебе такой вариант?