Софийка вышла из дома, в руках у неё был поднос накрытый рушником. Под расшитой крестом материей спрятались румяные пироги с визигой и глиняные плошки, в которых дымилась полбяная каша. Девушка направилась к дому с коньками на крыше, на поправленном недавно крыльце сидел, греясь в лучах позднего августовского солнца, Любомир.

Подходя к крыльцу Софийка обернулась, за околицей хутора раздавались крики и понукания — это неугомонный Гордей объезжал норовливого молодого конька.

Конёк прибился к хутору около недели назад, сначала он дичился людей, но голод и любопытство взяли верх над осторожностью. Когда, дня через четыре, Гордею удалось поймать сильную шею жеребца верёвочной петлёй, юноша увидел следы жестокой доли постигшей зверя — на золотисто-рыжем крупе конька белели шрамы от шипованной плети.

С того дня они, человек и конь, почти не расставались: с песней жаворонка Гордей поднимался с соломенного ложа и шёл проверить Огонька (такое имя он дал жеребцу не только за цвет шерсти, но и за непокорный характер). С утра и до обеда они гоняли по окрестным полям и лугам, ходили на водопой к реке, привозя к обеду то подстреленную в поле куропатку, то пойманную на мелководье рыбину.

Софийка почувствовала тонкий укол ревности. Вот бы ей уметь оборачиваться кобылицей!

— Извините, что запоздала. — учтиво пропела девушка.

— Угу. — отстранённо кивнул Любомир.

Когда Софийка поставила поднос на крыльцо и сняла рушник Любомир даже не взглянул на еду.

— Что-то не так? — удивилась девушка.

— Да всё не так. — буркнул Любомир. — И каша эта, как же она надоела!

— Но вы же поправляетесь! — возразила Софийка. — Матушка говорит, что надо кушать много каши, что бы набраться сил. Гордей вот, съедает всё под чистую и никогда не отказывается от добавки.

— Уже два с половиной месяца прошло. — Любомир потёр раненую ногу и спросил. — А где он, Гордей? Отчего не пришёл на обед?

Софийка пожала плечами и мечтательно улыбнулась:

— Опять куда-то ускакал. Вы же его знаете. Он так любит коней.

— Дело не в любви. — поджал губы Любомир. — Гордей просто укрощает коня, будет ездить на нём пока не загонит.

Его красивое лицо сделалось капризным. Софийка внимательно посмотрела на Любомира: статный, грудь широкая, пшеничные усы красиво обрамляют кайму верхней, похожей на изгиб лука губы, глаза светлые и в мягких послушных кудрях мелькает золотая искра. Совсем не то, что Гордей. Того, сколько не чеши, всё будь-то вороны на голове гнездо свили и взгляд зелёных глаз такой горячий, злой, как у волка.

— Он всегда был таким и с людьми и с животными. — вздохнул Любомир.

Софийка поднялась, отряхнула подол вышитого маками платья, поглядела в сторону околицы.

— А мне как раз такие мужчины и нравятся!

Любомир молча поднялся вошёл в сени, присел на кучу соломы. Он старался не смотреть на Софийку, не думать о её задевающих сердце словах.

Вздохнул:

— Как же я скучаю по дому, но сначала нужно поправиться.

Софийка достала из-за пазухи маленький стеклянный флакон, внутри маслянисто поблёскивала густая и тёмная жижа.

— Матушка приготовила новую мазь — присела возле, откинула полу длинной рубахи Любомира, сняла повязку. — Рана ещё не полностью затянулась, вам ещё рано напрягаться.

— Я уже могу ходить, мы не можем оставаться здесь вечно. — возразил Любомир.

Тонкими пальчиками Софийка выдернула пробковую затычку, в воздухе разлился густой хвойный аромат.

— Мы с матушкой рады вам! Понимаете, мы тут совсем одни, оставайтесь пока не поправитесь.

— Но воины Зимовита могут найти нас даже тут.

— Бросьте! — рассмеялась Софийка. — Вряд ли кому-то вы нужны!

Она тут же прикрыла рот рукой, смутилась, потупила глаза:

— Простите, я совсем не это хотела сказать!

— "Вряд ли кому-то нужны" — повторил за девушкой Любомир. — Это верно.

Он хотел взять флакон с мазью из рук Софийки, но та учтиво попросила:

— Позвольте мне. — Софийка принялась лечить Любомира.

Тот продолжал вспоминать о прошлом:

— Уходя мы думали, что легко покроем себя славой, станем дружинниками князя. Дурацкая мечта! Ай!

— Больно?! Потерпите немного.

Девушка нанесла мазь на подживающую рану на бедре Любомира, легонька провела по бледной коже и, склонившись ниже, ласково подула.

Глаза Любомира сверкнули, он перехватил запястье Софийки, потянул на себя, увлекая на солому. Опрокинул на спину и навалился всем телом. Софийка почувствовала, как её обдало жаром. Разгоряченное желанием тело Любомира пахло хмелем и потом. Она сдавленно пискнула, как мышонок, и крепко зажмурилась, не в силах противостоять натиску парня. Пшеничные усы почти приятно щекотали, когда Любомир начал страстно целовать тонкую белую шею девушки. Его рука уже скользнула ей под юбку, когда с наружи, со двора, донеслось ржание Огонька. Это, должно быть, Гордей вернулся к обеду.

Любомир отвлёкся от девушки, обернулся на звуки и Софийка смогла воспользоваться шансом. Рыбкой она выскользнула из объятий Любомира и поспешила прочь из дома.

Гордей гарцевал на спине Огонька, заставляя того то вставать на дыбы, то опускаться наземь, взбивая клубы пыли и вырывая клочья травы.

Софийка поправила платье, вытряхнула из волос пару соломинок и радостно помахала Гордею. Закричала:

— Гордей! Гордей, покатай меня на Огоньке! — побежала навстречу.

Любомир с досадой повалился обратно в солому, закрыл глаза и зарычал. Гордей вновь отбирал у него, то, что, казалось, само шло в руки Любомиру.

Потом он вспомнил о Маженне, оплакивающей, на пару со старушкой-матерью, его память, далеко отсюда, в Белых Липах и ему стало стыдно. Едва слышно Любомир прошептал:

— Маженна, прости меня!

На лугу качались под лёгким дуновением ветерка алые, розовые и белые головки диких маков, высокая трава иссохла под опаляющим солнцем, растрепались золотистые соцветья сурепки и белой таволги.

Огонёк горделиво вышагивал по ведущей через луг тропе, неся на своей спине Гордея и Софийку.

— Кто такая Маженна? — с интересом спросила девушка. — Это твоя невеста, Гордей?

— Не моя. Она — невеста Любомира. Очень хорошая и добрая девушка, к тому же отлично умеет ездить без седла. Она смелая.

— Я тоже умею! — подхватила Софийка. — И я ничего не боюсь!

— Если я пущу Огонька вскачь ты испугаешься! — рассмеялся Гордей.

— А вот и нет! — запальчиво возразила Софийка. — Давай! Или ты трус?

Гордей фыркнул:

— Кто трус? Я? Не на того напала, малявка! А ну, держись крепче!

Юноша пришпорил коня пятками и Огонёк понесся через луг, мимо тополиной рощи прямо к реке. Впереди высоким барьером на их пути, стремительно приближалось поваленное грозою дерево.

— Сейчас ты закричишь от страха! — прокричал на ухо Софийке вошедший в раж Гордей.

Девушка зажмурила глаза, ей стало действительно страшно, но в ответ она прокричала:

— Никогда!

Конь взмыл в небеса беря преграду, Софийка вцепилась в рубаху Гордея, пряча бледное личико у него на груди. Казалось, время застыло, как застыло в зените над их головами полуденное солнце.

Они перемахнули через преграду успешно, но соскользнули с потной конской спины и кубарем покатились в высокие заросли пырея. Огонёк не заметив, как его спину покинуло двое наездников, продолжил нестись по песчаному берегу реки. Влетев в прохладную воду он весело заржал и принялся шумно утолять жажду.

— С тобой всё в порядке? Не ушиблась? — Гордей обнял Софийку за плечи, заглянул девушке в лицо, она покачала головой.

Гордей дёрнулся подняться, он был разгневан:

— Вот сумасшедшая скотина!

— Конь не виноват!

— Хочешь сказать я виноват?!

— Не сердись, Гордей! — Софийка держала юношу в объятиях крепко.

Не смотря на свой юный возраст, она была сильной и ловкой, а по другому и быть не могло, ведь девушка почти всю свою сознательную жизнь провела в горах.

Гордей выдохнул "скотина!", Огонёк заставил его поволноваться. Он обернулся к Софийке, та подняла подбородок и прикрыла глаза, вытянула тонкую шейку стремясь поцеловать Гордея в губы.