— Лекс! — Я кричу. Не понимаю, что чувствую, и не уверена, что мне это нравится.

— Тсс, кролик, расслабься и позволь этому случиться, — шепчет он, перекрывая усиливающиеся звуки влажности у меня между ног. Когда я напрягаюсь, он вытаскивает из меня свои пальцы, и за быстрой пустотой следует поток жидкости.

Прежде чем я могу что-то сказать, прежде чем даже понимаю, нравится ли мне это, его пальцы снова внутри меня, трахают меня с голодной силой, от которой мое тело снова напрягается. Когда он вырывается, я вздрагиваю и снова кончаю на волне удовольствия.

— Это слишком, — говорю я, протягивая руку назад и касаясь его бедра.

— Кончай вот так на мой член, и я остановлюсь, — говорит он с ухмылкой.

Я киваю, и он встает позади меня. Моя грудь прижимается к открытой задней двери, когда он наваливается на меня всем своим весом, сжимая мою шею сзади с разочарованным стоном. Он толкается в меня, скользкий и влажный от моей спермы. Он трахает меня жестко и быстро, с тем же грубым импульсом, который заставил меня насытить землю своим оргазмом. Угол в самый раз, и каждый толчок заставляет мое тело дрожать заметными волнами. Когда давление становится слишком сильным, он вытаскивает и прижимает свой член к моей киске, пока я накрываю его потоком спермы. Он сжимает мою задницу, когда я теку по всей длине его члена, все еще прижатого к моему набухшему клитору.

— Такая хорошая девочка, — рычит он, прижимаясь ко мне, одновременно поглаживая мой клитор. — Маленький грязный кролик. Ты, блядь, промокла насквозь. — Он толкает себя обратно в меня.

Мое тело напрягается, когда он трахает меня, и понимаю, что это от того, что мое тело хочет большего. Больше его. Не только тело, но и сердце.

— У тебя есть чувства ко мне, Лекс? — Спрашиваю я, и это останавливает его на середине толчка.

— Что за время спрашивать меня об этом, — говорит он, наклоняясь ко мне. — Если бы я сказал «нет», ты бы хотела, чтобы я перестал трахать тебя?

Я напрягаюсь, и он стонет, когда сжимаюсь вокруг него.

Разве он не мог просто, блядь, солгать, пока внутри меня? Ему обязательно быть таким… холодным?

— О, это тебя разозлило, да? Ты не можешь себе представить, что я не испытывал таких чувств, как ты, после всего нашего опыта и времени, проведенного вместе?

Мое сердце. Я чувствую, как по нему пробегают трещины, и я сдерживаю слезы. Если заговорю, он поймет, что расстраивает меня.

Лекс обнимает меня за грудь и поднимает к себе. Он кусает меня за шею.

— Кролик, у тебя есть все, что осталось от моего сердца. Все, что я могу чувствовать, относится к тебе.

Вот так его слова проникают сквозь трещины в моем сердце и запечатывают их. Я растворяюсь в его сильном теле.

— Я не знаю, понимаю ли, что такое любовь, Селена, но знаю, что это самое близкое чувство, которое испытывал к другому человеку. — Он выходит из меня и поворачивает лицом к себе. Он притягивает меня ближе к своему рту. — Я хотел, чтобы ты ушла, потому что мне нужно было защитить единственного человека, который заставил меня чувствовать что-то другое, кроме оцепенения или гнева. Единственного человека, способного очеловечить такого варвара, как я.

Я сглатываю, его дыхание смешивается с моим.

— Я тоже не знаю, что такое любовь, Лекс. Никогда этого не чувствовала. Просто знаю, что это не то, что было с моим мужем, и именно поэтому я не хотела оставлять тебя. Уйти означало потерять то единственное, что заставляло меня чувствовать себя… в безопасности. — Слово почти застревает у меня в горле, но мне удается выдавить его.

Лекс застегивает джинсы, забирается в кузов грузовика и подаёт мне руку. Я одеваюсь и поднимаюсь вместе с ним. Мы ложимся, и он крепко обнимает меня. Мне жаль, что он не кончил, особенно когда заставил меня кончить так, как он это сделал. Я провожу рукой по его животу, но он останавливает меня твердой хваткой.

— Мы поиграем еще, как только найдем домик. И я дам тебе в два раза больше.

Я киваю и целую его, прежде чем перевернуться на спину и уставиться в темное, полное звезд небо. Никогда не видела ничего более прекрасного. Так мирно. Я чувствую себя как дома, и удивлена, как мало скучаю по своей семье и своей прежней жизни.

Но какой может быть моя новая жизнь?

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Вот он. Причудливый домик, спрятанный в центре национального парка, вдали от всех и вся. Вся внешняя часть — натуральное дерево, безжалостно стареющее. Большие солнечные батареи украшают покрытую мхом крышу. По крайней мере, есть электричество, а это больше, чем я ожидал. Селена поднимает голову, чтобы увидеть то, что вижу я.

Это идеально.

Мы оставляем грузовик немного позади и идем пешком по заросшей тропинке. Она продолжает смотреть на меня, пока мы идем, и знаю, что она хочет знать, почему я помешал нам трахаться дальше прошлой ночью. Ее мозг, вероятно, перегружен, пытаясь понять, что она сделала не так. Она не сделала ничего плохого. Это все в моей голове. Даже тогда я все равно сделал то, что должен был сделать, чтобы заставить ее кончить, потому что это то, что имеет значение.

Нет никакого способа объяснить ей, что я чувствовал. В тот момент я понял, насколько она важна для меня. Можно подумать, что осознание этого заставило бы меня хотеть продолжать. Трахнуть ее ещё лучше. Но чужое, неприятное чувство сделало обратное. Это заставило меня закрыться.

Я знал, что делать с ее киской, но не с ее сердцем.

Я заглажу свою вину перед ней. Заставлю ее забыть, что когда-либо останавливал нас прошлой ночью.

— Что будем делать, если кто-то дома? — Спрашиваю я, пытаясь выкинуть это из головы, потому что это не то место, где мне нравится оставаться.

— Избавимся от него, — говорит она, не отводя взгляда от домика перед нами.

Вот она идет, снова удивляя меня тем, какой темной и опасной она стала.

— Садистский гребаный кролик, — говорю я сквозь стиснутые зубы. Я чувствую себя виноватым, что она без колебаний убьёт кого-то другого. Десятилетия холода заморозили меня. Может, она и согрела, но также приняла мою холодность как свою собственную. Теперь я замораживаю ее. Даже оттаяв, я не испытываю проблем с убийством, и именно так понимаю, насколько облажался. Но она этого не заслуживает.

Мы останавливаемся сразу за двором, за деревьями и кустами. Мы смотрим и ждем, но нет никаких признаков того, что кто-то был там какое-то время. Сорняки растут вверх и захватили тачку, прислоненную к стене сарая. Его шина превратилась в груду расплавленной резины под ней. На некоторых окнах, грязных и разбитых в некоторых местах, висят рваные занавески.

Мы направляемся к входной двери, оглядываясь через плечо. Я провожу рукой по шаткой деревянной двери. Влажность искривила ее края. Хватаюсь за дверную ручку, и она поворачивается с грохотом из-за отсутствия винта. В тот момент, когда открываю дверь, чувствую этот запах. Узнаю этот аромат, как будто одним вдохом переношусь в свое детство.

— Что это за запах? — спрашивает она, прикрывая нос рукой.

— Это, кролик, запах смерти.

Ее глаза расширяются.

— Что ты имеешь в виду?

Я жестом прошу ее подождать здесь. Мне не нужно беспокоиться о защите нас обоих, но этот запах заставляет меня быть уверенным, что это дом, и это не кто-то живой.

— Просто останься здесь на минуту, — говорю я ей, заряжая патрон в винтовку.

Запах усиливается, когда иду к задней части дома. Когда поворачиваю за угол, я вижу мужчину в кресле с откидной спинкой. Он осел, пульт от телевизора все еще в его пятнистой руке. Его лицо серое, но он не так давно умер.

Я так привык к запаху, что почти не замечаю его вообще. Почти полностью не замечаю фамильярности.

— Ну, это чертовски удобно, — говорю я сквозь смех.

Я не могу не думать, что удача исходит от ее глупой кроличьей лапки, которая уютно устроилась у меня в кармане.