Возвращаюсь к входной двери и вижу, что Селена все еще прикрывает нос.

— Нельзя убить того, кто уже мертв, — говорю я ей.

— Что? — спрашивает она, дыша ртом.

— Кто бы ни владел этим местом, он мертв в своей комнате. — Я начинаю открывать окна, борясь с многолетней грязью.

— Мы не можем оставаться здесь. Пахнет смертью. Буквально.

Я останавливаюсь и смотрю на нее. Что она имеет в виду, говоря, что мы не можем остаться здесь? Это то, что мы искали. Это больше, чем мы могли когда-либо просить, с запахом или без запаха.

— Нам не могло повезти больше, и ты хочешь уйти из-за небольшого запаха?

— Он не небольшой.

— Как только я вытащу тело, запах исчезнет. В основном.

— Я подожду здесь, — говорит она, отмахиваясь от меня и направляясь к плетеному креслу-качалке на крыльце.

Я вхожу в комнату и бросаю взгляд на грустного придурка, прежде чем попытаться придумать, как лучше от него избавиться. Мои пальцы скрещены, когда направляюсь на задний двор через еще более шаткий черный ход, чтобы проверить сарай. Мое внимание привлекает грязный синий брезент, и я выдергиваю его, опрокидывая лопату и грабли, когда он высвобождается. Когда возвращаюсь внутрь, я расстилаю брезент на полу перед ним.

— Извини, приятель, — говорю я ему, сталкивая его со стула. Я не извинялся перед людьми, которых убил раньше, но вот здесь, извиняюсь перед давно мертвым трупом. Тепло Селены растопило меня немного больше, чем я готов признать.

Мужчина падает на брезент с глухим стуком, похожим на звук мешка для мусора, наполненного застывшим пудингом и костями. Кожа на его левой руке начала отслаиваться, обнажая жилистые мышцы под ней. Я почти смеюсь, когда понимаю, насколько это не вызывает у меня отвращения. Даже темное пятно человеческого разложения, оставшееся на стуле, не вызывает у меня больше, чем пожатие плечами.

Я заворачиваю брезент, перевязываю его веревкой и вытаскиваю через заднюю дверь. Ухожу как можно дальше в лес и оставляю его там — во влажной жаре, но, по крайней мере, подальше от солнца. Я вернусь и похороню его позже, после того, как разберусь с креслом.

Когда возвращаюсь внутрь, там уже пахнет лучше. Беру наполовину выкуренную сигару со столика рядом со стулом и прикуриваю от старой "Зиппо", лежащей рядом. Мои щеки надуваются от густого дыма, сильного запаха, который каким-то образом пересиливает аромат смерти. Приятно чувствовать это между моих губ. Я скучал по привычке курить.

По крайней мере, на законных основаниях.

Кресло достаточно легкое, чтобы его можно было поднять. Ткань пахнет стариком, мочой и смертью. Определенно не соответствует стандартам Селены. Выношу его на улицу, позволяя сигаре замаскировать запах, пока иду. Я прислоняю его к задней стене сарая, и это все, что готов сделать с ним в удушающую жару.

Обхожу дом и вытираю руки о штаны, прислоняясь к перилам, окружающим переднее крыльцо. Двери широко открыты, чтобы избавиться от вони, и мухи и другие насекомые с жужжанием влетают и вылетают.

Глаза Селены закатываются и останавливаются на сигаре.

— С каких пор ты куришь?

Я ухмыляюсь, вытаскивая сигару изо рта.

— С тех пор, как мне исполнилось восемь.

— Господи, — говорит она, качая головой.

Я предлагаю это ей.

— Хочешь попробовать?

Она жует внутреннюю часть своих щек, прежде чем взять сигареты и положить между своими полными губами. Если бы она знала, что сигарету наполовину выкурил сам покойник, она бы ее не взяла. Она затягивается и отдает его обратно.

— С каких пор ты куришь? — Спрашиваю я с хитрой улыбкой на лице. Судя по тому, как ее губы обхватили сигарету, у меня такое чувство, что это у нее не в первый раз.

Она пожимает плечами.

— То и дело с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать. В основном, в отъезде. Как ты узнал?

Я подхожу к ней, приподнимаю ее подбородок и смотрю на нее сверху вниз.

— Потому что ты куришь так, как будто делала это раньше. И это чертовски сексуально. — Я провожу большим пальцем по ее нижней губе.

Ее глаза закатываются от моего прикосновения, но затем она отрывает лицо и вытирает рот.

— Чувак, ты только что избавился от мертвого тела.

Я оставляю сигару во рту. Ухмыляюсь ей и захожу внутрь, чтобы вымыть руки. Если бы она только знала обо всех вещах, к которым я прикасался в тюрьме, и, честно говоря, большинство из этого было хуже, чем мертвый парень.

Кофейные кружки и одна тарелка заполняют одну сторону раковины. Я мою руки, поворачиваю ручку и понимаю, что горячей воды нет. Не уверен, как Селена к этому отнесется. На самом деле, знаю. Ей это не понравится. Но она справится с этим ради меня. Что я ненавижу. Я все еще не сказал ей, что душ — это просто кабинка снаружи со шлангом, прикрепленным к ржавой насадке для душа.

Когда оборачиваюсь, она стоит позади меня, подлая маленькая добыча. По крайней мере, ее рука больше не прижата к носу, а это значит, что запах становится лучше. Или она привыкает к этому. Несмотря на это, у нее все еще хмурое выражение лица. Я не могу удержаться от смеха.

— Недостаточно хорошо для тебя? — Спрашиваю я.

— Это просто так…

— Это все, что у нас есть, кролик. Как ты думала, что здесь будет? Отель «Ритц Карлтон»?

Она сдувает волосы со лба.

— Я знаю, знаю.

— У тебя все еще есть шанс отказаться. Я все еще могу отвезти тебя на автобусную станцию.

Ее глаза сужаются.

— Нет.

— Тогда наслаждайся тем, что ты выиграла в нашей маленькой игре в прятки. Ты должна остаться со мной, как ты и хотела. — Я изо всех сил пытаюсь найти сочувствие к ней. В то время как это место понижает рейтинг для нее, это повышение для меня.

Я поворачиваюсь и начинаю мыть посуду. Может быть, она будет чувствовать себя лучше без воспоминаний о грязной жизни человека, разбросанных перед ней. Мои руки краснеют от холодной воды.

— Эй, по крайней мере, он не умер в постели, — кричу я ей, когда она украдкой выглядывает из-за угла. Ты привыкаешь находить луч надежды, когда все остальное в твоей жизни — просто другой оттенок серого.

— Я не буду там спать, — говорит она. Проходит через гостиную и толкает красный диван, не обращая внимания на комки в подушках. Она давит своим весом на пружины и срывает подушки.

Я поворачиваюсь, вытираю руки полотенцем и прислоняюсь спиной к раковине.

— Это раскладной диван, — говорит она с сияющей улыбкой, которая тоже трогает мои губы.

— У них вообще есть такие, откуда ты родом?

Она опускает старую рамку и переводит взгляд на меня. Я поднимаю руки. Не знаю, почему она так злится, когда говорю ей дерьмо о том, что она богата. Мне все равно, когда она говорит что-то о том, что я бедный. Это просто то, кто мы есть, и чем мы отличаемся.

Я подхожу к ней и убираю потные волосы с ее щеки, прежде чем оттолкнуть в сторону и освободить шаткий выдвижной ящик. Бугристый матрас испачкан признаками возраста, но выглядит достаточно чистым для модного кролика.

— Я надеюсь, что апартаменты вам понравятся, ваше величество, — говорю я с игривым поклоном. Она не находит в этом юмора. Не уверен, что у нее на уме, но это выводит ее из себя.

Я ложусь на кровать и притягиваю ее к себе. Старый матрас скулит, и Селена издает визг. Я думаю, сейчас самое время противостоять большому слону в комнате.

— В чем дело, кролик? Ты какая-то странная со вчерашнего вечера.

Когда она не отвечает, я перекатываюсь через нее и раздвигаю ее ноги коленями. Я смотрю на ее дрожащую нижнюю губу. Если она не расстроена моим отказом прошлой ночью, я не знаю, в чем дело. Она, наверное, сожалеет о том, что осталась со мной в этой ветхой хижине, которая все еще пахнет мертвецом.

— Ты можешь уйти, Селена. Никто не заставляет тебя оставаться здесь.

Она борется с блеском в глазах.

— Чего ты хочешь? — Я спрашиваю громче и трясу ее за плечи.

— Ты не поймешь, — говорит она, качая головой.