Ох.

— Я тоже. — Я ложусь на спину, уронив голову на руки. Моя рубашка поднимается, и я чувствую настоящую свободу на своей коже, когда ветер проносится над нами.

Луна освещает ее силуэт, и я делаю глубокий вдох. Она чувствует себя так хорошо, находясь рядом. Почти чувствует себя другой. В любом случае, это так близко к тому, чтобы иметь друга, как я когда-либо знал. Но знаю, что все это притворство, и это делает меня немного… грустным. Мне не было грустно, когда меня приговорили к пожизненному заключению, снова приговорили, а потом еще раз. Не могу вспомнить, чтобы я когда-либо чувствовал себя так грустно. Я отключил эту эмоцию в очень юном возрасте. Должен был. Иначе бы я не выжил, если бы позволил себе чувствовать что-либо, кроме гнева и ненависти к себе или к кому-либо еще.

— Ляг со мной, кролик, — шепчу я, хватая ее за плечо и притягивая к себе. Как будто у нее есть выбор. Она напрягается, прежде чем расслабиться со мной.

Тишина окутывает нас, за исключением звуков природы. Это то, что я не слушал более десяти лет. Я закрываю глаза и купаюсь в этом. Слушать что-то другое, кроме улюлюканья и криков сокамерников, чертовски невероятно.

Селена дрожит, и я сажусь достаточно, чтобы стянуть с себя рубашку с длинными рукавами и предложить ей. Она колеблется, прежде чем взять и надеть ее Я ложусь на спину, не обращая внимания на колючую траву под моей голой кожей, потому что, по крайней мере, я могу чувствовать ее, а не грубый матрас в моей камере.

Она прослеживает мои татуировки, или то, что может видеть из них при свете луны. Я не горжусь всеми из них, и благодарен, что она не спрашивает о них, когда ее пальцы скользят по моей коже. Я не тусовался с хорошими людьми в тюрьме. Не то чтобы кого-то из нас можно было считать хорошей компанией.

Ее рука падает, и рядом со мной раздается тихий храп. То, как она прижимается ко мне, кажется чертовски странным. Я всегда был один, особенно в тюрьме. Там одиночество было даром божьим. Когда я рос, должен был смириться с этим, потому что одиночество означало, что из меня не выбивал дерьмо человек, которому платили за заботу обо мне.

Я закрываю глаза.

— Спокойной ночи, кролик, — шепчу я, позволяя себе погрузиться в сон.

Я просыпаюсь от дуновения холодного утреннего воздуха, пробегающего по моей щеке. Прохладная роса увлажняет мою кожу. Где-то поблизости щебечут птицы. Я оглядываюсь, пытаясь сориентироваться. Я в обнимку с Лексом, что безумно. На мне его рубашка, а он без. Отдал ее, когда мне было холодно. Он такое ходячее противоречие. Он выглядит почти… милым. Безмятежно.

— Доброе утро, — говорит он, открывая свои голубые глаза. Его кожа покрывается мурашками от утреннего холодка. Он наклоняется и обнимает меня сильной рукой, но я отталкиваю его. Мы не собираемся вот так обниматься. Мы не можем.

Он не обижается на то, что я отмахиваюсь от него, когда садится, вытаскивает свою руку из-под меня и встает на ноги. Он опускает руку и ухмыляется.

— Иди сюда, кролик, — шепчет он.

Я хватаю его за руку и встаю на ноги, которые кажутся тяжелыми. Я окоченела от того, что спала снаружи на прохладной земле. Мы идем к машине, но он тянет меня вправо, прежде чем она появляется в поле зрения.

— Лекс, машина в той стороне. — Я показываю назад, туда, откуда мы пришли.

— Отличное наблюдение.

— Куда мы идём?

— Ты мне доверяешь? — спрашивает он, когда я упираюсь пятками в землю.

— Не совсем.

Он оглядывается на меня и посмеивается.

Деревья расступаются и обнажают большой пруд. Ранний солнечный свет отражается от темной воды. Рябь пробегает по поверхности с каждым дуновением ветерка, и маленькая птичка расхаживает вдоль противоположного берега, клюя тут и там в поисках своего завтрака.

Я смотрю, как Лекс развязывает ботинки и снимает носки. Расстегивает джинсы, позволяя ткани сползти, обнажая мягкие, светлые волосы на его тазу. Я разеваю рот, когда он стягивает с себя джинсы. Его член вялый, свисает низко к бедру, но поток воспоминаний о том, какой он был твердым, пронизывает меня, нагревая мое тело.

— Твоя очередь, — говорит он с кокетливой улыбкой.

— Ч-что? Нет. Я не буду купаться там, — говорю я ему, как будто у меня есть какое-то право голоса в этом вопросе.

— Раздевайся, кролик, или я сделаю это за тебя.

Я надуваю губы. Ребячество, да, но я не хочу заходить в эту воду.

Когда я все еще не снимаю одежду, он подходит ближе и выполняет свою угрозу. Раздевает меня, пока я не оказываюсь голой перед ним. Его член теперь твердый и прижат к нижней части моего живота.

— Почему ты всегда должна бороться со мной? Ты маленький кролик, а я койот. Я всегда буду побеждать.

Я смотрю на него, моя нижняя губа дрожит в такт всему моему телу. Моя кожа мерзнет, и даже солнца недостаточно, чтобы согреть ее. Он хватает меня, прижимая свой твердый член к моей пояснице, пока я извиваюсь. Он несет меня к пруду и бросает в него. Я кричу, пока моя голова не погружается, и продолжаю кричать в тот момент, когда выныриваю. Вода не такая холодная, как я ожидала, и она не вытесняет воздух из моих легких. Это почти освежает, но все же, черт с ним.

— Пошел ты, Лекс!

Он ухмыляется и прыгает за мной. Когда он выныривает, вскидывает голову, его волосы отбрасываются назад. Вода капает с его носа и губ, и он выглядит таким красивым в этот момент. Я ненавижу, как сильно хочу запечатлеть все его мокрые и обнаженные черты в памяти. Он выглядит так, будто его создал сам дьявол.

Я брыкаюсь ногами, чтобы держать голову над водой, пока он просто стоит. Такой раздражающий. Придвигается ближе и заключает меня в свои объятия. Я упираюсь ногами и парю там, пока он держит меня.

— Кролики не любят плавать, да? — говорит он, обхватывая мои ноги вокруг своей талии.

— Не силой.

— Все это было сделано силой, — говорит он с ухмылкой. Лекс убирает волосы с моего лица. — До сих пор ты плавала просто отлично.

Мое сердце колотится в груди. Солнце освещает мои бледные плечи. Мир тает вокруг нас, стекая вниз, как вода с наших обнаженных тел.

— Чего ты хочешь, милый кролик? — шепчет он. Я не осознавала, что так пристально смотрела на его губы, пока он не заговорил. Его слова снова рисуют пейзаж, усеивая его деревьями. Его палец скользит по моей надутой нижней губе. — Если ты хочешь поцелуя, тебе нужно просто сделать это.

Я не буду его целовать. Это все еще кажется слишком неправильным. Несмотря на то, что он заставил меня кончить, это было инициировано не мной. Я все еще могу держаться за этот глупый факт. Притворяясь, что мой отказ означает, что я каким-то образом свела на нет обильную измену, в которой мы уже участвовали.

Даже если мои мысли неверны.

— Ты такая чертовски упрямая, — говорит он, когда я не двигаюсь. Его рука обвивается вокруг моей шеи сзади и притягивает к нему. Он целует меня, и я позволяю ему. Разочарованный стон срывается с его холодных, влажных губ. — Я собираюсь отвести тебя обратно к машине, уложить на капот и трахнуть своим языком.

Никто никогда не говорил со мной так. Это захватывающе и в равной степени страшно. Могу по пальцам одной руки пересчитать, сколько раз Брайс ублажал меня своим ртом, и помню, как неуклюже двигалась его челюсть, когда он это делал. Это казалось ему рутиной. У меня такое чувство, что Лекс съест меня, как будто я его последняя еда перед смертью. Он пойдет на казнь с полным животом от каждого момента с тех пор, как мы встретились. Оставит меня с чувством пожираемой, никогда не довольной пиршеством любого другого мужчины. И он знает это, когда его рука поднимается по задней части моих бедер и хватает меня за задницу.

Я отталкиваюсь от него и начинаю плыть через пруд, дрыгая ногами и раздвигая воду руками. Эта мысль заводит меня и затрагивает игривую сторону меня, о которой я и не подозревала. У меня, наверное, всегда была эта сторона, но ей никогда не позволяли всплыть на поверхность до сих пор, в свободе спокойного пруда с таким человеком, как Лекс.