Когда Вера вернулась в Москву, ее пригласил Иосиф Виссарионович:

— Я гляжу, вам очень понравилось в Швеции…

— Мне нравится оттуда деньги и станки получать. А сама по себе Швеция… если не считать примерно половину из тех шведов, которые работают по нашим советским заказам, то подавляющее большинство шведов к СССР и вообще к русским относится резко отрицательно. Половина — так просто нас ненавидит. Тот же Густав: он очень позитивно к Гитлеру относится, помогает ему и армию вооружать, и вообще… Меня он бы с удовольствием собственными руками задушил…

— Но он тебе присвоил звание «желанного гостя»…

— Он нас ненавидит, но он не дурак. Ведь шведская промышленность и на самом деле на четверть работает по нашим заказам или на наших поставках. И он прекрасно понимает, что я могу эту четверть промышленности мгновенно остановить — а это уже народные волнения, практически революция, так что он меня вынужден терпеть и делать приятную рожу при виде меня. Ну, еще пару лет пусть делает, потом мы всю эту шведскую торговлишку прикроем за ненадобностью. То есть не всю, Марта, как посредник при продаже наших товаров, нам еще очень пригодится…

— Ты говоришь о своей подруге как…

— Она мне не подруга, и я ей тоже не подруга. Мы просто организовали совместный бизнес, в котором оба зависим от партнера. Причем она — тоже не дура — понимает, что теперь она от меня куда как больше зависит, чем я от нее. Так что она-то меня и дальше будет облизывать… а нам получаемые через нее деньги тоже лишними не окажутся. Можно, конечно, эти потоки денег переключить на других партнеров — но и другие окажутся такими же сволочами, так уж лучше работать со сволочью знакомой. Ведь даже когда война начнется, она будет эти потоки нам обеспечивать…

— А ты не боишься в Швеции такие деньги держать? Ведь, если ты говоришь, что шведы нас ненавидят…

— Я там не держу никаких денег. На счетах у Афанасьева хорошо если сотня тысяч крон хранится, для оперативных расчетов. Я, собственно, и стараюсь все получаемые через Марту или через Электролюкс деньги сразу же и тратить. Исключительно для того, чтобы денег хранить не надо было. А если вдруг получаются какие-то сверхплановые доходы… у нас-то в СССР чего только нет! Чего не хватишься, того и нет. Я вот зажигалки газовые Марте подсунула: там доход, конечно, копеечный, многого не купишь — так я станки и оборудования для скрипичной фабрики приобрела.

— Эти твои черные скрипки делать?

— Нет, черные скрипки получаются не особо дешевые, я купила фабрику, которая обычные скрипки делать будет, деревянные. Парни из Петровска, когда налаживали производство черных, насобирали скрипичных мастеров буквально несколько сотен — но на химпроизводстве-то им делать вообще нечего, так что пусть на традиционной фабрике поработают.

— И зачем нам столько скрипок? Но ты права, у нас даже балалаек — и то не хватает.

— Балалайки… они-то как раз народу и не нужны: так называемая русская балалайка вообще народу незнакома.

— Это как? Русская — и незнакома?

— Треугольную балалайку изобрели в самом конце прошлого века Андреев и Пасербский. Точнее, ее изобрел Франц Пасербский, у него и патент на это изобретение есть… германский, а Андреев зажравшихся буржуев, изображающих «единение с простым народом», на ней играть учил: инструмент-то примитивный, из него звук извлекать несложно. А народная балалайка — она вообще другая, с двумя струнами, с во-от таким грифом — и играли на них самые что ни на есть голодранцы, которые не могли денег наскрести на дешевенькую домру или тем более скрипку и топором из полена себе балалайки выстругивали. Я проверяла: севернее Воронежа и Тамбова в любой деревне как минимум одна скрипка имеется, а гармонь — хорошо если одна на два десятка деревень есть. Балалаек же вообще нет и не нужны они там никому. В Белоруссии в любой деревне несколько человек на скрипках прекрасно играют… то есть умеют играть. В России еще с двенадцатого века главным народным инструментов был гудок!

— Дудка что ли?

— Гудок — это скрипка такая… древняя. Немного форма другая, но суть… так что скрипка — это самый что ни на есть русский народный инструмент. Вот только в основном качество их паршивое, а хочется всем инструмент получше. Поэтому поставить завод, который сможет изготавливать сотню тысяч скрипок в год — этого даже недостаточно будет…

— Не знал… А ты, гляжу, о музыке и инструментах очень много знаешь. И музыку сочиняешь замечательную… не хочешь заняться управлением производства музыкальных инструментов?

— Не хочу. Но занимаюсь — через не хочу занимаюсь. Потому что от наших, извините, руководителей советской культуры милостей ждать не приходится, как, собственно, и культуры. Я еще заказала оборудование для рояльной фабрики у немцев, пусть в Калуге еще и пианино делают.

— И ты мне сейчас расскажешь, что пианино — тоже древний русский народный инструмент еще с двенадцатого века…

— Нет, но пианино должно стоять в каждой советской школе: инструмент великолепный, простой в освоении, с ним музыку детям преподавать — самое милое дело.

— А почему именно в Калуге?

— Так захотелось. На самом деле там сейчас стройкомплекс не загружен, они быстро фабрику выстроить смогут. И народ для работы на фабрике скоро будет: турбинный завод два ФЗУ организовал, но им уже столько рабочих, сколько там подготовят в этом году, и не нужно — а ведь выпустятся-то дети, им куда-то переезжать самостоятельно еще рановато.

— Ладно, это я просто так спросил… а ты речи свои антисоветские все же поумерь. Ругать советскую власть…

— А я просто ответила. И я не ругаю, а критикую. Предлагая, между прочим, разумную альтернативу как раз антисоветской деятельности отдельных товарищей — например, в области той же культуры. На самом деле… было бы хорошо в каждом областном центре… вообще в каждом городе, где населения больше сотни тысяч, музыкальные школы открыть или даже техникумы, чтобы преподавателей готовить. По специальностям рояль, скрипка, на юге еще домра… — это в обязательном порядке, а позже можно… нужно будет список инструментов расширить так, чтобы из выпускников таких техникумов можно было хоть симфонический оркестр организовать.

— Ну у тебя и замах, а средства на все это… или ты опять откуда-то «изыщешь»?

— Приспичит — так изыщу, но только если вы мне всех руководителей советской культуры разрешите немножко так порасстреливать. А пока у меня деньги на совсем другие проекты тратятся… я имею в виду наши, советские деньги.

— И на что именно?

— Я хочу, чтобы империалисты боялись Красную армию до мокрых штанов. Даже не так, я хочу, чтобы у них при одной мысли о возможной войне с СССР в штанах становилось мокро, грязно и вонюче…

— Мы видели ваши ракеты… да, впечатляют. Думаешь, если их показать… ну, тем же немецким…

— Не нужно им ничего показывать. Оружие — это, конечно, штука полезная. Но как там Наполеон говорил? Войско баранов, возглавляемое львом, всегда одержит победу над войском львов, возглавляемых бараном. Пока я вижу только одного льва…

— Меня? — удивился Сталин.

— Нет, вы не воитель, а руководитель государства. А пока у нас один настоящий воитель: Лаврентий Павлович.

— Ты ошибаешься, он вообще не военный.

— Но он в ежовых рукавицах держит целую толпу военных, и заставляет их воспитывать бойцов по-настоящему. В войсках КГБ во-первых — единоначалие, во-вторых — железная дисциплина. И вот Лаврентий Павлович эту дисциплину и обеспечивает. А я — я прилагаю все силы к тому, чтобы у него было не семьдесят тысяч бойцов, а как минимум полмиллиона. Полмиллиона дисциплинированных, прекрасно обученных и обеспеченных всем необходимым бойцов. Мое тут дело — как раз последнее: все необходимое сделать.

— Ну хорошо, Лаврентий второй пункт обеспечивает, ты третий. А первый?

— Устав КГБ, или как там этот документ называется? Ведь в Комитете каждый командир — он и по званию комиссар, и по обязанностям. Зато решения принимаются быстро, никому не нужно сопли по столу размазывать…