Старуха взглянула на него снисходительно и произнесла, без обычного присюсюскивания:

— Его еще разобрать надо, господин комиссар. Рецепт ведь не просто сложный, а ОЧЕНЬ сложный. Да еще и написан в старинном духе. Уверены, что справитесь?

Фома выдержал ее взгляд стойко.

— Уверен. У нас отличные специалисты, а старинные тексты разбирать — мне лично не впервой. Попадались мне и весьма, весьма сложные, уверяю вас. Правда, я считаю, что тайна Molifrando magnificat imperii не должна стать известна всем. А рецепт этой пакости, этой вашей фамильной отравы, вместе с цветами — надо попросту сжечь. А потом — уничтожить и пепел, залив его кислотой… чтобы не возродилось адское семя. Никогда!

Старуха, поджав губы, молчала. Ладно. Подумал Фома, к этой теме мы еще вернемся… чуть позже.

— Как давно вы знакомы с Фридой Петерссон, ныне покойной?

— Дайте-ка подумать, господин комиссар, — прищурилась миссис Тирренс. — Лет тридцать, пожалуй.

— Где вы с ней впервые увиделись и при каких обстоятельствах?

— В приюте для подкидышей, самом бедном и… нехорошем. О нем еще писали впоследствии абсолютно все газеты. Дурная слава долго не выветривается, знаете ли. Подванивает.

«Как будто существуют хорошие приюты», мысленно усмехнулся Фома, однако смолчал.

— Им с сестрой было уже по десять лет, они засиделись там. Бедняжек шпыняли за то, что они якобы объедают других детей. Объедают… кожа да кости, платья не по росту, личики застывшие — такими я их увидела в тот дождливый день. Мне все равно работницы были нужны, прислуга за проживание и стол. Я и забрала бедняжек, — вздохнула миссис Тирренс. — И ни минуты потом не жалела… до сегодняшнего дня.

Фома встал и прошелся по допросной. Свет в лампе предупреждающе моргнул. «Ничего, допрос и при свечах можно вести. Или свете карманного фонарика», подумал господин комиссар.

— Как получилось, что Фрида Петерссон не распознала вкус отравы? Ведь она разбиралась в специях и прочих необходимых веществах для кулинара. Вы согласны с этими моими словами?

— Согласна, господин комиссар. Глориоза великолепно разбиралась во всем, что касалось приготовления еды.

— Особенно десертов?

— О, десерты она готовила и создавала просто виртуозно! — расплылась в улыбке миссис Тирренс. — С большим вдохновением!

— Может быть, и ваши знаменитые «кремовые розы» — ее изобретение? Которым вы не преминули воспользоваться, присвоив себе даже авторство — ведь это было так просто: Фрида Петерссон уж точно не пойдет в суд жаловаться.

Господин комиссар смотрел на сидящую перед ним женщину — и, в который раз, поражался: насколько обманчива внешность. Милая, нарядная, очень уютная старушка, с ямочками на пухлых румяных щеках. Добрая бабушка со старинной картины, написанной в стиле «уютного очага». Не хватает таких же радостных и толстощеких внуков, копошащихся у ее ног. Для полноты умиления, угу. Бабушка-отравушка.

— Возможно, господин комиссар, возможно… однако и это недоказуемо.

— Ну, почему же. Насколько мне известно, вы - действительно превосходный химик и блестяще разбираетесь в ботанике.

Он достал из лежащей перед ним картонной папки несколько листов, густо заполненных буквами и цифрами. И начал — очень медленно, не торопясь — выкладывать их на стол, один за другим. Миссис Тирренс наблюдала за ним, сжав и без того тонкие губы.

— Бриннер — это ваша девичья фамилия?

— Да, господин комиссар.

— Отлично, продолжаем. Итак, вот копия аттестата, выданного по окончанию частной женской гимназии высшего уровня мисс Флоре Бриннер, вот копия и рекомендательные письма ваших учителей — следуя таким похвалам, надо бы сразу доктора давать. А вот если верить этой бумаге — то и звание профессора присвоить не грех. Это копия вашего университетского диплома. Ах, какая чудесная, увлекательная тема! А какие знакомые названия там упоминаются — аконит, болиголов, наперстянка… и прочие, одно гаже другого. Токсикологи не дадут мне соврать. И тема сформулирована так хитро, что можно толковать ее двояко. Например, как отравить одного человека или группу людей быстро, эффективно — и остаться безнаказанным.

— Это вы что-то свое увидели, господин комиссар. Профдеформация, — усмехнулась миссис Тирренс. — Так ведь можно к любой монографии, любом научному труду придраться. Извратить его, исказить, перевернуть с ног на голову. Знание — как нож…

— Вы абсолютно правы, миссис Тирренс! — перебил ее Фома. — Знание — как нож, только надо им резать хлеб или отбивную, можно яблоки… а не заносить над головой беззащитного человека.

Миссис Тирренс укоризненно глянула на господина комиссара и фыркнула. Вся ее умильность, словесная патока куда-то исчезли.

— За намерения не сажают, господин комиссар.

— Верно. А вот за методичное, ежедневное то есть систематическое отравление — то есть намеренное причинение вреда здоровью: телу и (или) рассудку — и судят, и сажают. А, бывает, и казнят. Если вред причинен не одному человеку, а многим.

Старуха захихикала.

— Господин комиссар, да вы сказочник. Я всего лишь готовила вкусные пирожные для состоятельных господ — ну, и всех желающих. Например, этой красивой малютки из провинции.

— И состоятельные господа, будто сговорившись, один за другим — попадали в клинику неврозов. С ужасными диагнозами, кстати, абсолютно разными. Но объединяло их одно — ночные кошмары. Доктор Кларенс Уиллоби — наш местный гений, он лечил их. Успешно, на какое-то время. Потом они вновь покупали ваши «розы» с особой начинкой, и все повторялось. Что скажете?

— Ах, господин комиссар, мне нравится ваша злая сказка, — подмигнула старуха. — Но каковы герои, а?! Сплошные глупцы, недоумки — что мужчины, что женщины. Могли бы и не покупать, делов-то.

— Вот и не могли. Отрава, которую вы туда добавляете, вызывает стойкое привыкание. Продержаться без «кремовых роз» удавалось месяц — не более, я узнавал. У кого-то срок шел на дни и даже на часы. Вы химик и прекрасно понимаете, в чем тут дело.

Было еще одно… препятствие.

Старуха прищурилась: ну-ка, ну-ка!

— Взвинтив цену на пирожные, вы сделали их элитными. Недосягаемыми для простых обывателей. И те, кто их покупал, мысленно раздувались от тщеславия. Как же! Вокруг них отныне царил ореол избранности и, во всех смыслах, очень сладкой тайны. Не ошибусь, если предположу — кое-кто безмерно гордился даже своими кошмарами. Так пресыщенные люди вместо обычной — пресной, как они считают — жизни, рады побывать за гранью. Там, куда другим, менее состоятельным, никогда не заглянуть и одним глазком. Рай то или Ад — какая, по-сути, разница? Лишь бы впечатления были поярче, позажигательней. Так считают эти люди.

— Вы уверены, господин комиссар?

— Абсолютно уверен.

— Деточки мои, малюточки мои, — вновь засюсюкала старуха. — Ну, я же не делала ничего дурного! Просто хотела, чтобы всем — всем-всем-всем, без исключения! — было хорошо. Мне денежки, другим — радость. И никакой скуки, вы правы, господин комиссар! Хи-хи-хи! Видите, какая я добрая женщина, до изумления просто.

— Сами себе не удивляетесь? — поддел ее Фома.

— Каждое утро, господин комиссар!

Фома вспомнил ползающих по его столу червей и хмыкнул. Ну-ну!

— Радость, говорите?

Старуха уставилась на него немигающими глазами и улыбнулась. Попробовали, значит. Хи-хи-хи!

— Это вам, господин комиссар, просто не повезло. Я-то всех предупреждаю — сначала о приятном думайте. А уж потом кусайте. И не наоборот. Ни в коем случае, не наоборот! Вот так, деточки мои, малюточки мои, вот так!

— Странно, что вы не предупредили об этом свою покойную дочь и зятя. Пятнадцать лет назад, когда ездили навещать их в Португалию, — прищурился господин комиссар. — Глядишь, и никакой автокатастрофы и не было бы. Или вам как раз это и требовалось… а, миссис Тирренс?

Миссис Тирренс удивленно подняла брови: как, вы и до этого докопались уже? Браво, господин комиссар! А только все равно зря, зря.