— Читайте, изучайте, господин комиссар. Здесь вам доступно абсолютно все, но выносить материалы за пределы архива не дозволено. Таково решение отца настоятеля, — в голосе отца архивариуса опять появились виноватые интонации, — я всего лишь исполняю приказ.
— А копирование и фотографирование тоже запрещены?
Отец архивариус развел руками… и, неожиданно для Фомы, хитро улыбнулся.
— Вот насчет этого никаких распоряжений свыше не поступало. Значит…
— Понял, — улыбнулся в ответ господин комиссар. — Что не запрещено, то разрешено.
— Вы уж только меня не выдавайте. Знаю, знаю… вы порядочный человек, но обстоятельства бывают очень, кхм, сложные. Отец настоятель последнее время сильно не в духе: машину у него угоняли дважды, понимаете, о чем я? Не с его больными ногами пешком к прихожанам добираться, вот и сердится на весь мир. Вам-то ничего не сделается, а я наслушаюсь упреков… и не только.
— Как говорит мой помощник, стажер Гизли: «Я буду нем, как свежевырытая могила».
Отец архивариус был слегка шокирован, а потом рассмеялся.
— В этом, определенно, что-то есть. Ох, юноша, опять я вас заболтал! Все, оставляю вас наедине с историей трехсотлетней давности. Если вам что-то понадобится, господин комиссар, я рядышком, в отделе инкунабул, — и отец архивариус медленно побрел вон.
Господин комиссар окинул взглядом полки, уходящие под потолок, просто бесконечные. Да уж, когда сведений мало или вовсе нет — это беда, когда их чересчур много — это бедствие. Он-то предполагал искать хотя бы малейшую зацепку, а тут…
Минуло полчаса, потом еще столько же, потом еще. Господин комиссар искал — и не находил, эх, поторопился он ликовать, погорячился! Как бы заночевать тут не пришлось… хотя вряд ли ему позволят. И, наконец, нашел искомое: на одной из кожаных папок готическим шрифтом, алым и золотом, горела надпись: «Дело о казни доктора медицины, штатного лекаря при дворе короля Георга Великолепного». Фома надел чистые нитяные перчатки, заботливо выданные отцом архивариусом, бережно раскрыл кожаную папку, еще бережнее достал стопку пожелтевших страниц, и углубился в чтение. «...За злоупотребление своей должностью, творимые им колдовство, интриги, наведение чар и порчи на членов венценосной фамилии, придворных обоего пола, а такоже отравление королевской фаворитки, графини Робертины Д*Орсей и ее малолетнего брата Гринвуда Д*Орсей; за алчность, поистине диавольскую, а такоже подготовку к покушению на убийство Его Королевского Высочества, принца Карла-Георга, 13 мая *** года — оный колдун был приговорен к публичному сожжению на главной площади. О, сколь долгое время помогал ему Князь Преисподней успешно притворяться лекарем, целителем тел добрых католиков! А такоже — целителем душ, что есть превеликое кощунство, ибо никто из грешных людей не способен исцелить чужую душу, но только Бог. Закосневший во грехах, как ненавистник рода человеческого, колдун и нечестивец, испустил дух свой нераскаянным. Дети его, с семьями, бежали из города, страшась гнева как Его Величества, так и простолюдинов.
Проклят был дом их нечестивого отца и сам он, погрязший во грехах — злокозненный, злоязыкий, великий гордец, алчущий чужих богатств, продавший сердце, ум и бессмертную душу свою Князю Преисподней. Не солнце светило оному нечестивцу, но золотой соверен. Жизнь доброго христианина вызывала в нем лютую злобу, и любого мог он извести под видом сострадания и лекарской помощи. Не было слуги сатанинского более лютого, чем доктор Николас Андреа…»
Тут Фома запнулся, не веря своим глазам и своей удаче. Вот это да… Значит, не зря он тут штаны просиживает уже второй час кряду. Вот она, путеводная нить, которая приведет его к преступнику. Оказывается, не так уж она и тонка. Просто отлично! Фома подмигнул самому себе и продолжил чтение: «… чем доктор Николас Андреа Тирренс.Molifrando magnificat imperii — созданное им снадобье, коим отравлены были премногие благородные горожане, и купцы, и воины, и простолюдины. И младенцев извел он так — числом около двух десятков.
Трибунал доминиканского ордена вырвал у нечестивца, злоумышленного и злоязыкого, секрет его трудов. Святые отцы преуспели в творимом ими сострадании к падшему, в милосердии к чудовищу. Ибо сотворен он был человеком, а не сатанинским отродьем. Николас Андреа Тирренс поведал священному трибуналу, что умертвил своих жертв — во славу Божию, создавая лекарские снадобия для облегчения скорбей, душевных и телесных, а такоже — исцеления от них. И что нуждался в проверке действенности оных ибо для совершенного снадобия, исцеляющего душу и плоть, названного им воистину кощунственно — Мolifrando magnificat [ii] imperii или "милость божья" — и пропорции необходимы совершенные. Святые отцы дознались, что на создание его нечестивцу Николасу Андреа Тирренс понадобилось двадцать лет. Из чего следует, что опыты над добрыми христианами он проводил уже давно и одному Господу нашему всевидящему и милосердному известно — сколь многих оный «лекарь» успел загубить.
Нечестивый Николас Андреа Тирренс поведал суду, что некоторые болезни, духовные либо телесные, не поддаются лечению. Что не спасет страдальца ни лекарство, ни молитва, ни прикосновение к святым мощам. И что ни один порошок, мазь или тинктура не дадут облегчения телу, как не спасут душу страдальца ни пост, ни пение псалмов и ни одна святая реликвия — «да хоть сто!» Но средство, им созданное, помогает и всенепременно. Потому и название свое получило не ради поругания и осквернения самого имени Владычицы Небесной, но к вящей славе Ее и Ее всеблагого Сына, Господа нашего Иисуса Христа. Милость Их безмерна, и только на нее смиренно уповает ничтожный раб, доктор медицины, Николас Андреа Тирренс.
И не смогли вернуть оного нечистивца на путь доброго христианина ни многочасовые проповеди, ни скорбные увещевания, ни настоятельные просьбы святых отцов, ни даже разнообразные пытки. На применении их особенно настаивал отец Исидор: ибо не стоит людям превосходить ангелов в жалости к телесной оболочке нечистивца, когда погибло ее содержимое — бесконечно более драгоценное, ее душа. Когда прокисло или пропиталось ядом вино — полагается разбить и сосуд, в котором оно хранилось, дабы никому не захотелось испить его, умышленно либо по незнанию и, тем самым, причинить себе или ближним своим ущерб и болезнь, либо смерть. Отец Исидор особенно настаивал на огненной казни сатанинского отродья. Святой трибунал согласился с приведенными им доводами.
Такоже было постановлено: предать огню и дом оного колдуна, и дома, где проживали отпрыски его, с семьями. Предать огню все имущество колдуна, а такоже — оставленное его детьми, с семьями их. В первую очередь, богомерзкие книги — как печатные, так и рукописные. И все орудия его нечестивых и зловредных трудов — как-то тигли, перегонные кубы, реторты, инструменты, готовые снадобья и все, что прилагается к ним, и прочее, что найдено там будет. Предать огню и все, что посажено собственноручно колдуном или детьми его, дабы не осталось ни дерева, ни кустарника, ни цветка, ни травы. Всякого, кто осмелится приютить у себя детей нечестивца, с их семьями, должно штрафовать на 500 золотых соверенов. Если кто не сможет уплатит оную сумму — частично или полностью, того надлежит бросить в каменный мешок сроком на месяц и кормить скудно. Если кто не может выплатить оную сумму полностью — того надлежит продать монастырю — наилучше всего, святых отцов цистерцианцев. Ибо славны они своей аскезой, трудами премногими и превеликой строгостью. Женщин надлежит постричь в монахини — в любой закрытый монастырь, славный подвигами и строгостью. Детей надлежит продать тем господам, кто наиболее в слугах нужду имеет, без права последующего выкупа. Ибо милость к отродью нечестивца непременно обратится злом, это ложная милость, ее нашептывает Князь Преисподней слабым и глупым, нестойким в добродетели христианам. И радуется, и ликует, видя плоды дел своих, отравленные плоды.
