Господин суперинтендант демонстративно взял из папки, смял его и бросил в корзину.
Фома пребывал в сомнениях, но приказ есть приказ. Он уже мысленно приготовился с утра взяться за новое дело, благо, недостатка в них нет...
...однако ему помешали. Причем, дважды.
...Хмурый Фома сидел в своем кабинете и глядел в одну точку. Настроение, судя по шкале внутреннего барометра, сейчас находилось где-то возле отметки «великая сушь». Черт ее подери! Естественная смерть... дело заводить не стоит... автовладельцы будут счастливы, наконец-то... все разрешилось — если болен, так и не посягай на чужое, забейся в свой пыльный, грязный чулан и завидуй оттуда тихо и молча. А вылезешь — смирись с последствиями. «Главное, криминала нет, — довольным голосом произнес господин суперинтендант. — Остальное не в нашей компетенции». Все кончено, ура. Да ни черта не кончено, думал Фома. И смерть эта странная. По словам свидетелей, покойник был изрядно трусоват. Ему бы в голову не пришло — вот так окочуриться. Хотя польстило бы. Разумеется. Но что-то не давало покоя господину комиссару. Облегчения не наступало — почти все вопросы остались без ответов, а к подобному Фома не привык и привыкать не собирался. Вроде бы, работу ему облегчили... но получается, что наоборот.
Но приказ есть приказ. И сколько не сиди тут — не досидишься до истины. И за окном уже темно. Ночевать на работе сегодня повода нет. Домой, домой, домой!
Фома вздохнул, запер ящики стола и снял плащ с вешалки. Черный вязаный шарф уныло свисал из правого кармана. Фома чертыхнулся, но вытащить его и накрутить на шею не успел — в дверь постучали. На пороге возник один из младших офицеров, Ник О*Брайен. Фома вспомнил: один из участников недавней воскресной операции по зачистке наркопритона. Один из тех, кто последним видел в живых Патрика О*Рейли.
— Можно, господин комиссар? Вы не заняты?
— Заходи, — буркнул Фома. — Садись.
Парень, с виноватым видом, примостился на краешке стула.
— Не вздыхай, говори быстрей.
— Понимаю, что задерживаю, господин комиссар. Я второй день собираюсь вам рассказать — и то вас нет в Управлении, то меня. Простите!
— Короче.
— Я постараюсь! Мне покоя не дает та ночь — ну, когда погиб Патрик. Все шло нормально, никого из нашей цепи даже не ранило. И вдруг...
Он смолк, будто картина происшедшего той воскресной июньской ночью снова встала перед его глазами.
Фома молчал, хмурился. Ждал.
— Простите, господин комиссар! Не могу забыть, — Ник помотал головой, прогоняя наваждение. — Внезапно Патрик встал в полный рост, засунул пистолет за пояс — и распахнул объятья. С моего места все было отлично видно. Понимаете, господин комиссар, он... улыбался. Лицо стало вдруг такое счастливое, радостное... ч-черт!!! А потом он произнес что-то странное.
— Что?
— Да я не расслышал толком. Ребята говорили про какую-то «микумию». А перед этим Патрик выдохнул: «Анна!» Идиот... что на него нашло?!
— Мне рассказывали, Неймит пытался его спасти. Я верно понял?
— Пытался, господин комиссар. Он ближе других оказался, да и рисковый парень... был. Добежать хотел, на землю повалить, удерживать, прикрывая собой этого ненормального. Склонился в три погибели, чтобы шальная пуля не задела — да толку?
— Не успел...
— Не успел. Обоих «срезали». Патрика сразу. А Лесли в госпитале умер, через сутки. Когда тот притон взяли — ребята, со злости, меру сильно превысили. Но я их не осуждаю, — произнес Ник О*Брайен и, с вызовом, уставился на Фому. — Будь моя воля, на месте бы порешил уродов, а притон их поганый — с асфальтом сравнял.
— Не кипятись. Я тоже не осуждаю. И еще: господин суперинтендант уже давно дома, поэтому можешь говорить смело. Все, что думаешь, — господин комиссар улыбнулся и подмигнул удивленному парню. — А слова, что Патрик произнес... дай-ка подумать, хм. Скорей всего, это «Amica mea» — возлюбленная моя. Это из Библии, Песнь Песней Соломоновых.
— Так он из-за бабы, что ли, погиб?! Ох, идиоо-от... — Ник скривился, как от острой боли, и шарахнул по столу кулачищем.
— Тихо-тихо, офицер О*Брайен! И не из-за бабы, а из-за бессмертной возлюбленной, равной Пречистой Деве. Это ее так называют.
— Тогда я ничего не понимаю. Что ему привиделось, примерещилось?
— Может, он дури наелся или надышался перед выходом? Не грешил он подобным, а?
— Что вы, господин комиссар! Никогда! Нет у нас любителей этого дерьма, не надо меня сейчас проверять.
Фома прищурился.
— Я тебя не проверяю, не переживай. Верю-верю! Но... всякое бывает, знаешь. Подсунуть могли, под благовидным предлогом.
— Патрику?! Да он бы прибил на месте того, кто ему дурь всучить попытался бы. Потом — в наручники урода, потом — в камеру... и к вам. Он эту дрянь и тех, кто ее впаривает, люто ненавидел. Честнее и строже, чем Патрик, не было никого. За него я под топор шею подставил бы, господин комиссар.
Тот вздохнул, отвернулся.
— Да помню я, помню, как он твою младшую сестру из другого притона вытащил. Спас ее от этой дряни. А, значит, и всю семью. Она-то сама помнит, а?
— Такое разве забудешь, господин комиссар. Он еще и денег на ее лечение отвалил, не пожалел. Приходил к ней потом. Видя слезы — смешить пытался. Мать за него каждый день молится. Раньше — за здравие просила, теперь — за упокой...
Он замолчал и понурился.
— Патрик умный был, добрый, веселый. Всегда знал, что сказать тому, у кого на душе — ночь и черти воют. Ребята до сих пор мозги ломают — ну, что тогда произошло, черт подери?!
— И что ты от меня хочешь? — спросил Фома, хотя прекрасно понимал — что.
— Господина суперинтенданта бесполезно просить открыть дело, сами понимаете. Кричать начнет: вам, что, работы мало? Я подкину! Был бы Патрик графом, например, или сыном хозяина дорогой автостоянки — как этот придурок Энс... ой, простите, господин комиссар!
— Ничего-ничего, продолжай. Он тебя сейчас не слышит и как-нибудь переживет, — усмехнулся Фома.
Ник приободрился.
— Хозяином модной клиники для богатых психов или внуком сталелитейного магната. Или настоятелем собора вашего тезки. Словом, при чинах и при деньгах. Так нет же — хоть и крутой профи, но ведь простой полицейский. Убили? Кто умнее и добрее, скажет — издержки профессии. Недоумок или тот, кого ребята хоть раз за бока взяли, скажет: туда ему и дорога. Начальство наше скороговоркой произнесет молитву — и позвонит бухгалтеру, чтоб из ведомости покойного вычеркнул, а личное дело — сдаст в архив. И конец.
Фома слушал и улыбался. Он давно заметил, что ребята у них в Управлении — как на подбор. И все равно приятно удивился. Он давно понял — куда несмело, но упрямо клонит этот парень. Их мысли и цели совпадали: найти причину смерти Патрика О*Рейли, найти его убийцу (или убийц) — нет, не того (или тех), кто выпустил в него семь пуль, а того, кто под них подставил. Найти и наказать по всей строгости. Ибо нет преступления без наказания, нет наказания без закона, нет преступления без законного наказания.[i] Эту профессиональную истину Фома Савлински помнил даже лучше, нежели «Отче наш» — и, если надо, подписался бы под ней своей кровью. Хотя... бывало, что и подписывался. Да как обильно! Два раза с того света доктора вытаскивали — честь им и хвала. Как давно это было, но разве забудешь?
— Только вы, господин комиссар, способны узнать — кто погубил Патрика. Вы — поймете, вы — докопаетесь. А мы с ребятами были бы вам очень благодарны...
Тут Ник замялся. Не был он дипломатом, и переговоры на щекотливые темы не давались ему с легкостью. Никогда. Увы. Вот как сказать господину комиссару: «Мы хотим вас нанять, как частного детектива». Неуважительно звучит, по-хамски даже. Как подобрать нужные слова? Ох, субординация, чтоб тебя...
Все душевные терзания были так явственно написаны на его простодушном лице, курносом и веснушчатом, что Фома улыбнулся. Давай, парень, соберись... ну?
